Отель «Белый носорог»

Глава 22

Гвенн лежала на боку между двумя кустами остролистой сансевьеры и ждала, когда на поляну выйдет газель Гранта.

Она устала. Пять месяцев, прошедших с того рождественского дня, когда она сошла на берег в Момбасе, были невероятно трудными. Ее тело изменилось, вытянулось, приспосабливаясь к новым условиям. В то же время она не утратила женственности. Груди и бока пополнели. Новая жизнь вызревала в ней.

Поначалу, догадавшись о своей беременности, Гвенн испытала отвращение. Ребенок Рейли показался ей монстром. Она пришла в ужас от того, что связь с этим человеком продолжается, будет продолжаться всегда. Лучше бы этот ребенок умер! Все, что угодно, лишь бы очиститься от скверны — Рейли и его отродья! Начать новую жизнь и, если потребуется, убить обоих — отца и ребенка! Но со временем ею овладели другие, более сложные чувства. Сколько женщин тщетно умоляют небеса послать им ребенка! Сколько сыновей и мужей полегло на войне! Над нею довлел страх, что Алан никогда не сможет дать ей ребенка. И она смирилась. Отвращение сменилось тайной радостью. Чувство материнства забирало все большую власть над всем ее существом. Она пыталась представить себе будущего ребенка: каким-то он будет? Только бы он ничего не унаследовал от своего отца!

Гвенн пристрастилась к свободной одежде, особенно старым армейским рубашкам. Но временами ее удивляла и раздражала слепота мужа. Он абсолютно ничего не замечал. Очевидно, ее тело больше не входило в сферу его интересов. Ее больно ранила холодность мужа. Пусть даже им недоступна физическая близость — разве они не нуждаются в простом человеческом тепле? Иногда они по нескольку дней не дотрагивались друг до друга. Неужели у других супругов такие же отношения?

Гвенн старалась не ложиться на живот и говорила себе: нужно открыть Алану глаза. Однако день за днем откладывала и благодарила провидение за то, что ее беременность не слишком заметна. Она дорожила каждой настоящей минутой, зная, что потом все изменится. Алан никогда по-настоящему не почувствует себя отцом этого ребенка, а может быть, и она — матерью. Сможет ли Алан жить с этим — или еще безнадежнее укроется в своей каменной уэльской крепости? Побрезгует когда-либо прикоснуться к ней?

В нескольких футах перед ней, возле заброшенного муравейника, мелькнула тень. Какой-то зверек юркнул в вентиляционное отверстие. Затем появились мордочка и два крошечных умных глаза. Изящные полукружия ушей не портили силуэт. Зверек медленно вылез из норы и встал на задние лапы, стройный и гибкий, как змея. Возможно, это мангуст? Бдительный, как часовой, зверек осторожно водил глазами слева направо и обратно. Потом пригнулся к земле и замер. То была неподвижность стрелы, готовой в любой момент сорваться и поразить цель.

Не шевелясь и почти не дыша, Гвенн отчаянно вращала глазами в попытках разглядеть предмет внимания зверька. И наконец разглядела. Это оказалась пестрая, в серых и красных пятнах, ящерица, с треугольной головой и толстым брюшком. Спит она, что ли, или тоже охотится? Пока Гвенн любовалась ящерицей, мохнатая стрела взвилась в воздух и впилась когтями в туловище рептилии, вонзая ей в горло острые клыки.

После короткой схватки мангуст потащил еще дергающуюся добычу в щель между камнями. Но перед этим гордо встал на задние лапы и пронзительно взвизгнул. Мокрая красная мордочка блестела. Тотчас из своих нор повылезали еще девять или десять мангустов и заторопились на пиршество.

У Алана были свои занятия. Это началось в первые же дни их жизни на Эвасо-Нгиро. Превозмогая боль и усталость, он брал ружье и шел на дальний конец их участка. Подобно древним языческим жрецам-друидам, он собирал камни — иногда вытаскивая их из реки, но большей частью выворачивая из земли. Подняв камень, он руками стряхивал с него грязь, а затем либо выбрасывал, либо тащил туда, где уже собралась целая куча. Если требовалось, Алан мыл камни в реке. Особенно тщательно он укладывал основание круглой пирамиды. Аккуратно клал слой за слоем, подыскивая подходящие по размеру булыжники и обломки скал. Гвенн дивилась: откуда столько энергии? Наконец выросла почти идеальная пирамида в виде конуса, высотой четыре фута. То и дело отбрасывая со лба длинные темные волосы, Алан без конца осматривал ее, заменял отдельные камни, проверял свой шедевр на устойчивость. Когда пирамида была готова, он бросал оставшиеся камни обратно в реку. И так — несколько раз подряд. Каждую новую пирамиду он отмечал на карте.

Гвенн не забыла, как влюбленными они отмечали каждое свидание, добавляя по одному камню к пирамидам, отделявшим одно пастбище или один горный участок Уэльса от другого. И до них — особенно во времена пограничных войн — многие поколения отдавали жизни за право построить такую пирамиду. Алан утверждал: это — единственный рукотворный памятник, не оскверняющий землю.

«Мой друид» — вот как она его называла. Но теперь работа практически подошла к концу. Еще одна пирамида — и вся ферма окажется в каменном ожерелье.

За три с половиной месяца они добились многого. И все-таки это только начало. Их бунгало было, в сущности, не чем иным, как однокомнатной мазанкой. Временной крышей служили ветви и солома, скрепленные ремнями из шкуры зебры. Полом они были обязаны белым муравьям. Это из их муравейников люди добыли клейкое вещество, надежно цементирующее красную пыль. Мальва знал, в каких пропорциях развести его в воде, чтобы лучше держалось. Гладкий утрамбованный пол было удобно подметать. К тому же он давал прохладу.

Артур готовил пищу под открытым небом, позади хижины. Плитой ему служили какие-то особенные плоские речные камни, на поиск которых он потратил несколько дней и которые считал «даром Нгаи»: ведь их омывали воды Эвасо-Нгиро, берущие начало в горных потоках, низвергающихся с вершины священной горы Кения. Если камни слишком толстые, объяснял Артур, они будут долго разогреваться, а если слишком тонкие — не будут удерживать тепло. Если есть трещины — жди неприятностей.

Овощи — Гвенн воспользовалась драгоценными семенами из подаренных бабушкой пакетиков — орошались при помощи узких канавок, идущих от источника. Выбирая место для постройки дома, Гвенн вооружилась киркой, лопатой и совком и, опустившись на колени, долго переворачивала, рассматривала и растирала в ладонях первый комок красновато-коричневой земли, очищая ее от мелких камешков и веточек терновника. Она удобряла землю навозом мулов и не могла дождаться, когда у них будет свой лук, репа, картофель, капуста и горох. На очереди были помидоры, ревень, чеснок и зелень. Когда Гвенн немного освободится, она посадит под фруктовыми и лимонными деревьями несколько грядок клубники.

На склоне холма, возле заводи, они разбили опытный участок, где посадили чай, кофе и лен. А удлинив крышу бунгало, устроили веранду с земляным полом и посадили хинное дерево. По вечерам они с Аланом отдыхали там, делясь впечатлениями за день и строя планы на завтра.

Если бы у них были помощники, сколько они смогли бы сделать до октября — ноября, когда наступит сезон дождей! Но им приходилось рассчитывать только на себя, как на необитаемом острове. Вчетвером они не скоро освоят всю ферму. К тому же Артур увиливал от любых земледельческих работ, ворча, что ему следовало бы вернуться в Найроби и заняться бизнесом. «Это не мужское дело», — неизменно отвечал он на просьбы Гвенн вскопать землю или посеять семена. Скоро придут дожди, а там и конец года.

На высоких кустах, где паслась газель Гранта, затрепетали серебристые листочки. Потом оттуда выпорхнул выводок цесарок. Гвенн подняла винтовку. Ветви раздвинулись, и на поляну вышла упитанная лошадь, неся на себе рослого седока в фетровой шляпе с широкими полями.

— Не стреляйте! — весело крикнул он.

— Вы?! — поразилась Гвенн.

Всадник непринужденно держался в седле. Его сапоги были мокрыми от росы; рукава закатаны. У передней луки висела двустволка.

— Юноша с парохода? Простите, вы не…