Нежнее шелка, острее стали (СИ)

- Мне мать рассказывала. Там красиво… Горы, озёра и дворцы в скалах.

- Я мало видел, - пробормотал Вельс, недовольный тем, что Зейн разбудил не самые приятные воспоминания. – Я жил в особых комнатах и не выходил наружу. Мне сказали, что это только до церемонии…

Каким же дураком он был! Понятно, что Тиона отводила ему глаза чарами, но всё же попасться в такую глупую ловушку надо было суметь! Только потом, когда он выбрался из Ситии, рассказали ему, что когда он находился в заключении, к нему приходили разные женщины, благодаря волшебству принимавшие облик Тионы. Потом, когда стало ясно, что все они благополучно понесли от избранного для них чужестранца, Вельса убили – ядом, добавленным в пищу. Когда жизнь вернулась к нему, он лежал ничком на каменистом пляже на линии прибоя. Волны накатывались на него и заливали лицо и тело, но он не мог не то что сдвинуться, даже рукой или ногой пошевелить.

Это был первый раз, когда он умер, а потом ожил. Тело не желало слушаться и было словно истощено многодневным голодом. Уже потом, когда его ограбили в дороге и убили во второй раз, он понял, что та ужасающая слабость была от яда. Обыкновенные раны от клинка заживали быстро и почти бесследно. Да и Рагнар его предупреждал: чем сильнее урон для тела, тем дольше будешь возвращаться и тяжелее. Яд поразил всё его тело, вот и носило Вельса по морю чуть не полдня, прежде чем он в себя пришёл. Рана в живот была глубокой, саблю ещё и провернули, и изрезанная плоть исцелялась несколько часов. А вот когда Зейн полоснул по горлу своей стальной иглой, там и заживать почти нечему было - хотя крови много вылилось, поэтому Вельс очнулся быстро. Точно он сказать не мог, но вряд ли больше часа прошло до того, как вытащили его побирушки-падальщики из мешка.

Через несколько часов его заметили и вытащили из волн какие-то люди, говорившие на неизвестном Вельсу наречии. Они отнесли его в деревню. Первые два дня Вельс сам был не в силах говорить, а потом нашёлся человек, немного разбиравший по-гречески. Вельс тоже знал это язык плохо, так что объясняться они могли едва-едва, но всё же достаточно, чтобы Вельс понял, что находится в нескольких десятках миль от ситийских скал, с которых, видно, его тело и сбросили в море.

Как только Вельс оправился, то решил вернуться в Ситию – за кольцом. После всех приключений решил он, что лучше всё же дома быть, на знакомом и понятном Туле… Люди из деревни отговаривали его, твердя, что идти в горное королевство - полнейшее безумие. Сами они никогда не подплывали близко к ситийским скалам и ежедневно благодарили богов за то, что горы между их землями и Ситией были неприступны. В Ситию можно было попасть лишь двумя путями – через ущелье на границе с Дарази и морем. Сития не имели ни бухт, ни лагун – скалы стеной обрывались в море, и лишь в одном месте небольшие корабли могли подойти к ним почти вплотную. Тогда из выдолбленного в стене прохода на корабль бросали деревянные сходни, и торговцы могли перебраться по ним в один из горных городов. Первый раз Вельс попал в Ситию именно так, и он намеревался сделать это ещё раз, только для этого ему нужно было добраться до одного из крупных портов, где были смелые купцы, решавшиеся иметь дело с ситийками.

К тому времени, как Вельс добрался до большого прибрежного города и заработал достаточно денег, чтобы оплатить путешествие на корабле, начался сезон штормов, когда к скалам пристать было невозможно. Вельс решил добираться сушей, в обход, но путь его закончился на невольничьем помосте в Дарази.

Неожиданным образом это привело Вельса прямёхонько к потерянному кольцу, которое попало в добычу шаха, а потом – в цепкие пальчики царевича Зейна, откуда теперь его надо было выцарапать. Вельс только собрался открыть рот, чтобы прямо спросить про кольцо, как Зейн произнёс:

- Я нигде не бывал, кроме Дарази. Да и тут только в городе да на охоте, - он поднял на Вельса задумчивые глаза. – И никогда нигде не побываю.

- Почему? – искренне удивился Вельс.

- Для человека моего рода единственный шанс ступить на чужую землю – это прийти туда с войском, - Зейн, сидевший на постели обнажённым, завернулся в тонкое покрывало, словно ему вдруг стало холодно, и рассеянно бросил: - Уходи.

Вельс вздохнул и ушёл.

На следующий день Зейн сам его нашёл в комнате с кошками. Вельс как раз прилаживал тонкий ошейничек на рыжую кошку, которую звали Шафран. Он не стал подниматься с пола, молча поднял глаза на остановившегося в дверях царевича:

- Я нашёл кольцо, - объявил тот. – Теперь ты уйдёшь?

- Да, - ответил Вельс, отпуская кошку, которая подбежала к Зейну и начала тереться об его ноги. – Дашь мне денег на дорогу?

- Что? – яростно свёл брови царевич. – Ты смеешь ещё и золота у меня просить, чёртов оборванец?

- Я бы предпочёл путешествовать со всеми доступными в ваших диких землях удобствами, - заявил Вельс, поднимаясь на ноги. – А тебе это ничего не стоит.

- Ты же могущественный колдун! – рассмеялся Зейн. - Вот и наколдуй себе!

- Я бы мог украсть, но прошу. Я б с твоего павлина горсть камней надёргал, ты бы и не заметил, что они пропали.

- Приходи ко мне сегодня вечером, - приказал Зейн.

- За кольцом?

- Нет, - ответил царевич и чуть ли не бегом вылетел из комнаты.

Кольца он ему и впрямь не отдал - утянул Вельса на постель и, зная, что больше не лягут уже вместе, позволил любить себя так, как северянин давно хотел: давал целовать в щёки, в глаза, в губы, и сам жадным ртом отвечал и горячим языком вылизывал. А когда оба кончили, не оттолкнул любовника, а позволил остаться в себе и опять целовать в губы. Потом и сам прижал к себе и приник, словно не хотел отпускать.

И Вельс тоже не хотел, думал о том, что так бы и провёл всю жизнь рядом с Зейном, каким бы он ни был – таким нежным, как сейчас, или резким и своенравным, как раньше. Может, тот дикий и страстный мальчишка ему даже больше был по сердцу. В нём печали не было… Он просто отдавался радостным и злым телом, получал удовольствие и дарил в ответ, а теперь…

В углу комнаты были приготовлены серебряный таз с водой, пахнущей лимоном, и губкой. Зейн позволил то, что раньше тоже никогда не разрешал: дал Вельсу обтереть себя, убрать с кожи пот и семя. Как настоящий раб, ухаживающий за господином, северянин омывал живот, груди и руки, пока Зейн вдруг не оттолкнул его. Он бросился через комнату, чуть не опрокинув таз, откинул крышку с одного из сундуков, достал оттуда кожаный мешочек и швырнул Вельсу.

- Кольцо и деньги! – крикнул он. – Чтобы завтра, как откроются ворота, тебя здесь не было!

- Не будет!

Вельс глаз не сомкнул всю ночь, вспоминая Зейна. Если бы не был мальчишка царевичем… Или если бы он сам не был для него варваром с севера – что бы было? Нет, прав был Зейн, что выгонял его, - не будет от их связи добра.

Утром он собрал в узел все свои вещи – маленький узелок получился – и пошёл к ближайшим из дворцовых ворот. Вельс оглянулся напоследок на дворец, поискал глазами высокие узкие окна покоев царевича, закрытые сейчас ставнями, и, махнув рукой знакомому стражнику, проскользнул, сгорбившись, в маленькую калитку, открытую для него в створке.

В городе он отправился в чайную, где собирались караванщики, и разузнал, когда из города будет выходить караван, идущий на запад, и договорился о месте в нём. Ждать оставалось трое суток. В тот же день Вельс приобрёл крепкую, выносливую лошадь и кое-что из одежды.

В день отъезда он отправился на главный рынок запастись припасами в дорогу, чтобы хотя бы в первые дни не покупать у караванщиков за двойную цену. А оттуда ноги его сами понесли к находившемуся по соседству невольничьему рынку, где когда-то Зейн купил его. Он не стал ходить меж рядов – видеть измождённых рабов было для него мучительно, постоял у ворот и отправился назад.

Был уже почти полдень, солнце нещадно нагревало воздух, стены и даже пыль под ногами, и на улицах людей становилось всё меньше. Вельс плёлся по теневой стороне улицы, когда в отходившем от неё узком, как лисий лаз, тупичке заметил яркое и блестящее пятно цвета – паланкин с шёлковыми занавесями. Вельс узнал бы его из тысячи.