Открой своё сердце (СИ)

Изуна не растерялся и выдал всем по пирожку для поднятия настроения. Тобирама таки выпутал из гривы старшего Учихи гребень и теперь оценивал объем работ. Кот благосклонно мурчал, позволяя чесать себя за ушами и лениво подёргивая хвостом.

Подбежала ещё одна девчушка. Чумазая, будто бродяжка, чего среди болезненно аккуратных Учих быть не могло. И протянула Тобираме короткий свиток с двумя рисунками. Первый — главы кланов жмут друг другу руки. Братья сзади. Серьёзные лица. Как-то так нарисовано, что складки ткани образуют волну, переходящую от одного к другому.

А на втором рисунке главы кланов уже крепко обнимаются. У Тобирамы на лице обречённость и смирение с судьбой, Изуна не сдержал радостной улыбки…

Тобирама тихо и почти с присвистом выдохнул. Коснулся рисунка кончиками пальцев, перевел чуть расширенные зрачки на ребенка. Поманил к себе.

Аккуратно подобрал волосы той самой лентой.

— Как живые. Подаришь мне этот рисунок?

Девочка серьёзно задумалась, а затем неуверенно кивнула. И требовательно распахнула ручки. Тобирама даже не сразу понял, что от него хотят, беспомощно оглянулся, будто ожидая подсказки…

— Да обними ты её уже! — не выдержал Изуна.

Сенджу коротко зыркнул исподлобья, потом всё-таки обнял ребенка — очень бережно, словно боялся синяк оставить.

— Спасибо за рисунок. Он очень красивый.

Девочка прижалась к нему на мгновение, отстранилась, радостно улыбнулась, коротко поклонилась и убежала.

— Мне кажется, она тебя ещё нарисует. Вот именно с этим бесценным выражением лица, — заметил Мадара.

Тобирама полоснул по нему растерянным взглядом, потёр щёку. Посмотрел на зажатый в руке рисунок.

— Она сенсор?

— А кто её разберёт в таком возрасте-то? Но во внимательности и умении отмечать важные детали ей не откажешь.

И действительно, Учихи обычно рисовали плохо. Слишком много деталей, проблемы с глубиной и объёмом, композицией. Пытаясь что-то нарисовать, Учиха неизбежно сталкивался с проблемой, что рисунок нихрена не передаёт то, что он видит. Не хватает ему красок, трёхмерности, и вообще. А выделять именно важные детали, рисовать только строго необходимое, не каждый сходу догадается.

Тобирама убрал рисунок за пазуху, прищурился. Прозмеился за спину Мадары.

— Будь добр не дергаться резко, — потребовал он, снова принимаясь за гребень.

— Конечно-конечно, только кормить не забывайте.

А девочка-художница засела на дереве с новым свитком.

*

Следующим днём, пока советники с двух сторон делились рецептами антипохмелина, главы кланов уединились, чтобы попить чайку и обсудить конкретные условия. Изуна сидел на коленях у Мадары, который был тихо недоволен тем, как все нахрюкались. Он, как вечно упоротый собственной охуенностью человек, не понимал, зачем нужны дополнительные стимуляторы, да ещё и с такими побочными действиями. Хаширама лениво чесал кота, который как-то незаметно перебрался поближе к его кухне, и временами совершал поползновения в сторону Тобирамы. Младший Сенджу ворчал, что это всё влияние Учих, и сверкал в сторону оных Учих алыми глазами.

— Так благотворное же влияние, не? — уточнил Мадара, грызя сухарик и жмурясь ну очень довольно.

— Меня мучают опасения, что вы не только в этом плане влиять будете, — фыркнул Тобирама.

— И чего ты боишься, Тобирама? — протянул Изуна сладко-сладко.

Тот зыркнул — снова исподлобья, мрачно.

— Ты хоть представляешь, какой пиздец у вас с логистикой?

— М-м-м. Нет. Потому что я уверен, что у нас с логистикой всё в порядке. Но если поделишься знаниями, мы готовы учиться.

Тобирама вздохнул — но уже не так страдальчески, как минуту назад. Хаширама грустно улыбнулся уголками губ:

— Отото много сил положил на то, чтобы в клане больше никогда не было голода.

— И ещё больше пинков отвесил, — буркнул младший Сенджу.

И снова, тенями в глубине взгляда — беспомощность. Жалкая, скребущая сердце беспомощность. Хаширама и рад бы обнять брата, взлохматить ему волосы — но тот дичится от рук и топорщит иголки. Старший улыбается и согласно кивает, не пытаясь принуждать — но в глубине зрачков таится тень обиды.

Почему — даже мне нет?

— Эй! Мы не голодаем. Да, у нас не такой разнообразный рацион, но большего, казалось, и не требуется… Хотя теперь люди вкусили, никуда уже не денешься. Неужели твоя хозяйственность не нашла никаких условий для взаимовыгодного обмена?

— Не голодаете, — согласился Хаширама. — Но дело не только во вкусе. Ты знаешь, что часть веществ можно получить только из мяса? Что для нормального развития мозга нужны витамины и микроэлементы? Все это — не прихоть.

— Да поняли мы, поняли… — закатил глаза Изуна.

Тобирама вдруг лёг грудью на стол, укладывая подбородок на скрещенные руки, и с непонятной печалью заметил:

— А дети всё такие же. Для них вражда ещё не стала незыблемой.

— Так это же хорошо? Главное, не давать взрослым нагнетать обстановку, и через пару поколений никто и не вспомнит, какого мы все дрались.

Хаширама уложил ладонь между лопаток брата:

— Разве для тебя иначе, отото? Ведь и я, и Мадара до сих пор живы.

Возмущённый взгляд — как можно допустить мысль, что он навредит брату. Короткое, словно блик, движение зрачков в сторону Мадары.

Словно захлопнувшаяся дверь — вновь лёгшая на лицо маска спокойствия.

Изуна нахохлился, как воронёнок в дождливый день, и уселся рядом с Тобирамой, с другой стороны от Хаширамы. Уселся, едва-едва не касаясь плечом.

— Почему тебе плохо? — тихо и немного грустно спросил он.

Короткий взгляд из-под ресниц — бесстрастный, непроницаемый. Чуть дрогнувшие губы.

— Я не знаю.

Ложь. Не нужно обладать шаринганом, чтобы понять это.

Хаширама всё-таки обнимает за плечи — крепко, бескомпромиссно, почти до боли. Тобираме хочется скулить и раздирать собственную грудь до крови — чтобы не болело так, не билось изнутри, всем ведь легче, если он будет руководствоваться логикой… Эмоции — слабость, они ведут к гибели.

Ну почему же так больно-больно-больно?

Изуна прижался к нему со спины, обнимая за пояс. Немного закружилась голова и заболело в груди — при таком плотном контакте естественным образом передаётся часть чакры и её состояния. Тобирама, конечно, закрывался, но…

— Боль сама по себе не плоха, она — всего лишь сигнал, что что-то не так, — тихо проговорил Изуна. — Знаешь, где болит, можешь быстро вылечить… И если тебе плохо, значит, что-то не устраивает в ситуации. Где-то болят… общественные связи. Знаешь, где болит?..

Снова взгляд — уже отчётливо затравленный. Напрягшиеся под руками мышцы, несколько мгновений мучительных колебаний…

— Отото, ты не обязан быть вечно сильным и несгибаемым, — тихо, будто нащупывая единственно верный путь среди россыпи ловушек.

Закушенная губа. Прокатившаяся по телу мелкая дрожь.

— Почему… тебе не всё равно? — с усилием, почти выталкивая слова из горла.

— Мне? — удивился Изуна. — А почему мне должно быть всё равно? Чай, не чужой человек, столько лет друг против друга сражались. Я знаю каждую чёрточку твоего лица, могу предсказать каждое движение и каждое непредсказуемое движение. А вчера я вот узнал, как ты довольно жмуришься, когда ешь вкуснятину, или каким на мгновение беспомощным становится твоё лицо когда ты не знаешь, что делать…

Тобирама растеряно моргнул. Как-то вот сказанное настолько отличалось от того, что он мог ожидать, что просто выбило из колеи. Внезапно накатившая волна эмоций так же внезапно схлынула, будто ухнув куда-то в пропасть. Отпустило, позволяя вдохнуть полной грудью, выпрямиться, успокоить брата взглядом.

— Интересный критерий близости. Можешь отпускать, я уже в порядке, а обсудить нам нужно многое.

— А можно не отпускать? Обсуждать я и так могу…

Снова застывшие в напряжении мышцы — но всего лишь на несколько секунд. Плавное расслабление, робкая попытка доверия — я подпускаю тебя так близко.