Сладкий роман

- Ты ждешь настоящей любви, моя бесценная. Ведь не думаешь же в самом деле, что она бывает только раз, как с моей Матильдой?

Я засмеялась, представив свою первую любовь.

- Знаешь, в кого я влюбилась в первый раз? В помощника нашего патера. Мама была католичкой, отец - лютеранин и абсолютно индифферентен к религии. Поэтому и позволил матери обратить меня в свою веру и даже на службу таскать и какие-то хоровые спевки. Так вот, нашему отцу Скарпио прислали из семинарии ученика. Ах... как тебе объяснить?.. Представь того "тореадора" с испанской набережной, только в белых кружевах и с черными локонами до плеч. Руки тонкие на груди сложены, губы узкие, бледные, молитву шепчут, ресницы на полщеки опущены, а глаза... Да он всего раза три их на меня и поднял. Но всегда знал, когда я рядом - пальцы начинали дрожать, дыхание, как у горячечного, и алые пятна по скулам... Глаза у него были отчаянные, поэтому их и прятал, чтобы на святотатство не соблазняться. Только точно я знала, если ещё секунду, всего секунду на меня посмотрит, - сбежим. Сей же ночью сбежим... И ведь, милый Сол, сколько лет прошло, а иногда думаю, может, это как раз моя пара и была?.. Уж не знаю, как бы жили, но любили бы друг друга безумно. Это объяснить невозможно, поэтому я представляла так: сидим мы оба в глуши, в домике, занесенном снегом по крышу, одинокие, сосланные, проклятые. Печь потрескивает, в заледеневших окнах ветер звенит, темно, жарко, грешно. Мы ложимся в обнимку на шкуру медведя, непременно белую, обязательно теплую. Долго-долго смотрим друг другу в глаза и шепчем: снег и ветер, и небо - это ты. Звезды, луна и огонь - это ты. Моя жизнь, моя кровь, моя радость - ты... И засыпаем.

Мне было двенадцать. Ему, наверно, на пару лет больше. Я так и не узнала его имени. Где ты, друг мой несбывшийся... - Я рассмеялась над серьезным вниманием Сола и кинула в него конфетку. - Что растрогался, старичок? Исповедь проститутки? А ведь я наврала, все-все выдумала. И ещё делаю вид, что не знаю, как наш фильм в твоей "фирме" провалился. "Зачем ползать по каютам и валяться в песке, если двадцать лет назад Сильвия Кристель все уже показала значительно лучше?" - брезгливо фыркали они. И справедливо.

- Справедливо, детка! - простонал Сол и мне даже показалось, что в его страдальческих глазах сверкнули слезы. - Ты же знаешь, я совсем не простак в своем деле. И если что-то в жизни по-настоящему люблю и умею - так это снимать! Запечатлевать, так сказать, бытие в зримых образах... Э-эх!

Сол налил себе в стакан коньяка и, морщась, сделал два больших глотка.

- Хорошо! - резко выдохнул он и приступил к рассказу, из-за которого, в сущности, и навестил меня.

Вскоре после нашего путешествия Соломон Барсак продемонстрировал отснятые материалы комиссии. Он никогда ещё не был так доволен собой. Только коллеги по профессии могли оценить все тонкости и ухищрения, которые потребовались оператору, чтобы проникать скрытым глазом в морские волны или спальню провинциального гея.

Когда смонтированный ролик мелькнул засвеченным хвостиком и экран погас, вместо поздравлений и аплодисментов Сол услышал деликатные покашливания теоретика и перешептывание остальных, свидетельствующее о том, что Шеф находится в расстроенных чувствах.

- Что скажешь, Руфино? - обратился Шеф к теоретику похоронным голосом.

- Э-э... Не хотелось бы рубить сплеча, признавая безоговорочно наш эксперимент неудачным, но... В лучшем случае пленка Сола порадует престарелых онанистов в спецкинотеатрах. В этом жанре есть, и уже давно, вещи посильнее. Физически полноценные и бодрые партнеры занимаются своим делом в незамысловато подобранных декорациях, снятых, якобы, документальным, тайным образом. Ведь наше новшество неизбежно воспримут как затертый художественный прием - подделку под скрытую камеру. Спрашивается, к чему сыр-бор?

- А если вместо Чака ей подсунуть бродягу или квазимдо? Ну, карлика какого-нибудь? - раздался голос консультанта по финансированию.

- Помолчите, Этьен, вы, как техническое лицо, не имеете голоса в творческих дискуссиях, - осадил его Шеф. - Или кто-то ещё думает подобным образом?

Шеф свирепо осмотрел притихших партнеров:

- Я не расположен к идиотским шуткам. И я не считаю нужным закрывать эксперимент. Предлагаю поблагодарить Сола за творческий подвиг и компенсировать ему материальный ущерб. А все-таки, господа, великолепная женщина! А уж не рискнуть ли мне лично принять участие в эксперименте? Жертва во имя искусства!

- Вообще-то, Тино Зааза человек... сложный, - подвел итоги Сол, с трудом сдерживая менее лестное определение. - Конечно, я знал, что с ним лучше не связываться. Да и все остальные знали... Но ведь какая заманчивая перспектива! Кому же не хочется оставить свое имя в истории... Эх, детка...

- Он отстранил нас от эксперимента? - огорчилась я бесславному завершению столь увлекательно начавшейся работы.

- Нет. Заза отчитал меня, как мальчишку: "Ты удивил меня, старик. Такой мастер, такое чутье... Если бы нам понадобилось снять сладенький роман, мы заключили бы контракт с мексиканским телевидением. А нам нужен прорыв в неведоме, потроха и кровь, вечные ценности, рождающиеся в дерьме и муках..."

Процитировав Шефа, Сол до дна осушил свой бокал.

- Что же теперь нам предстоит совершить во славу новаторского искусства? Грабить банки, развращать сироток, сочинить новую историю Джека Потрошителя?

- Конкретных указаний не поступало, - пожал плечами обескураженный Сол. - Заза велел мне продолжить сотрудничество с Д. Д., то есть подробно сообщать о всех изменениях в твоей личной жизни и представлять снятые на пленку отчеты.

- Господи! - Я вскочила, разлив на простыни остатки кофе. - Что же здесь снимать? Ведь в моей жизни ничего, решительно ничего не происходит!

...Уходя, Сол пристально оглядел мою заброшенную гостиную, будто снимая её камерой: старые бабушкины обои, открытки в рамочках, облезлая шелковая ширма с вышитыми гладью цаплями, тускло поблескивающие за стеклянными дверцами темного резного буфета граненые разноцветные бокалы и я - испуганная, нечесанная и, наверно, очень жалкая. Он поднял руку, как делают это в клятве присяжные: