Мучения члена

Так или иначе, наряду со сборниками стихов, когда-то сравнивавшихся с поэзией Валери, однако ныне прочно забытых, Алибер написал три эротических романа, лишь один из которых был опубликован. Именно Жид взялся издать его в 1930 году при посредничестве Ролана Сосье, в ту пору директора книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай. Роман «Мучения члена» стал прекрасной иллюстрированной книгой, напечатанной тиражом не менее сотни экземпляров. В подобных же обстоятельствах (книжные магазины, библиофилы, издания с ограниченным тиражом, продаваемые в узких кругах) в 1940‑х годах увидят свет первые книги Жене.

В самом деле, наряду с видимой лицевой стороной, всегда существует тайная изнанка литературы, даже если первая афиширует свое новаторство, которое и становится главным предметом толков. Есть поистине инфернальный «закрытый фонд», состоящий из сочинений, выносимый на читательский суд лишь с величайшими предосторожностями, если до этого вообще доходит дело, и распространяемых под таким секретом, что зачастую невозможно отыскать их следы даже в спецхранах крупнейших библиотек. Оскар Уайльд опубликовал скандальный «Портрет Дориана Грея», но «Телени», который ему порой приписывают и который, в любом случае, был сочинен кем-то из его окружения, распространялся лишь подпольно. Жид издал «Имморалиста», а затем «Фальшивомонетчиков» и «Если зерно не умрет», где зашел очень далеко — даже слишком далеко, с точки зрения современников. Однако он смог опубликовать первую эротическую книгу Алибера только тайно. Что же касается второго романа каркассонского поэта, «Терновый венец», весь ее тираж (около сотни экземпляров) был конфискован полицией во время облавы, так и не поступив в продажу.

Если одной из главных задач такого писателя, как Жид (или Пруст), являлось видоизменение того, что можно выразить посредством литературы, а его литературный проект заключался (как и у Пруста), по большей части, в попытке обновления европейского романа путем введения дотоле исключенных реалий, в частности, гомосексуальности, неудивительно, что в беседах Жида с близкими и его переписке неоднократно поднимается вопрос о границах и возможности их нарушения с целью последующего отодвигания. Например, в 1909 году, когда Жид читал первый вариант «Коридона» Руару и Алиберу, первый советовал ни в коем случае не публиковать его, тогда как второй призывал лишь действовать осторожно. Оставалась одна проблема, которой нельзя пренебречь: как отреагирует жена Жида и какая судьба постигнет их брак? Защитительная речь Жида выдержала два ограниченных издания без указания имени автора. Однако в 1920 году, когда Жид подумывал, не опубликовать ли книгу под своим именем, Алибер уговаривал не делать этого, волнуясь о возможных последствиях. Если распространение книги ограничено и она предназначена лишь для «некой среды», писал он, тогда не возникнет «никаких возражений». Но стоит ей выйти за пределы этой среды, и она «может навредить тому, что ты защищаешь, вместо того чтобы помочь». Ведь это грозит, предостерегал Алибер, привлечь внимание карательных органов к тем «нравам», что ныне «молчаливо допускаются».

Но в подобном чередовании мер предосторожности, колебаний и крутых поворотов функционирование в группе, в кружке — даже если их границы были подвижны и неопределенны — должно было также санкционировать любое соперничество и все виды нарушений. Как отмечает Франсуа Порше в своем значительном труде 1927 года «Любовь, не смеющая назвать свое имя», если Пруст и Жид предоставили гомосексуальности законное место в литературе, их произведения, полученный резонанс и вызванный скандал, несомненно, должны были произвести так называемый эффект санкционирования, или «воздушную тягу». Подобно творчеству Ницше в конце XIX века, Фрейда — в 1920–30‑х или Жене — в 1950‑х годах, книги Жида и Пруста посеяли немало семян литературной отваги.

В рамках этой статьи невозможно дать полное представление о влиянии Жида или хотя бы упомянуть всех тех французов и иностранцев, что вращались вокруг него либо им вдохновлялись. Ему писали и наносили визиты. Некоторые поклонники посвящали ему статьи и книги: Пьер Эрбар, Клаус Манн… Другие делали его персонажем своих романов, как например, Анри Геон в «Юноше», к сожалению, так и не увидевшем свет. Даже бунтарь Жене в 1933 году пришел к мэтру домой на улицу Вано!.. А через пару месяцев написал ему, чтобы попросить денег…

Алибер тоже посвятил своему знаменитому другу сочинение «Андре Жид: заметки на полях». В сущности, его эротические тексты можно также назвать заметками на полях произведений Жида, ведь на этих «полях» выросла целая литература, пытавшаяся раздвинуть границы того, о чем дозволено говорить.

Из авторов, пустившихся в такого рода авантюру, Алибер, вероятно, зашел дальше всего. B самом деле, о чем рассказывается в «Сыне Лота»? В чем признается юный герой романа своему любовнику, когда тот спрашивает, кто научил его сексу? В ответ звучит прекрасный и будоражащий рассказ, содержащий постыдное признание и взволнованно восхваляющий то, что почитается высшим запретом: в пятнадцать лет юноша провел целую неделю, занимаясь любовью со своим отцом. Причем, в самом буквальном смысле слова — нас посвящают во все подробности. Но речь идет в равной мере и о романтических отношениях.

Гораздо позже Жорж Батай посвятит кровосмесительной любви роман «Моя мать», опубликованный посмертно и служащий продолжением «Мадам Эдварды». Рассказчик повествует, как мать, напоив и толкнув его в объятия своей лучшей подруги, вовлекает сына в «разврат» и «непристойность». Батай настойчиво повторяет оба эти слова, словно стараясь жирно подчеркнуть «позорный» характер происходящего (например, тот факт, что мать любит женщин), ярче выявить «трансгрессивный» характер событий и постепенно подойти на последней странице к тому Апофеозу Зла, коим и является инцест, — хотя о нем-то, в конечном счете, так ничего и не будет сказано.

В то же время у Алибера отец и сын исполняют обоюдное желание, причем автор ни разу не обращается к высокопарным или бутафорским эффектам для инсценировки своей смелой идеи. Алиберу не нужно прибегать к полному списку смертных грехов: ясная манера письма вкупе с прекрасным классическим языком наделяют его роман той силой, которую не удается обрести тяжеловесной демонстрации Батая. Правда, у Алибера сексуальные отношения отца и сына длятся всего одну неделю, и впоследствии молодой человек затрудняется их пересказать. Но как только он все вспомнил и описал, они больше не воспринимаются негативно. K тому же отец, хоть и женатый, любит мужчин, что, конечно же, не подается Алибером как признак его «вырождения», между тем как весь текст Батая пропитан представлением о лесбиянстве, вытекающим из тривиальных сексистских фантазмов. На самом деле, Алибер (от лица своего персонажа) излагает странную теорию иерархии форм любви. Подобно многим гомосексуальным мужчинам, он утверждает, что любовь между мужчинами выше любви между мужчиной и женщиной. Во время этого возрожденного классического «диспута» античности и Ренессанса (чьи отголоски встречаются и в «Работе в черном» Маргерит Юрсенар) Алибер вовсе не стремится приводить изощренные доводы, как могли бы поступить его прославленные предшественники. Его персонаж только афиширует грубую мизогинию и поверхностное отвращение к женскому телу и половому органу. Пока что ничего оригинального. Однако затем это женоненавистничество смягчается метафизикой, основанной главным образом на связи между различными формами любви и внешними обоснованиями, в частности, продолжением рода (точная инверсия истории о Лоте и его дочерях, изложенная в прологе к роману). Превосходство гомосексуализма в том, говорит юноша своему собеседнику, что любовные отношения являются при нем самоцелью: «Любовь, подобная той, что соединяет нас с тобой, превосходит все другие виды любви хотя бы потому, что заключает в себе свое начало и свою конечную цель». И доводя эту мысль до логического завершения, еще выше ставит он отношения между отцом и сыном: «Я не говорю уж о той, что основывается на кровных узах, ведь она питается и обновляется нашим собственным семенем и костным мозгом, и ей никогда не грозит истощение».