Три лишних линии (СИ)

      — Первый случай — да. Второй — не знаю кто. Лучше такое не знать. Рассказал, потому что случай похожий.

      — Ты поэтому Наталью выпроводил?

      — Да. Понятно, что в заложники её не возьмут. Жён нет смысла брать. Может, муж скажет: да забирайте себе, другую найду! Может, он сам уже не знает, как от неё отделаться, — Лазарев зло усмехнулся. — А тут и не жена ещё, так… Обычно детей похищают. За них всё отдашь. Но ей лучше было уехать. В заложники не возьмут, а избить на улице или изнасиловать могут, чтобы запугать.

      — А Илья?

      — Илья в лагере. Я договорился, чтобы его на следующую смену оставили. Нечего ему тут делать.

      Оба понимали, что лишняя смена в лагере — не спасение. Захотят — заберут оттуда.

      — Пиздец какой… — произнёс Толян. — А если уехать?

      — Куда? У Николая связи и в криминале, и по другую сторону, в ментуре, где угодно… Бомжевать, что ли? Илюхе в школу надо ходить. Не в лесу же нам жить, как Ирке!

      — За границу? — предположил Толян.

      — Хорошо бы. Продать всё и свалить… Только Илью не выпустят из-за этой дуры! — Лазарев громыхнул бутылкой по столу. — Она же заявление написала, что возражает против выезда. Психанула, что я его в Турцию свозил без её ведома. Зараза! Давно надо было в суд подавать, но неохота было лезть в это всё... А теперь опять найти её не могу.

      Ему опять казалось, что он задыхается в жаркой, пропитанной пивными испарениями и страхом двух потных тел комнате. Он словно двигался вперёд по узкому, такому, что не развести рук, душному коридору. Что-то плотное, густое и злое подталкивало сзади, заставляя протискиваться, ввинчиваться во всё сужающуюся щель.

      Лазарев потряс головой. Последняя бутылка была лишней.

      Он вдруг вспомнил про Кирилла. Знал бы Толян, с кем он познакомился, с кем встречался буквально вчера и с кем встретится завтра… Толян ведь в очередь стоял, чтобы ему засадить. Лазарев понял, что то лёгкое давление в низу живота и в паху, которое он сначала принял за обычный после пива позыв, было слабой, раздражающей и щекочущей эрекцией. Он вспомнил, как двигалось и выгибалось от ударов члена худое и гибкое, словно бескостное, тело. Представил, как оно будет выгибаться под ним.

      Лазарев подумал о том, что за все эти дни они с Кириллом друг друга ни разу не коснулись.

***

      Когда они поднимались в лифте, Кирилл встал почти вплотную к нему, хотя кабина позволяла отойти на несколько шагов. Чувство неловкости заставило Лазарева моргнуть и опустить глаза.

      Кирилл всё заметил, и это, кажется, ему нравилось. Он сложил свои яркие, тёмные губы в насмешливую полуулыбку:

      — А ты нечасто так делаешь, да?

      — Как?

      — Приводишь к себе.

      — Нечасто, — согласился Лазарев и крутанул в руке ключи.

      Тяжёлое звяканье оборвало начавшую протягиваться между ними нить. Кирилл отступил на шаг назад, улыбка сползла с губ, но — её эхо, продолжение, послевкусие — в глазах кололось понимание, намёк на знание какой-то тайны. Лазарев на мгновение подумал, что Кирилл знает. Всё знает и ждёт, на каком же моменте он сломается.

      В прихожей Кирилл сразу кинул рюкзак на полку для обуви, сделав это почти не глядя, уверенным и машинальным жестом, словно он, а не Лазарев жил в этой квартире. Лазарев, и правда, её не узнавал. Вчера вечером после ухода Толяна, дождавшись, когда ленивое пивное опьянение пройдёт, он передвинул шкаф в прихожей. Времени было половина двенадцатого, и на Лазарева нашёл нервный, парализующий смех. Он часто слышал, как жалуются, что уроды-соседи двигают мебель по ночам. Он не мог понять, кому и зачем могло понадобиться двигать мебель ночью, и вот теперь он сам этим занимался. Может быть, другие тоже что-то прятали — улики, намёки, очевидные свидетельства?

      Лазарев загнал шкаф в дальний конец коридора, закрыв им дверь в комнату Ильи. Шкаф смотрелся в торце прохода очень уместно — как будто там всегда и стоял, а в прихожей стало просторнее.

      Кирилл уже снимал кроссовки. Он не развязывал шнурки — придавливал пятку и дёргал ногой – и тоже делал это машинально, а сам тем временем рассматривал прихожую и видневшуюся через открытые двери гостиную. Он вошёл туда, огляделся и спросил:

      — А жена не нагрянет?

      — Я один живу.

      Кирилл ещё раз осмотрел комнату, потом вышел в коридор и заглянул в кухню и сказал:

      — Да мне-то похуй. Просто сразу видно, что баба есть.

      — Мы расстались совсем недавно, и она не жена, а… — Лазарев замолчал, поняв, что Кирилла этот вопрос совершенно не интересует.

      Он пристально смотрел на Лазарева и приподняв край футболки, расстёгивал ремень на джинсах. Кирилл не улыбался, лицо было сосредоточенным и серьёзным.

      — Так сразу? — спросил Лазарев.

      — А ты чем хотел заняться?

      — Ну… я на ужин купил кое-что.

      — Если очень хочешь есть, то давай… — Кирилл пожал плечами. — Я лучше потом.

      — Хорошо, — ответил Лазарев, сам слабо понимая, что его ответ значит. Он пытался заставить себя сделать хоть что-то — подойти к Кириллу, обнять, поцеловать, дать знать, что он ему интересен, только не стоять столбом посреди комнаты.

      Любой нормальный парень от него бы уже сбежал, но Кирилл, видно, привык к такому: к сексу с малознакомыми людьми, к отсутствию каких-либо чувств кроме желания потрахаться и к сугубо деловому подходу — успеть перепихнуться, пока кто-нибудь не нагрянул.

      Лазарев подошёл к нему и помог снять футболку. Волос на груди почти не было, а кожа была болезненно белой, полупрозрачной, и, окрашенные лишь чуть ярче, соски были едва различимы. Кирилл напомнил Лазареву куклу со схематично обозначенными половыми признаками.

      Он не замечал этого из-за мешковатой одежды, но у Кирилла были широкие, красивые плечи, тоже худые, но не вялые, а мускулистые. Он провёл по его плечу рукой, удивившись сухой теплоте кожи, потом ниже — к груди и маленьким плоским соскам. Несмотря на худобу, у Кирилла было красивое тело. Лазарев касался его и не чувствовал ничего. Может быть, только стыд и страх. Точно так же, год прокувыркавшись с Мишкой, он боялся, что у него не встанет на девчонку. На Ирку у него встал, ещё как. Но тогда ему было девятнадцать, а страхи были просто глупыми, почти суеверными опасениями. Сейчас он был почти в два раза старше, а страхи были настоящими, живыми, видимыми. Он чувствовал, как подаётся навстречу ему Кирилл, и видел, как едва заметно розовеют его щёки. Если бы можно было выключить свет…