Последняя любовь лорда Нельсона

Она улыбнулась несколько иронически — она уже привыкла к молчаливому восхищению мужчин. Но то, что и Нельсон отдал дань ее красоте, было ей в глубине души неприятно. Почему он не был таким, каким она себе его представляла — совсем иным, чем другие?

Небрежным жестом она пригласила его сесть, ответила ему холодно. И невольно взяла тон салонной беседы, которая всегда была ей столь ненавистна.

— Приносящий добрые вести не нуждается в извинениях, мистер капитан. А тем более, когда он сам их виновник. Жаль только, что мы не могли предусмотреть ваше прибытие, чтобы наломать в наших садах веток лавра на полагающийся победителю Тулона венок!

— Победителю? — он уже почти уселся, но тут опять вскочил. Темная краска залила его лицо; голос звучал раздраженно. — Миледи простит меня, но я не знаю, кого она имеет в виду, говоря о победителе!

Сэр Уильям, смеясь, усадил его обратно в кресло.

— Недоразумение, мой дорогой капитан! Моя жена не думала чем-то обидеть вас! Ей ведь еще не известны подробности захвата Тулона! Позвольте мне на мгновение принять на себя роль посредника и направить к этой красивой стройной шхуне корабль разъяснений. Вы увидите, что она настроена не так уж враждебно и на почетных условиях готова даже спустить флаг.

И он рассказал Эмме то, что доложил государственному совету о захвате Тулона Нельсон. Истребление умеренных жирондистов Конвентом под предводительством Дантона и Робеспьера вызвало там мятеж. Когда же якобинцы, грабя и убивая, стали приближаться и возникла угроза городу, граждане Тулона вступили в переговоры с державшей блокаду объединенной эскадрой англичан и испанцев. Двадцать восьмого августа они передали город и блокированный в гавани флот лорду Худу и адмиралу Лангара.

— Франция потеряла пятьдесят восемь кораблей, — с триумфом закончил свой рассказ сэр Уильям. — Успех, который избавил нас от двух-трех кровавых сражений! Вы не согласны с этим, капитан?

Нельсон сдвинул брови.

— Потеряла? Разве Франция их потеряла? Они еще на воде, и Франция может еще отвоевать их. А ее удача — неудача Англии. По моему мнению, которое я и отстаивал в военном совете, их нужно было бы сразу сжечь. Но Лангара возражал!

Сэр Уильям кивнул:

— С позиции испанца. Если Франция исчезнет с моря, то Испания окажется бессильной перед Англией.

Глаза Нельсона засверкали:

— Но зачем Худ поддержал его? Тот, кто принимает чужую точку зрения, никогда не победит своих врагов. Захватить их и уничтожить — единственный возможный путь для Англии!

Сэр Уильям кивнул опять, полусоглашаясь с ним, полусочувствуя.

— Вы еще молоды, мой дорогой капитан; ваши мысли и чувства — это мысли и чувства воина! — сказал он назидательно. — Но государственный деятель не может открыто пренебрегать общественным мнением, он всегда должен сохранять видимость соблюдения закона. Знаете, как поступил бы я на месте Худа? Я бы взял пятьдесят восемь кораблей на хранение, только на хранение. И притом — для Людовика XVII. Ведь за него, как за сына и наследника Людовика XVI, мы ведем официально войну с республикой. И тогда право было бы на нашей стороне. Конечно, мы должны были бы вернуть ему корабли, как только он взойдет на трон. Но в конце концов мы и тогда нашли бы законное право уклониться от такой передачи. «Захватить и уничтожить!» — говорите вы как солдат; «Захватить и сохранить!» — говорю я как государственный деятель. И я думаю, что мой принцип имел бы кое-какие преимущества для старой Англии. Будем надеяться, что Худ не поторопился и оттянет окончательное решение до тех пор, пока не получит указания из Лондона.

Нельсон пожал плечами.

— Он уже решил! И притом совершенно в духе вашего превосходительства!

— В самом деле? Тогда у него больше таланта, чем я от него ожидал. Или у него были инструкции на этот случай. Питт ведь предвидит все возможности на годы вперед!

Эмма слушала молча. Теперь она медленно встала. Она думала об опьянении славой и величием, которое овладело ею менее двух часов назад. Нельсон виделся ей героем, победителем…

— И поэтому гремят пушки, звонят колокола, — еле выговорила она с отвращением. — Поэтому ликует народ! Да здравствует Нельсон, спаситель Италии! А все дело-то в дипломатическом ухищрении, в жульнической увертке!

Нельсон вспыхнул, хотел что-то ответить. Но сэр Уильям, разразившись своим хихикающим смехом, опередил его.

— Как хочешь назови это, дитя мое! Дело не в названии, а в сути случившегося. А для Англии оно прекрасно. Это признал даже сам Фердинанд. Когда Нельсон потребовал шесть тысяч матросов для Худа, он, не ожидая согласия Марии-Каролины, пошел на это по собственной инициативе. А охотнее всего он сам стал бы во главе своей лейб-гвардии липарийцев, чтобы еще раз завоевать французские корабли, — король и герой с ног до головы! Не воспринимайте мою жену трагически, мистер Нельсон. В ее мечтах мир выглядит более совершенным, чем он есть, и она сердится, если не все кругом прекрасно и благородно. Дамская романтика!

Нельсон взял себя в руки. Вежливо поклонился сэру Уильяму.

— Я хорошо понимаю вашу точку зрения, ваше превосходительство, — сказал он, и в голосе его прозвучало нечто вроде иронии. — Но, кажется, я понимаю и миледи. Не правда ли, миледи думает, что меня осчастливила прославлявшая меня толпа неаполитанцев?

Он повернулся и взглянул ей прямо в глаза. Откинув голову, она выдержала его серьезный взгляд.

— Да, это так, сэр! Я так думаю!

Жесткая складка легла у его рта, придав ему жесткое выражение:

— Благодарю вас, миледи. Я бы хотел, чтобы все англичанки столь же мужественно отстаивали истину. Стало быть, вы считаете меня тщеславным выскочкой, который гонится за славой? Независимо от того, заслужена она или нет?

Ею овладело странное желание еще больше ранить его, еще более раздразнить.

— Если вы думаете иначе, почему вы не постарались избегнуть ложного блеска, почему вы приняли осанну толпы?

Он откинулся назад, как от нанесенного ею удара.

— У меня тоже есть своя маленькая гордость, миледи, хоть я и простой капитан. Ведь я здесь на службе его величества. С поручением от моего адмирала любой ценой добыть войска для Тулона. Для нас все зависело от сговорчивости Неаполя. Имел ли я право поколебать веру в нашу победу у народа, который должен дать нам солдат? Кроме того — аплодировали не мне лично: приветствовали мой флаг, английский флаг, с победой которого связаны надежды Италии. Мог ли я противиться этому? Даже если бы я не верил в эту победу! Но я верю в английский флаг, как верю в Бога. И надеюсь когда-нибудь доказать, что сегодня я был не совсем уж недостоин представлять крест Святого Георгия. Может статься, что миледи когда-нибудь представится возможность наломать для меня в садах Неаполя ветки лавра — или ветки кипариса. Это уж как повернется военная удача!

Он начал резко, а закончил в легком, почти шутливом тоне. Он не сводил с нее глаз, из них, казалось, бьет в ее глаза пламя.

Ее пронзило странное ощущение. Как он говорил о Боге! Как человек истинно верующий.

И еще она видела затаенную снисходительную усмешку, с которой сэр Уильям глядел на Нельсона, взгляд тайного насмешника на человека чести…

— Я верю вам, мистер Нельсон, — сказала она тепло, охваченная внезапным порывом. — Я снимаю с вас мои подозрения. Вы бы лучше поняли меня, если бы жили среди итальянцев. Все вокруг полно шпионства, сплетен, интриг. К тому же они так тщеславны! Разговаривая, они кричат, оглядываются на все стороны, желая убедиться, что их слушают и им аплодируют!

Сэр Уильям нетерпеливо задвигался:

— Художественные натуры хотят, чтобы их меряли особой меркой. Но ведь они должны быть симпатичны тебе. Ты ведь сама человек искусства, и они — родственные тебе натуры.

Она обратила к нему сверкающие глаза. Ее радовало, что своими словами она может задеть его самого, за двадцать девять лет работы послом в Италии давно уже ставшего итальянцем.

— Конечно, они — близкие нам, женщинам, натуры. Они — актеры, позеры, бабы, хитрые бабы. Но именно потому они и не симпатичны нам. Так как мы мечтаем о своей противоположности. О свободном сильном мужчине, на которого можно взирать снизу вверх и даже слегка побаиваться его. Да, мы хотим этого. Мы хотим бояться, когда любим, — она кивнула ему с улыбкой, напоминавшей его злорадное хихиканье. — Теперь ты знаешь, почему я боюсь тебя?