Виртуозы лжи (СИ)

Я порадовался своей сообразительности, когда обнаружил, что всё-таки взял провод от камеры, и подсоединил её к телевизору. Надежда на представление возросла. Меня, конечно, больше интересовал конец интервью, когда брат начал заливать привычными словами, а потом услышал неожиданный вопрос. Я умею быть оригинальным.

Как только брат появился в комнате, пауза была снята. А я, кажется, и рот приоткрыл, когда увидел, с какой жадностью Билл смотрит на экран. Может, поставить потом значок какого-нибудь канала для прикола?

Брат бегал взглядом по себе экранному, смотрел с такой тоской, что мне даже смеяться расхотелось. Да и не смешно всё начиналось. Близнец притащил молочные коктейли, протянул один мне. Я решил, что пора заканчивать издеваться над собой видом Билла и уставился в телевизор, где всё было гораздо оптимистичнее.

Мне тоскливо не становилось, но со мной, определённо, что-то происходило. Я сто лет не видел кого-то из нас на экране, пусть даже в варианте домашней съёмки. А телевизор ведь действительно передаёт все действия, движения совершенно иначе, заставляет обращать внимание на те моменты, которые в реальности ты пропускаешь, так как они кажутся неинтересными, совершенно непримечательными. А тут мой взгляд приковали. Билл смотрел тогда не в камеру, а на меня, чему я, надо сказать, был безумно рад, потому что вкупе со всем, что мне виделось, его прямого взгляда я бы просто не пережил. Брат казался кем-то запредельным, точно не сидел рядом со мной на диване. Я ловил его движения, следил за умеренной, забавной жестикуляцией. Вот только смешно почему-то не становилось. А он говорил, с серьёзным видом отвечал на мои вопросы, которые задавались исключительно в шутку. Я покосился на близнеца, сидящего рядом. Кстати, говорю, как о разных людях. Грусть с него слетела, точно и не бывало, он легко улыбался, наблюдая за собой экранным. Вопросы о школе перешли к вопросам о любви, так ненавидимым братом. Я ещё раз посмотрел на него, улыбался Билл уже широко и открыто. Наверное, самому стало смешно от такого неискусного вранья, уже не смотрящегося на его устах.

Я был действительно рад, что замутил эту чушь. Меня притягивал экран, а внутри что-то шевелилось, царапалось, заставляя размышлять о причине, истоке вызванных во мне эмоций. Мне нравилось. Билл даже позабыл о принесённых коктейлях, уставившись в мерцающий телевизор. Давно не видел его таким искренне-увлечённым каким-то просмотром. Пожалуй, это занятнее фильма будет.

В камере я начал ржать, перешёл к весёлой части. Стало как-то свободнее, волнительное чувство внутри отпускало, оставляя место для простого смеха. Билл поначалу хотел нацепить обиженную маску, я видел, но у него ничего не вышло, и близнец присоединился к моему хохоту.

«А онанизмом часто занимаешь?» - прозвучал последний вопрос, после которого брат с каким-то диким смехом покатился по дивану. Я смотрел на всё это безобразие, не прекращая ржать, перематывал по сто раз на вопрос, мы слушали смачное «чёрт!» и заливались смехом с новой силой. А потом стали говорить это «чёрт!» синхронно, втроём: я, Билл и Билл с экрана.

- Том, ну, как ты вообще мог такое спросить? Это не компетентно.

- Зато… - я пытался успокоиться. - Зато, если бы ты ответил, у меня бы это видео с руками оторвали за приличную сумму.

- Только попробуй!

Билл слабо ударил меня по плечу и отнял камеру. Он сам перемотал на вопрос об онанизме, и мы продолжили продлевать себе жизнь.

***

С того дня что-то изменилось. Изменилось невероятно, но произошло это во мне, на поверхность ничего не выносилось, и вроде бы всё шло, как обычно. А я чувствовал сумасшедший переворот, который совершило моё существо. Было чувство, что меня хорошенько тряхнули на особо крутых американских горках. И это чувство сводило с ума, поэтому я часто ловил себя на том, что по телу пронося мурашки от одних только мыслей, что я стал чаще волноваться, и что трепетное состояние охватывает практически каждый день. И хорошо, если один раз. Сдавалось мне, не только я был виноват в переменах, со мной происходивших. Вечер того дня мы с братом провели валяясь на диване, переключая каналы и разговаривая о каких-то глупостях. А ещё он мне сказал, что онанизмом всё-таки грешит иногда, по утрам обыкновенно. Сидели долго, разложили диван, на нём и уснули.

Билл стал регулярно приходить ко мне минут через десять после нашего отбоя, и спали мы вместе. Все эти дни.

Я не понимал, что происходит, почему меня это так волнует, и что думает Билл. Не хотелось копаться, поэтому я его не спрашивал, хотя один мой вопрос мог бы прояснить многое, исчезла бы львиная доля сомнений. Но…

Билл вёл себя привычно, не занимался ничем из ряда вон выходящим. Или занимался, просто я не замечал ввиду того, что сам этим же промышлял. Жизнь делала поворот. У некоторых людей бывают предчувствия чего-то грандиозного, интуиция подсказывает о приближающихся переменах. Сколько себя помню, не страдал посылами шестого чувства, отчего отказывался верить, что что-то может круто поменяться, мне не хотелось шока. В те дни я как никогда ощущал, насколько ценю то спокойствие, в котором мы вращались. Нас окружало умиротворение, уверенность в завтрашнем дне, отсутствие резких переходов и стрессов. Мы варились в этой скучной жизни, разбавляя её мелкими, несущественными байками, в которые зачастую погружались с головой, верили сами или исполняли. И я боялся того, что равновесие может нарушиться, что изменится хоть какая-то ничтожная часть моего существования. Во мне поселился странный, трепетный отчего-то страх. Я уже ненавидел его, он просто возникал из ниоткуда и в никуда исчезал. Слишком много появилось моментов, которые я не умел объяснять и оттого мучился.

Мне ведь даже не было известно, что именно изменится. Наверное, имелись намёки, но я их виртуозно обходил. Виртуозно лгал, убеждая самого себя, что это всё чушь, а я больной человек с богатой фантазией. Тем не менее, сегодня ночью попросил Билла уйти. Я боялся себя, боялся его, боялся нас обоих, боялся нашей жизни. Впервые чувствовал себя настоящим трусом, скрывающимся перед чем-то неизбежным, прибегающим к самообману, лишь бы только спрятаться от нежелательного. Но было плевать. И сегодня я спал один. Нет, не так. И сегодня я не спал один.

Билл не обиделся, пожал плечами, пробормотал что-то на тему, что он почти заснул, а кровать у него холодная, и если мне было с ним жарко, то я мог бы сказать об этом раньше. От всей этой чуши становилось смешно, появлялись мысли, что я чокнутый, что, правда, сошёл с ума, и дорога мне уже прописана. А потом подумал, решил, что, действительно, спать с братом слишком жарко. У него кожа такая горячая.

Будни проходили под знаком «скучно». Бесполезное хождение по участку, копание на полках, просмотр телевизора, поездки до магазина. Дня три назад мы обнаружили небольшой подвал, дверь которого была отлично замаскирована под стену, не участвуя в общем интерьере. Там нашли всякую ерунду типа гамаков, шезлонгов и прочей летней дребедени. Но Билл выудил на свет и полезные вещи – теннис, корта для которого на участке, конечно же, не было, мяч и корзину. С последней я намучился. Именно я, потому что Билл гонял меня по всему заднему двору, заставляя найти приемлемое место, чтобы её прибить. В итоге установили на деревянный с какой-то радости столб без проводов у забора. Можно было бы на забор, удобнее, но высота оказалась недостаточной. Теннис мы использовали в качестве бадминтона, посылая по воздуху салатовый мячик вместо воланчика.

После этой находки дни немного разбавились. Мы хотя бы выматывались на улице и ничего больше не хотели, поэтому ни одному из нас не приходило в голову жаловаться на отсутствие занятий, ибо мы желали просто посидеть.

- Том, а ты чего тут делаешь?

Брат с удивлённым видом застыл в дверях своей комнаты. Да, для мыслительного процесса я почему-то выбрал именно её. Надо сказать, правильно, нашёл новую песню.

- А что ты мне текст новый не показал?