Это было у моря (СИ)

Однажды Робб взял ее в охапку и силой подтащил к оконной сетке на веранде, где налипла пара десятков ночных бабочек всех мастей и размеров. Санса сопротивлялась до последнего, но потом поняла, что чем больше она лягает брата, тем ближе он ее пододвинет к чудовищам, и обмякла. Робб тут же перестал ее тащить, а Санса, повиснув на кольце его захвата, молча смотрела на то, как мотыльки скребут лапками по квадратной сетке и вращают головками с усиками-локаторами, пытаясь найти отверстие, чтобы пробраться в дом, влекомые светом. У них были удивительно неприятные черные, словно слепые глаза: видят или не видят — было неясно. Когда Робб ее все же отпустил, Санса так ему заехала по губе, что брат обиделся и ушел жаловаться матери. Они не могли помириться два дня: ни один не хотел извиняться. Но потом, насколько Санса помнила, приехал Джон, придумались новые игры, и все забылось само собой. Все, кроме мотыльков. Тех Санса так и боялась до второго курса, когда, вдохновленная только что прослушанным курсом по арт-терапии, решила избавляться от фобий и сделала несколько подробных перерисовок из иллюстрированных изданий про насекомых и даже умудрилась вырастить своего собственного ночного мотылька, вооружившись онлайн-определителем пород гусениц. Она кормила свою пушистую питомицу листьями, пока та не закуклилась, а Сарелла с ехидством комментировала процесс тем, что Санса, похоже, лечится не от фобий, а от одиночества и что давно пора завести не мотылька, а мужика.

Это был период между ее бурными приключениями первого курса и Уилласом. И препод, и басист остались позади, а желания иметь дело с мужским полом Санса на тот момент не имела совершенно. Ей и мотылька было вполне достаточно. Растить его в каком-то смысле было как ваять себя саму — в темноте, продумывая каждую деталь. Что должно было получиться, никто не знал.

Мотылек вылупился вполне милый и такой, каким его себе представляла Санса. Бежевый, с похожим на древесную кору рисунком на смятых шелковистых крыльях. Изначально Санса планировала приколоть его булавкой к стене, как символ того, что она этот страх преодолела. Но, глядя на то, как он доверчиво сидит у нее на пальце, чистит лапками усики и расправляет крылья, готовясь к первому полету, она поняла, что сделать этого не сможет. Бабочка стала частью ее — а она сама частью бабочки. Они были соединены крепче, чем металлом — не страхом, а жизнью. Тогда Санса его сфотографировала и выпустила в окно, в рассвет. Это был интересный опыт. По крайней мере, бабочки ее больше не пугали.

Она подошла и встала под фонарь, глядя на упавших с сетки обожженных насекомых. Одни были мертвы, другие еще шевелились. У Сансы возникло непреодолимое желание наступить на мучающихся тварей. Все равно спасти их было уже нельзя. Вместо этого она подняла на ладонь одну из бабочек: белую, невзрачную, похожую на лепесток яблоневого цвета. Насекомое извивалось у нее на руке — видимо сетка здорово раскалялась от спрятанной в глубине лампочки. От одного крыла не осталось почти ничего. Как же она полетит — только с одним? Санса вытряхнула бабочку в траву. На ладони осталась белая пыльца, словно пудра. Она вытерла ладонь о штаны, обернулась и почти влетела в Сандора, видимо, довольно давно стоявшего у нее за спиной. Подкрадываться он, проклятый, всегда умел хорошо…

В моем окне твоя мелькает тень

Закат синеет, обметая день

Углем и пеплом сотни сигарет

Твоих явлений, песен и примет,

Примеров, брошенных навскидку наобум

Когда-то. Ты взялась за ум

Придумала вселенную волков

И пленников, свободных от оков

Ты рисовала мелом на снегу

Так смело пела ветром на бегу,

Забыла, что зима пройдет, что мел

Крошится от воды, что рыцарь смел

Лишь в сказках. Ну, а мне лишь седина

От белого и прошлая вина

Рассветом в сны, как пламенем в лицо,

Отпетым, неподеленным кольцом

Я ночи не страшусь. Я вновь держу

Дыхание твое. И на межу

Веду тебя, потерянная суть

Крылатая. Ты вздрогнешь. Как-нибудь

Взлетишь, теряя перья. Вышина

Тебя подхватит. Помни, не должна

Мне ничего. Ты песня — я струна

Натянутая тетивой окна.

2.

Сандор

Он нашел ее под фонарем. Девчонка стояла в белесом пятне света, окруженная дымкой испарений от влажной дороги — и сама казалась призраком, неверным, который того и гляди сдует ветром, порой накатывающим с моря. Сандор убрал от лица влажные пряди — в лавке сегодня было до невозможности душно и липко — и подошел ближе.

— Какого хрена ты тут делаешь? Следишь за мной, что ли? — Пташка, наконец то оторвавшись от горки полутрупов насекомых, что она изучала с видом знатока-патологоанатома (Сандору в какой-то момент показалось, что девчонка собирается положить конец мучениям живности и растоптать их), ломанулась куда-то в сторону дороги и врезалась бы в него, не удержи он ее за плечи. Пташка дернулась, как от удара хлыстом, и отскочила, попав пяткой прямехонько на горсть горелых жуков. Жизнь полна неожиданностей — и смерть тоже.

— Не следить за тобой довольно мудрено, коль скоро ты уже второй час мотаешься у меня под окнами. Вот мне и интересно стало — зачем? Это такое новое развлечение? Скучно, поди, без тачки-то? Столбы не посшибаешь, как же?

— Я не хотела сшибать столбы — я метила в тебя. Пожалела просто. И, как видно, зря… — она передернула плечами, словно ее знобило и опустила голову. Похоже, девчонка его боится. Как раньше — сто лет назад. Все вернулось на круги своя. Ну, неудивительно. В одной из глупых книжек, что он нашел в доме у Венделла (Сандор так и не понял, зачем это было написано — то ли какой-то досужий треп, то ли попытка пофилософствовать) было сказано, что все в жизни циклично. Судьба ходит по кругам, проворачивается колесом. Если так, то жизнь представлялась слишком обреченной уже исходно. Сандор так и не дочитал ту книжонку, засунул ее подальше на полку. Может, все-таки не круг — спираль?

— С меткостью, как я и предполагал, у тебя неважно. Если только случайно… Но и хорошо: а то бы изъятием прав на месяц ты бы не обошлась, боюсь.

Пташка скривилась — видимо, она и не думала, что Сандор в курсе ее неприятностей. Он-то еще отстал от жизни — а другие, вроде Джейлы, для этого сидят по часу в чате, тыкая пальцами в телефон и переписываясь с половиной города сразу.

— Уже знаешь, да? Быстро у вас тут вести разносятся. На одном конце города пукнули, а на другом уже отметили размер и вес наложенной кучи! Тебе воробьи об этом начирикали? — она нахмурилась и, заправив непослушную, вьющуюся прядь за ухо, подняла сердитые, потемневшие глаза на Сандора. Холодный взгляд — и какой-то остановившийся. Хоть прошло много лет, все же он так привык, что Пташка смотрит на него нежно и требовательно, что Сандора невольно передернуло от этого враждебного чужеродного взора.

— Чайки, блин, проскрежетали! Вообще, я узнал о твоих подвигах от очевидца.

— От очевидца? — Пташка удивленно подняла брови и тут же ушла в свои какие-то размышления, словно пыталась вычислить, кто же мог ее видеть в столь позорной, подрывающей ее новую «взрослость» ситуации. Огорошивать ее было и жалко, и забавно. Как объяснять городским мальцам, что алкоголь он продает только большим дядям и тетям.

— Делия два раза в неделю заходит в лавку: за вином для мужа. Он у нее инвалид. Тоже коп в прошлом. Искалечился при исполнении.