Руфь

Ее брат Ричард был столь же молчалив перед отцом и в детстве, и в ранней юности. Но с тех пор, как его отправили в Лондон в качестве клерка фирмы для того, чтобы он подготовился к месту компаньона в отцовском деле, он стал более разговорчив во время посещений родного дома. Суждения его отличались столь же высокой моральностью. Он любил толковать о добродетели, но его слова напоминали сорванные цветы, которые дети втыкают в землю, после чего цветы уже не могут вырасти. Сын был таким же строгим судьей чужих проступков, как и отец, но если мистер Брэдшоу искренне осуждал чужие заблуждения и грехи и сам судил бы себя по тем же законам, что и остальных, то Ричарда часто слушали со скрытым недоверием и многие качали головой, выражая сомнение в добродетели этого образцового сына. Однако случалось и так, что и у них дети сбивались с пути, и тогда эти семьи получали свою долю громкого и резкого осуждения со стороны мистера Брэдшоу как наказание за недоверие к его сыну.

Джемайма чувствовала, что в доме не все ладно. В душе она сочувствовала замыслу бунта против отцовского диктата, о котором ей поведал Ричард в минуту необычной для него искренности, но при этом не могла принять того обмана, в котором постоянно жил ее брат.

Накануне Рождества брат и сестра сидели вдвоем у камина. Джемайма держала в руке старый номер газеты, закрывалась им от огня. Они рассуждали о семейных делах, но затем разговор прервался — Джемайме попалось на глаза имя великого актера, который не так давно с успехом сыграл в одной из шекспировских пьес. Заметка увлекла Джемайму.

— Как бы я хотела посмотреть эту пьесу! — воскликнула она.

— Вот как? — небрежно отозвался брат.

— Да, конечно! Ты только послушай! — И она принялась зачитывать лучшие места из критической статьи.

— Эти газетчики умеют сделать из мухи слона, — сказал Ричард, позевывая. — Видел я этого актера. Все было неплохо, но не из-за чего поднимать такой шум.

— Как? Ты видел пьесу? Отчего же ты прежде ничего не говорил мне и не писал об этом? Расскажи мне о ней! Почему же ты никогда даже не упоминал о театре в письмах?

Он усмехнулся почти презрительно:

— Театр может изумить и увлечь только в первый раз, но потом он надоедает, как сладкие пирожки.

— Ах, как мне хочется поехать в Лондон! — воскликнула Джемайма. — Я думаю попросить папу, чтобы он разрешил мне посетить семейство Джорджа Смита, и тогда я смогла бы… Нет, я не думаю, что это как сладкие пирожки.

— Даже не думай, — сказал Ричард, который теперь уже не зевал и не говорил снисходительно. — Отец никогда не позволит тебе сходить в театр. И эти Смиты такие старые сплетники — они обязательно все разболтают.

— А как же ты попал в театр? Значит, тебе отец позволил?

— Ну, я другое дело. Есть много поступков, которые может совершать мужчина и не может девушка.

Джемайма задумалась. Ричард уже раскаивался в своей откровенности.

— Ты не расскажешь об этом отцу? — беспокойно спросил он.

— Что именно? — спросила она, вздрогнув: мысли ее все еще были далеко.

— Да то, что я раза два был в театре.

— Нет, — отвечала она, — этого здесь никто не узнает.

Отвечая, она с некоторым удивлением и почти с отвращением посмотрела на брата. Она хорошо помнила, как сам Ричард добавил к выдвинутым мистером Брэдшоу осуждениям еще и любовь молодых людей к театру. По-видимому, он забыл, что сестра слышала эти его слова.

Мери и Лиза — две девочки, находившиеся под присмотром Руфи, — характерами больше походили на Джемайму, нежели на брата. Ради них строгие правила распорядка в доме Брэдшоу иногда нарушались: Мери, старшая из двух, была восемью годами моложе Джемаймы, а трое детей, родившиеся между ними, умерли.

Девочки горячо любили Руфь и охотно возились с Леонардом. У них было множество маленьких секретов, особенно по части того, состоится ли брак Джемаймы с мистером Фаркваром. Они все время следили за старшей сестрой и каждый день рассказывали друг другу о каком-нибудь новом наблюдении, то подтверждавшем их надежды, то нет.

Руфь рано вставала и до семи часов помогала Салли и мисс Бенсон по дому. Затем одевала Леонарда и проводила с ним некоторое время до завтрака и молитвы.

В девять часов она должна была уже быть в доме мистера Брэдшоу. В то время как Мери и Лиза занимались с учителями латинским языком, письмом и арифметикой, Руфь просто сидела в комнате. Затем она читала и гуляла с ними — и во время прогулки они держали ее за руки, как старшую сестру. Потом Руфь обедала со своими воспитанницами за семейным столом и возвращалась наконец домой около четырех часов. Это был счастливый дом и спокойная жизнь!

Таким образом, мирно проходили дни, недели, месяцы и годы. Руфь и Леонард росли и приобретали красоту, свойственную возрасту каждого из них. И ни малейшая тень не омрачала жизни чудаковатых обитателей дома Бенсонов.

ГЛАВА XX

Джемайма отказывается смириться

Неудивительно, что посторонние наблюдатели находились в недоумении относительно отношений Джемаймы и мистера Фарквара, поскольку и сама эта пара не могла разобраться в своих отношениях. «Что это — любовь или нет?» — таков был вопрос, неотступно мучивший мистера Фарквара. Он уверял себя, что не любовь, но чувствовал другое. «Нелепо, — думал он, — человеку лет сорока влюбиться в двадцатилетнюю девушку». Он давно привык к мысли, что ему нужна женщина спокойная, благородная, опытная, способная стать хорошим товарищем мужу. Он с восхищением говорил о сдержанных характерах, исполненных самообладания и достоинства, и верил, что во все это время не позволял себе влюбиться во взбалмошную, пылкую девушку, не знавшую жизни за пределами родительского дома и возмущавшуюся царившими в нем строгими порядками. Мистер Фарквар заметил это затаенное возмущение, кипевшее в душе Джемаймы против строгих правил и мнений ее отца и не замечавшееся другими членами семьи. Мистер Фарквар разделял эти мнения, но высказывал их в более мягкой форме. Он одобрял все, что делал и говорил мистер Брэдшоу, потому-то и казалось странным его сопереживание Джемайме, а мистер Фарквар всегда угадывал, что из происходящего в доме станет ей неприятно. После одного вечера, проведенного у мистера Брэдшоу, когда Джемайма едва не решилась оспорить строгие суждения своего отца, мистер Фарквар вернулся домой настолько встревоженным, что даже боялся подвергнуть анализу свое состояние.

Он восхищался неизменностью и даже какой-то величественностью принципов, которые мистер Брэдшоу высказывал при каждом удобном случае. И его удивляло, как Джемайма не понимает, насколько основательной может быть жизнь, если все поступки людей будут подчинены строгим законам. Его пугала мысль, что она не признает никаких законов и действует только под влиянием минутных порывов. Мистера Фарквара с детства учили бояться таких порывов как дьявольских искушений.

Иногда он пытался представить Джемайме мнения ее отца в ином свете, желая прийти с ней к согласию, о чем он так желал. Однако тогда она начинала горячиться и выплескивала на него то негодование, которое ни раньше, ни теперь не осмеливалась выказать своему отцу. При этом ею, похоже, руководило какое-то высшее чувство, позволявшее ей брать верх над противниками со всем их жизненным опытом. Начинала Джемайма спор добродушно и мягко, но возражения быстро раздражали ее и выводили из терпения. Споры, которые мистер Фарквар провоцировал всякий раз, оставаясь с ней наедине, часто заканчивались оскорблявшими его сильными выражениями. Он не знал, как потом, сидя одна в своей комнате, Джемайма искупала эти приступы гнева слезами и адресованными самой себе упреками. Мистер Фарквар, в свою очередь, строго выговаривал себе за тот интерес, который внушала ему эта своенравная девушка, и решал не спорить с ней больше, но все же при следующей встрече не мог удержаться и снова пытался переубедить ее.

Мистер Брэдшоу замечал, что Джемайма интересует его компаньона, и для него этого было достаточно, чтобы считать их женитьбу делом решенным. Выгоды от брака дочери с мистером Фаркваром уже давно занимали мистера Брэдшоу. Мистер Фарквар был его деловой партнер, а следовательно, деньги, причитающиеся Джемайме в качестве приданого, оставались в деле. Компаньон мистера Брэдшоу был человек с твердым характером, хорошо чувствовавший выгодные сделки, а возраст его как раз подходил для того, чтобы хорошо сочетать отеческие и супружеские чувства. В общем, именно то, что и нужно для Джемаймы, которая отличается известной взбалмошностью, а это может сказаться при обращении менее мудром, чем отцовское, — так рассуждал мистер Брэдшоу. У мистера Фарквара имелся прекрасно устроенный и меблированный дом на приличном расстоянии от дома Брэдшоу — как раз на таком, чтобы не слишком часто ездить в гости и не вводить мистера Брэдшоу в расходы. Словом, трудно было желать более выгодной во всех отношениях партии.