Чудо (ЛП)

— А ребенок?

Рейвен долго молчала, прежде чем ответить:

— Знаешь, я записалась на прием в клинику. Чтобы сделать аборт, — она держала свою чашку двумя руками, поглаживая ручку большим пальцем. — Все время, которое я провела в комнате ожидания, я слышала в голове голос Чарльза, который называл меня убийцей.

— Он бы никогда не сказал такого.

— Нет. На самом деле это говорила моя собственная католическая совесть. Но она всегда говорит голосом Чарльза.

— Могу в это поверить, — Эрик рассмеялся.

— В общем, когда назвали мое имя, я встала и просто ушла оттуда. Спустя несколько дней я поняла, что поступила глупо. Я собиралась записаться заново и на этот раз пойти до конца, но тогда ФБР прижало нас, пришлось пуститься в бега, и у меня больше не было шанса, пока не стало слишком поздно.

Эрик кивнул и ничего не сказал.

Рейвен посмотрела вниз, на свой выпуклый живот так, словно он вмешался в разговор.

— Я бы не хотела растить ребенка сейчас, даже если бы могла делать это с ФБР на хвосте, а я не могу. Но теперь, приводя кого-то в этот мир, я чувствую еще большую ответственность за то, чтобы сделать его лучше. Я не могу просто остановиться. Просто… менять подгузники, петь песни и делать вид, что все в порядке, — Эрик одновременно полностью понимал эту точку зрения и полностью ее отвергал. Он продолжал молчать. — Но отказаться от ребенка, никогда не увидеть его снова, ни разу в жизни, даже не знать его имени — мысль об этом вызывает у меня тошноту. Так что я не знаю, как поступить правильно. Может быть, в этой ситуации невозможно поступить правильно.

Эта проблема была из тех, которые он не мог решить за нее, и Эрик подумал, что он прожил достаточно, чтобы даже не пытаться. Когда придет время, если его участие понадобится, он сделает все, что нужно. Сейчас же он сказал только:

— Но ты здорова. Чувствуешь себя здоровой.

— Более менее. Завязать шнурки становится почти невозможной задачей. Не то чтобы я могла увидеть, завязаны они или нет, — ее щеки залил румянец, но она улыбнулась. — И… это совершенно неловко… но, Боже мой, я постоянно пукаю, — Эрик начал смеяться. — Это правда! Больше никто тебе об этом не расскажет! Все говорят, что я прямо таки свечусь. Да уж, свечусь от пуканья.

— Я и забыл!

— Забыл?

— Магда, — сказал он. Как они смеялись над этим, когда она была беременна Аней. Однажды ночью, когда стало совсем невмоготу, он размахивал их одеялом и ругался, что это может убить маленькую курицу. Он понятия не имел, откуда взялась эта фраза, или почему это было настолько смешно. Но они смеялись так сильно, что на глазах выступили слезы, а Магда обмочилась и проклинала его на чем свет стоит, пока Эрик стирал ее нижнее белье, а она обнимала его сзади. Через живот Магды он чувствовал, как Аня толкает его в спину.

— Ты улыбаешься, — мягко сказала Рейвен. — Обычно ты не улыбался, когда говорил о ней.

— Я должен чаще улыбаться. Она любила смеяться.

Об этом стоило подумать дольше, но он решил, что сделает это позже.

***

На закате Эрик сидел в саду, который Чарльз считал своим храмом. Для него это все еще были просто растения.

Шуршание травы заставило его обернуться через плечо и увидеть идущего к нему Чарльза. Теплый оранжевый свет окрасил небо, скрывая его наполовину в тени, подчеркивая кривую линию пешеходной палки, заостряя профиль. В первые дни, когда Эрик еще не привык к травме Чарльза, он часто вставал, чтобы встретить его на полпути, или ругался, что он ходит так далеко. Теперь он лучше понимал его. Эрик улыбнулся и подвинулся, освобождая место на лавке.

— Как Джин? — спросил он.

— Уже немного лучше. Ребенок Рейвен двигается, и Джин прижимается к ее животу, будто пытается подслушивать, — Чарльз улыбнулся, но улыбка вышла печальной. — Это всего лишь отвлекает ее на время. Я пытался поговорить с ней о жизни после смерти, чтобы посмотреть, поможет ли это, но она все еще слишком расстроена.

— Я тоже думал о небесах. На самом деле, я никогда раньше не задумывался об этом, — Чарльз приподнял бровь. Эрик пожал плечами. — Перспектива должна утешать, не так ли? Никогда по-настоящему не умереть. Снова увидеть родителей. Посмотреть, как ты и Магда будете драться за меня.

Это заставило Чарльза рассмеяться:

— Мы определенно сможем оба любить тебя там.

— Тебе лучше надеяться на это. Она была грубой, — он окинул взглядом сад и длинную непрерывную линию горизонта. — Но когда я думаю об Ане, все это прекращается. Что небеса могут значить для младенца? Что осталось от нее, чтобы я мог узнать ее? Все, чего может хотеть младенец — это больше: больше еды, больше сна, больше любви. Больше жизни. Рай может для нее ничего не значить.

Чарльз не стал спорить с этим, но и не согласился. Вместо этого он накрыл руку Эрика своей.

— Помнишь два года назад, когда ты починил садовые ворота? — Эрик кивнул, хотя это показалось ему очень странной сменой темы. — Чугунные. Невероятно тяжелые. Но ты установил их обратно на шарниры.

— Не такие уж тяжелые.

— Именно такие. Или то, как ты можешь поменять колесо быстрее, чем целая ремонтная бригада?

— Это не значит, что я такой быстрый. Это все остальные слишком медленные, — процесс был настолько легким, что Эрик иногда задумывался о том, достаточно ли крепко для безопасности колеса крепятся к машине.

— У тебя талант управляться со всеми механизмами.

Эрик пожал плечами. Они и раньше время от времени шутили на этот счет.

— Ты собираешься попросить меня починить что-то?

— Нет. Я хочу, чтобы ты очень тщательно подумал о том, что я собираюсь сказать, — Чарльз дал ему время сначала подумать об этом, положив подбородок на руку, которой держал палку. Его глаза были цвета темнеющего неба. — Мой дар не пришел ко мне в момент экстренной необходимости. Он был у меня всегда, так же, как и у Джин. Ты думаешь, твои… способности в отношении металла, назовем это так — думаешь, это может быть то же самое?

Это показалось Эрику абсурдным.

— Я никогда не чувствовал их раньше.

— Может быть, это потому, что раньше они никогда не проявлялись так сильно. Я стал намного сильнее с тех пор, как начал практиковаться с Джин. Может, ты тоже сделал рывок вперед после катастрофы.

Это звучало немного правдоподобнее, но все же оставалось маловероятным.

— Тогда давай проведем тест, — Эрик поднял руку и посмотрел на проволочную решетку, которая протянулась между двумя изгородями, увитыми цветущими вьюнками.

Он попытался представить, как тянется к металлу так же, как делал это в случае с самолетом… попытался снова уловить ту странную песню…

… и у него получилось. В этот раз она звучала по-другому, словно в другом ключе, или мягче, но все равно — так же. Проволока изогнулась, переплетения решетки стали четче в его мыслях, и он инстинктивно потянул ее вверх.

Металл заскрипел. Решетка частично вырвалась из земли, а затем медленно отклонилась в сторону.

Чарльз удивленно рассмеялся.

— Ты это видел, — сказал Эрик. Его сердце снова бешено стучало. — В этот раз ты это видел.

— Видел! Эрик… это невероятно!

— Это доказательство, не так ли?

— Да. Вопрос в том, что оно доказывает.

***

В ту ночь Чарльз остался спать на раскладушке в комнате Джин. Ей все еще снились беспокойные сны, и он хотел быть достаточно близко, чтобы сразу же реагировать. Эрик остался один в их кровати, занавески были открыты, так что он мог смотреть вверх, в темное небо.

Он мог двигать металл. Мог контролировать его, изменять его форму, управлять им. Что-то настолько хрупкое, как тонкая проволока, или настолько огромное, как самолет — все это могло стать для него инструментом. Но инструментом для чего?

Он представлял разные виды и формы металла, пытаясь думать о возможностях, но их было так много, что Эрик чувствовал себя растерянным. До того момента, когда вспомнил одни металлические ворота, через которые прошел давным-давно. Это был последний путь, который он проделал вместе со своими родителями — путь по грязи, который привел их в Освенцим.