Рыцарство (СИ)

  Четыре месяца, минувшие от дня родов, были для Лучии Реканелли временем странным, легким и тягостным одновременно. Её оставили в покое, ей ничуть не досаждали, предоставили полную свободу передвижения в замке. Теперь она могла гулять в саду и окрестностях замка, видеться с подругами, спать сколько угодно и заказывать себе самые лакомые блюда. К её услугам была библиотека и самые лучшие книги. Все её обязанности сводились к трём дневным кормлениям малыша Эммануэле, - никто больше ничего от неё не требовал. О такой жизни ещё осенью она могла бы только мечтать, но теперь, предоставленная самой себе, роскошно одетая и абсолютно свободная, она была несчастна, очень скоро поняла причину своей тяготы - и внутренне обомлела.

   Ей не хватало... Феличиано Чентурионе. Он, её единственный мужчина и отец её ребенка, теперь просто не замечал её. Лучия видела, что он боготворит Эммануэле, посвящает всего себя сыну, но она для него стала просто пустым местом. Нет, он не грубил ей, как когда-то. Не был резок или гневлив. Он просто не замечал её, поглощённый малышом. Лучия, вспоминая последние месяцы, и быстро поняла, что сама обманулась. Чентурионе ни разу не сказал ей слов любви или приязни, всё, что он делал, было только ради ребёнка. Чентурионе хотел сына и получил его. Он не лгал. Она безразлична ему, и изменилось его отношение к ней, только когда она затяжелела.

  Сама же она не нужна ему.

  Но Лучия полюбила Феличиано. Полюбила за его заботливость, за рыцарскую галантность, за бесконечную любовь к их малышу. Полюбила, простив ему былую грубость и жестокость к ней. Полюбила нелюбящего её. Ночами она тосковала в пустой постели, днём в детской наблюдала за графом. Сколько любви, ласки и нежности было в его лице, когда он смотрел на Эммануэле, сколько заботы и трепета... Он умел любить.

  Но почему он не может полюбить её?

  Чентурионе подлинно не замечал Лучии. Сынок Лелло поглощал все его внимание. Граф неизменно присутствовал при пробуждении малыша, при его купании и кормлении, и не было для него большего наслаждения, чем прижав к себе ребенка, ощущать через рубашку его тепло. Малыш рос и быстро толстел, через два месяца стал держать головку, следить глазами предметы и узнавать отца. Это был смысл жизни, это была радость жизни, это была сама жизнь. Что до Лучии Реканелли, то она теперь интересовала его не больше кормилицы ребенка. Она уже давно не вызывала в нём ни гнева, ни неприязни, он простил грех её родни и искренне хотел бы, чтобы она простила ему его грех, грех грубой и бессердечной жестокости к ней. Он освободился от ненависти и от желания, что она в нём вызывала. Это была свобода. Да, она сторицей расплатилась с ним за ущерб, нанесённый ему её мерзкой роднёй, а значит... может и исчезнуть.

  Правда, была одна сложность. Маленький Эммануэле засыпал только на руках этой девки, если капризничал - только она могла успокоить его, стоило ей зайти в детскую - он тянулся к ней из его, отцовских, рук!

  Это было непостижимо.

  Сама Лучия не знала, что делать. Жить в замке на унизительном положении наложницы она не хотела. Уйти было некуда. Да и куда уйти от сына, которого она, что ни день, любила всё больше? Но Чентурионе никогда не отдаст ей Эммануэле. Пережив унижения, боль и скорбь, Лучия уже не была той наивной глупышкой, какой вышла из монастыря полтора года назад, она понимала, что ей остается либо смириться, либо попросить Чентурионе отпустить её в монастырь. Одну. Без сына. Но оставить Эммануэле она не могла. Не хотела уходить и от Феличиано.

  Сердце Лучии сжимала тоска. Она понимала, что её положение было бы терпимым, если бы не эта двойная горечь в душе - горечь нелюбви Феличиано, и скорбь её собственного чувства. Если бы не мука, не каждодневная мука взгляда на любимого, если бы не понимание своей ненужности, - о, тогда все было бы легко... Но она видела, что глаза Чентурионе, когда он смотрел на неё, были холодны, как вода в осенней запруде.

  Она ему не нужна.

  Чечилия видела её боль и упорно советовала ей шутить с Феличиано. Лучия, хоть и не боялась больше графа, не понимала подругу. Какие шутки? Сердце её разрывалось от боли. Катарина Пассано, которая во время беременности Лучии приобрела её приязнь и доверие, только досадливо махала рукой, когда видела слезы Лучии.

  -Что ты за дура, девка? Совсем мозгов нет! С такой рожей да телесами - мужика привлечь не можешь?

  Да, не может. Что можно противопоставить равнодушию? Лучия чувствовала своё бессилие и саднящую боль от собственной любви. Угораздило же... Подлинно дурочка, Катарина была права, но легче от этого не становилось.

  Эта каждодневная мука вынудила Лучию поговорить с Чентурионе. У неё только и достало сил попросить, если она больше не нужна ему, решить её судьбу. Что ей делать? Граф выслушал наложницу молча. Сестра Чечилия тоже уговаривала его избавить Лучию от её постыдного положения. То же самое советовали Раймондо ди Романо и Амадео Лангирано, которому Чентурионе обещал отпустить Лучию Реканелли в монастырь. Пришла пора сдержать слово. Но как лучше поступить?

   Чентурионе кивнул и сказал Лучии, что подумает об этом.

   Феличиано знал, все его друзья не одобряют положения Лучии в замке и за вечерней трапезой открыто обратился к ним с вопросом: 'Как лучше пристроить Лучию Реканелли?' Амадео растерялся. Он не ожидал, что Чентурионе спросит их о подобном, и продолжал, вопреки всему, надеяться, что Лучия, родив Феличиано ребенка, всё же приобретет приязнь в его глазах. Теперь он окончательно понял, что этого не произошло, Энрико напророчил верно. Граф меж тем проронил, что готов внести за Лучию залог в монастырь, а может - у него несколько домов в собственности в Парме и Пьяченце - подарить ей один и дать денег, на проценты с которых она сможет прожить. Раймондо ди Романо заметил, что одинокая девица в городе, да ещё с деньгами, неизбежно станет добычей жуликов и проходимцев, и только в монастыре она будет в безопасности. Северино, смиренно помня свое дьявольское состояние и понимая, что для Чентурионе Лучия Реканелли - обуза и живое напоминание о его жестокости, резко сказал, что Феличиано обязан позаботиться о девушке, ибо она не в состоянии сделать это сама. Энрико же, с досадой почесав нос, проронил, что на месте Феличиано он бы не торопился - ребенку нужна мать. Зачем делать малыша сиротой? Это безжалостно по отношению к малышу. И неумно.

  Феличиано задумался, но ответил, что он наймет малышу лучших учителей и нянек. Кроме того, у малыша есть он, отец. Тут совещание и трапеза были неожиданно прерваны - Катарина позвала графа в детскую. Тот выскочил почти бегом.

  -Как он может? Это же мать малыша... - Амадео закусил губу и побледнел от досады. Чентурионе снова в его глазах утрачивал благородство.

  Энрико был настроен скептически.

   -Она - Реканелли, и он по отношению к ней отнюдь не был рыцарем. Сейчас он любой ценой хочет отделаться от неё. Он и пятисот дукатов не пожалеет - только бы она исчезла с глаз долой и не обременяла бы тягостными воспоминаниями.

  -Мне казалось, он все же полюбит её... - Амадео исподлобья бросил взгляд на друзей.

  Трое остальных вздохнули. Они знали графа Чентурионе.

   - Тебе придётся озаботиться её судьбой, Амадео, - со вздохом проронил Раймондо,- если она откажется поселиться в монастыре, и он решит пристроить её в Парме, постарайся приглядывать за ней...

  Тут на пороге появился Чентурионе. Лицо его сияло. Его сын только что перевернулся на животик! Сам! Абсолютно без посторонней помощи! Феличиано ликовал и совершенно забыл о предмете их разговора. Он объявил, что приглашает их с женами в будущую субботу на небольшой праздник, посвященный этому событию, в пять пополудни. Мартино Претти уже получил распоряжение зажарить трех каплунов, нескольких кроликов и подать запечённый окорок, фаршированный морковью и специями. Трапезу украсят палочки из птичьих грудок, фрикадельки из рубленого мяса, мясные котлеты с овощной начинкой, свиные шницели и мясные тефтели. Подумать только, ведь малышу ещё и пяти месяцев не исполнилось, а он уже сам переворачивается на животик! Чентурионе светился от гордости.