Возвращение мастера и Маргариты

... Вскоре входная дверь захлопнулась вслед продолжавшей наперебой читать стихи парой. "Стальная женщина" прислушалась. Квартира не опустела, в ней кто-то ходил, чеканя тяжелые, глухие шаги. Шаги приблизились, замерли возле двери ее комнаты и та начала медленно открываться.

- А вот и я, - сказал некто в похоронном пиджаке с подмерзшей хризантемой в петлице. В руках гость держал букет в пандан - белые, круглые, как зефир, цветы свесили увядшие потемневшие головы, напоминая задушенных кур.

- Какая прелесть, - проворковала старуха юным, полным тонкого кокетства голосом. - На дворе морозит?

- Не удивительно. Начало декабря, Клавдия Сильвестровна.

- Какое число? - "стальная женщина" выпрямила спину.

- Четвертое-с. Сами понимаете - пора.

Старухам вскинула голову и, не смотря на робу из сурового серого полотна, которую ее многие годы заставлял носить супруг якобы из мемориально-лагерных и гигиенических соображений, достигла впечатления величия. Царственным жестом подняла руку:

- Мое синее панбархатное платье. Перчатки, чернобурку.

- В момент, - кивнул визитер и поковырял пальцем в воздухе. Произошло дуновение, шуршание, звон. Запахло духами "Красная Москва" и ветер задернул оконные шторы.

- О... - старуха поднесла к глазам обтянутые синим гипюром пальцы, вдохнула исходящий от перчаток забытый аромат.

- Хотите что-нибудь сыграть? - предложил галантный похоронный кавалер, кивнув на фортепиано и имея в виду, по всей вероятности, эпизод из мемуаров шпионки, свидетельствовавший о ее редкой музыкальности.

- Не обучалась. Он все наврал... Решительно все! - женщина в бальном туалете устремила на незнакомца горячо блеснувшие на мертвенном лице глаза. - Тогда на спектакле в Оперетте я получила записку... Это было предложение о сотрудничестве от самого... - Она вцепилась в пиджак рыжего и попыталась подняться. - Я должна сейчас же рассказать вам всю правду!

- Не мне, не здесь, не сейчас, - твердо отрезал джентльмен, освобождаясь от хватки гипюровых перчаток. - Вам необходим полный покой, мэм. Позвольте...

Он помог внезапно затихшей старухе поднять на постель ноги, расправил складки синего панбархата, сложил на груди успокоившиеся руки.

- Сон - лучшее средство сохранить вечную молодость. Поверьте мне - до сих пор не изобретено ничего более радикального. - Он провел рукой над лицом засыпающей и посмотрел на фортепиано - крышка откинулась и клавиши начали сами вдавливаться, неумело наигрывая ту часть си-бемоль минорной сонаты Шопена, которая обычно звучала в Колонном зале над ответственными покойниками.

Нечто незримое затрепетало в воздухе, забилось у стекла и вылетело через распахнувшуюся форточку в морозный декабрьский воздух. Посланец успел разглядеть очертания освободившегося Гнусария - старого, полуразбитого параличом. Ветеран сатанинской службы выпорхнул в блекнущее небо, оставив в комнате запах серы и гниющих цветов. Осыпав ложе почившей своими сомнительными хризантемами, убийца вышел, притворив за собой дверь...

В гостиной рыжий, кривя кирпичную физиономию, покосился на горящую дюжиной миньонов хрустальную люстру, рухнул в белое кресло и, орудуя куриной лапкой, как зубочисткой, прогнусавил:

- Объект нуждается в серьезной уборке.

Тем временем в разных концах столичного пригорода - на севере и на юге - произошли пренеприятные инциденты.

Первый случился в Перелыгино. Машенька, отбывшая к отставному любовнику прямо в банном халате, успела в машине привести лицо в полную боевую готовность и приготовить необходимые значительные фразы для трудного, но бурного примирения.

Высаженная детективом у ограды заснеженного сада, она тихо пробралась потайной тропинкой к дому, проникла на кухню, сбросила сапоги на шпильках, шубу, накинутую поверх халата и мягко заскользила по комнатам. Дом спал, выдавая признаки сумбурной холостяцкой жизни, проходящей в душевном смятении по поводу творческой непонятости. Художник высокого концептуального потенциала, Фарингосептов не захотел встраиваться в унизительный процесс коммерциализации литературы. В связи с этим похоронил свой талант на поприще банного бизнеса, пил, дебоширил, разнуздано менял женщин, заявляя во всеуслышанье, что еще не нашел той, Единственной.

Маша на цыпочках поднялась на второй этаж, стараясь не задевать пустые бутылки, чашки с заскорузлой кофейной гущей, тарелки, утыканные бычками, обрывки газет с остатками пищи и прочие признаки тоскливого одиночества. Дверь в спальню легко открылась, показав бордельно нарядную комнату с зеркалом на потолке и вместительным ложем под ним. Ковер, кресла, тумбочки беспорядочно покрывали детали верхнего и нижнего туалета, рассчитанные по меньшей мере на трех персон, и листы полусожженной рукописи. Под одеялом горбилось измученное ожиданием Единственной тело поэта.

Сбросив халат со стремительным профессионализмом, Маша юркнула под бок любимого, обняла его, нащупывая нужные для перемирия места и горячо шепча:

- Я пришла, твоя маленькая п...душечка...

Бок нащупался женский и интимные места тоже. Голос у облапанной дамы оказался скверный, но еще ужаснее было ее искаженное отеками и ужасом лицо. Из-под одеяла вынырнули еще две головы, причем только одна из них принадлежала Фарингосептову и по ней, размахнувшись не детским кулаком, съездила Единственная...

...На севере же, а именно в таможенном отделении Шереметьево-2, куда был доставлен литературным агентом знаменитый триллерист, дела обстояли куда серьезней.

Помахав ушедшему за турникет писателю, Экстрактов поспешил к телефону-автомату и противным голосом доложил начальнику смены - что, где, когда и у кого надо искать.

Наводка оказалась точной. Крутые парни таможенники, принявшие поначалу творца любимого героя Ссученного, как родного, попросили писателя достать ноутбук, затем собственноручно вскрыли нижнюю панель и глубоко вздохнули на стойку посыпались пакетики с белым порошком.

- Это не я! - нелепо возмутился Глыбанин. Но человек в начальственном мундире взглянул на него с нескрываемой тоской, словно своим поступком триллерист плюнул ему в душу. И пообещал голосом тени отца Гамлета: