Симпатика (СИ)

Дочитав до конца, Чонин закрыл папку и уронил её на траву. Откинувшись спиной на ствол дерева, прикрыл глаза и слабо улыбнулся. Ожидаемо, но всё равно как удар коленом под дых.

Он достал из кармана телефон и набрал номер Бэкхёна.

— Чонин? — несказанно удивился Бэкхён, ответив на вызов.

Заговорить сразу не получилось, но попытки эдак с седьмой Чонин хриплым и ломким голосом предупредил, что планы изменились, и он заедет за Солли вечером.

— Она беспокоится. Говорит, что с тобой не всё в порядке. И… Тебе же нельзя ещё говорить!

— Считай, что можно. Получается сносно, кажется. — Чонин тронул пальцами горло. Говорить выходило не без труда, но особо неприятных ощущений уже не возникало. — Со мной всё в порядке.

Чонин сунул телефон в карман, подхватил папку и побрёл к школе. Зашёл домой бесшумно, но всё равно нарвался на Ханя — тот как раз переступил порог кухни и удивлённо уставился на него.

— Разве ты не должен быть на дежурстве?

— Меня отстранили.

Чонин обогнул Ханя по дуге, добрался до кабинета и аккуратно положил папку на стол. Дверь за спиной распахнулась.

— Тебе же нельзя говорить до конца месяца!

— Наплевать.

— Чонин… что случилось?

Он всё же обернулся, смерил Ханя долгим взглядом, потом прошёл мимо, бросив на ходу:

— Ничего.

Он не мог оставаться в стенах — задыхался. Выскочил снова на лестницу и сел прямо на ступенях под навесом крыльца. Разумно, потому что на землю хлынул тёплый ливень. Сонаги. Всегда непредсказуемо начинается и быстро заканчивается, повесив в небе радугу.

— Чонин?..

Он устало провёл ладонью по лицу, оттолкнулся руками, чтобы подняться и вновь сесть — на пару ступеней ниже и под дождём. Волосы тут же намокли и тяжёлыми прядями свесились до самых глаз. Тугие струи били по плечам и спине.

— Чонин… — К спине прижалось тёплое. Хань уселся на ступени тоже и крепко обхватил его руками, сжал коленями бока и упёрся подбородком в левое плечо. — Но ведь что-то же случилось — по тебе видно. Чонин…

— Ни к чему. — Чонин повёл плечами, но высвободиться из объятий Ханя так просто не удалось. — Ни к чему… Достаточно просто называть меня объект К, верно? Как четыре года назад.

Хань замер, после крепче обнял его.

— Никто никогда так тебя не называл. Имя я тебе придумал ещё тогда, когда ты спал в биокамере. Объектом К ты был только в отчётах, потому что ни к чему кричать о своих чувствах всему миру, ведь так? Чёрт, в чём ты хочешь меня упрекнуть? В чём — на этот раз?

— Я не упрекал. Это моя жизнь, и я пытаюсь с этим жить. Хотя бы с тем, что для кого-то я просто строчка в отчёте и объект исследования.

— Не для меня. — Хань настойчиво провёл губами по его щеке. — Не для меня, слышишь?

— Не для тебя, — тихо повторил Чонин и снова прикрыл глаза, криво улыбнувшись. — “Но в целом, миссис Линкольн, как вам пьеса?”

— Перестань. Для ребят ты тоже никогда не был объектом К. А если и был, то ровно до того мгновения, когда они увидели тебя — живого и настоящего за стеклом биокамеры. Маленькое чудо, которое никто и никогда не совершал… Поэтому… Поэтому забудь об этом, любовь моя. Просто забудь. Пожалуйста. Чонин… что ты хочешь сейчас? Скажи, и я это сделаю. Что угодно. Ну хочешь… хочешь, я от…

— Спой мне.

— Что? — переспросил после долгой паузы ошарашенный Хань.

— Просто спой мне. Ту песню… Ту, которую… Спой.

Хань послушно запел. Сначала слабым и неуверенным голосом, потом — смелее. Пел негромко и гладил Чонина по голове. Пел, хотя дождь закончился так же внезапно, как и начался. Пел и тогда, когда Чонин умудрился как-то улечься на ступенях, пристроив голову у него на коленях. На смуглом лице блестели прозрачные капли дождя, медленно высыхающие в лучах солнца.

Хань умолк и провёл пальцами по влажным тёмным волосам, убирая их со лба Чонина.

— Иногда я тоже начинаю верить, что остаться в криокамере и там умереть было бы лучшим выходом. Для всех.

— Не говори так. — Хань наклонился и коснулся губами щеки Чонина. — Никогда не смей так говорить. Ты спас слишком много жизней, чтобы могли забыть о твоей. Иногда надо спасать спасателей. Иначе кто будет делать твою работу?

— Какую ещё… Меня отстранили. И подумай о том, что на тот свет я спровадил немало народа. Помимо прочего.

— Заслуженно. Перестань мучить себя и других. Перестань, пожалуйста. Я люблю тебя. Неужели ты в этом сомневаешься?

— Нет. Уже нет.

— Тогда почему? Чонин?

Он медленно сел, уперевшись локтями в колени и сложив ладони вместе. Смотрел на радугу и думал об иллюзиях. Инфракрасный переходит в ультрафиолет. Но людям нравится видеть радугу из семи цветов. Самообман, который всем кажется невинным. Только всё зависит от освещения и строения глаз, а под водой — на глубине в пятьдесят метров — кровь у людей такая же зелёная, как у рыб.

— Ты знаешь… я хотел купить Солли розовое платье. Она просила. Открыл любопытную вещь. Я не различаю оттенки розового. А ты?

— Не различаешь… в смысле, плохо разбираешься в оттенках? — помолчав, тихо уточнил за спиной Хань.

— Нет. Не различаю их. Раньше различал, теперь — нет.

Чонин выждал две минуты, потом поднялся со ступеней, обошёл удивлённого Ханя и двинулся в дом. Заперся в кабинете и вновь принялся изучать листы из папки. Иногда отвлекался на пресс-папье из стекла. Внутри стекла раскинула ветки вишня. Если взять и потрясти, то внутри стеклянного шара начинали кружиться лепестки. Мама говорила, что лепестки там белые и трёх оттенков розового. Чонин видел только немного белого и розовый. Без оттенков. Розовые лепестки казались ему совершенно одинаковыми.

Через час в дверь постучал Хань. Притащил поднос с чашками и вазочкой с печеньем. Тем самым, миндальным, которое Чанёль всучивал всем желающим и не очень.

— Почему бы сегодня всем вместе не пойти по магазинам и не выбрать платье для Солли? А цвет она подберёт сама, — предложил он. — Просто выберет себе то, что ей понравится.

Чонин вскинул голову, осмотрел довольного Ханя и слабо улыбнулся. Закрыл папку и убрал в ящик стола, чтобы глаза не мозолила.

— А потом ты вернёшься на работу, когда страсти поутихнут.

— Не думаю, что вернусь. — Чонин придвинул к себе одну из чашек и стянул из вазочки печенье.

— Почему? Тебе же нравится.

— Мы не всегда делаем то, что нам нравится. Я собираюсь уехать.

— Куда? — Хань заметно напрягся.

— Подальше отсюда. Сначала в Рио-Гранде, потом на остров Эстадос.

— Это же…

— Аргентина.

— Да, я знаю, но Эстадос ведь необитаемый! Там никто не живёт!

— Идеально для меня, не находишь? — Чонин невольно улыбнулся, отметив замешательство и изумление в лице Ханя. — Придётся вместо нолика в графе “население” нарисовать двоечку. Мелочь, а приятно.

— Чонин, ты серьёзно? — обмякнув в кресле, уточнил Хань.

— У меня хорошее чувство юмора, не спорю, но да, я серьёзно.

— Так далеко?

— Теперь и тебе любви недостаточно? — негромко поинтересовался Чонин, наблюдая за оттенками эмоций в лице Ханя.

— Нет. Я поеду с тобой, если не попаду за решётку, конечно. И если ты не против.

— Там нет клиник, Хань. И меня устроит, если это так и останется. А ещё я не могу запретить тебе заниматься тем, что тебе нравится. А нравится тебе медицина.

— Я теоретик, как помнишь, а не практикующий врач. И занимаюсь, в основном, исследованием генетических теорий.

— Сколько угодно, пока это не затрагивает меня.

Хань нахмурился, отставил чашку с кофе и выбрался из кресла. Он медленно обошёл вокруг стола, провёл пальцами по подлокотнику, а потом уселся к Чонину на колени. Прижал ладонь к горячей щеке, и Чонин тут же потёрся щекой о его ладонь, словно большой кот.

Сердцебиение, учащённое дыхание, расширившиеся зрачки — одна на двоих симпатика, хотя Хань просто привлёк к груди голову Чонина и перебирал пальцами тёмные волосы.

— Я хочу поехать с тобой. И мне всё равно, какое ты выберешь направление.