Отель «Белый носорог»

Подобно кактусам, терновник был поразительно живуч. Каждая колючка, казавшаяся Энтону совершенным творением природы, была снабжена либо крохотными крючками, либо трехдюймовыми шипами, которые не подпускали одних голодных зверей и запросто позволяли ощипывать свои листочки другим. Постепенно Энтон утратил чувствительность и шел как сквозь струи английского дождя. Ноги и плечи покрылись царапинами. Сначала они шли молча, потом разговорились — на смеси английского, кикуйю и суахили. Вот когда Кариоки пригодились полученные на войне уроки! Чуткое ухо Энтона улавливало в его речи напевы Африки.

Когда им попадались человеческие следы, Кариоки припадал к земле и тщательно их осматривал. Потом презрительно, словно плевок, ронял: «Масаи!»— и уводил Энтона в сторону. Дважды они наткнулись на поляны, вытоптанные полчищами парнокопытных, а один раз — на заброшенную деревню за оградой из терновника, устеленную сухими лепешками крупного рогатого скота. Их никто не встретил — одни лишь полчища мух, как утомленные стражи, лениво поднялись вверх, заполняя округу монотонным жужжанием. Энтон заглянул в одну хижину и не обнаружил признаков жизни — только блохи да спертый воздух. Он почувствовал себя взломщиком.

— Нет хуже запаха, чем запах белого человека, — сказал как-то Кариоки, натирая спину Энтона куском влажного слоновьего помета. — Особенно для такого умного животного, как слон.

— Кто научил тебя понимать слонов, Кариоки?

— В детстве я слушал рассказы старых охотников о тех временах, когда здесь еще не знали огнестрельного оружия. Они были вынуждены убивать слонов: ведь те поедали их просо и обгладывали банановые листья. Натираясь пометом и мускусом, люди моего племени сами превращались в слонов и, как леопарды, прятались на деревьях и сверху бросали в слонов отравленные копья. Однажды разъяренный самец сорвал с дерева моего дедушку. Раненый, с торчащим из шеи копьем, слон обхватил его хоботом, швырнул на землю и, придавив к земле, оторвал хоботом обе ноги.

— Ужас! Но разве ты не отомстил бы тому, кто вонзил бы в тебя отравленное копье?

— Настоящий мужчина убьет всякого, кто нападет на него с оружием в руках.

Энтон сел на землю, чтобы натянуть ботинки. Кариоки ущипнул себя за нос и поморщился. Голые по пояс, но при оружии, они продирались через буш, пока не вышли к водоему — большой луже с мутной водой, среди темных, сплошь в трещинах, скал. Там они залегли под прикрытием трех громадных валунов.

— Здесь водятся змеи? — прошептал Энтон, лежа на животе в тесном укрытии. Липкая, вся в волокнах, слоновья лепешка царапала живот. Мог ли он предположить, что его самочувствие будет зависеть от того, насколько тщательно слоны пережевывают пищу?

— Вряд ли. В этих местах мы опасаемся скорпиона.

У цыган скорпион — знак опасности, вспомнил Энтон.

Разделив поровну последний ломтик слоновьего мяса, они молча жевали. Через четыре дня — 14 февраля, день рождения Энтона. Хорошо, что он утерпел — не развернул раньше времени второй подарок фон Деккена. Этот сверток, да если повезет, роскошная трапеза в обществе Кариоки — чего еще можно желать?

В памяти всплыл другой — четырнадцатый — день рождения. Тогда ему остро недоставало друга. Ленарес погиб, мать скрылась, Энтон остался один в кибитке. Прислушиваясь к шуму дождя, он радовался горячим углям в маленькой железной печке и уютному, тесно заставленному вещами фургону — точь-в-точь каюта на диковинном корабле. Стены украшали шарфы с роскошной бахромой и медные черепки. Со сводчатого потолка свисали присобранные сатиновые занавески. На стене над лавкой красовался бубен. На одной его стороне был изображен рыцарь Печального Образа, а на другой — сердце, пронзенное стрелой.

Он разогрел на сковороде картошку с кровяной колбасой и наслаждался, слушая, как шипит и постреливает свиной жир. Потом вслух поздравил себя с днем рождения и стал есть — прямо со сковородки. Потом он лежал на своей койке, в тепле и сытости, тихонько напевая себе под нос и читая при свете лампы «Трудные времена».

Его уже почти сморил сон, когда ему показалось, будто кто-то толкает кибитку снаружи. Через несколько секунд она уже ходила ходуном из стороны в сторону. Энтон вскочил и прижался лицом к запотевшему стеклу. Впрягшись в повозку вместо лошадей, группа подростков-цыган раскачивала его жилище. По смуглым смеющимся физиономиям бежали дождевые струи. Увидев его в окне, парни начали скандировать: «Га-у-чо! Га-у-чо!»

Разъяренный, Энтон натянул штаны. На крюке бешено качалась масляная лампа. Книги и сковородки падали и скользили по полу. Два колеса оторвались от земли. Каких-то несколько секунд кибитка сохраняла равновесие на двух других колесах, а затем опрокинулась. Лампа разбилась о стену, забрызгав кипящим маслом резные деревянные филенки.

Энтон рванул дверь. Ступенек не было. Он завопил: «Пожар!» — и, как был, босиком спрыгнул на землю. Тотчас из остальных кибиток высыпали цыгане, неся кувшины с водой. Энтон яростно набросился на своих обидчиков. От всех этих воспоминаний он ощутил холодок под ложечкой.

— Скоро явятся, — прошептал Кариоки, возвращая товарища в сегодняшний день. Тот кивнул. Они продолжали лежать в засаде.

В голове молнией сверкнула мысль: что подумала бы Гвенн Луэллин, увидев его полуобнаженное тело, распростертое на песке среди камней и разрисованное слоновьим пометом? Есть от чего прийти в волнение!

На этот раз Энтон услышал слонов прежде, чем увидел. Приложив к земле ухо, уловил их топот по каменистой дороге. И вдруг почувствовал над собой чье-то дыхание. Огромная, вся в складках, серая нога мелькнула в нескольких дюймах от щели, служившей им наблюдательным окошком. Когда громадная подошва с четырьмя отростками тяжело опустилась на землю, на Энтона пахнуло мускусом.

Слонов было двое. Войдя в мутную воду, они начали забавляться: набирать ее в хоботы и пускать пузыри. Ни один из них не пил. Потом самец приблизился к берегу и, скребя правой передней ногой, сделал в плотно утрамбованном песке что-то вроде рва, который тотчас наполнился просочившейся сквозь песок и поэтому чистой водой. Стоя бок о бок, слоны стали пить, словно парочка в баре, наполняя хоботы водой и выливая друг другу в клювообразные рты.

Самка снова отошла к озерцу и приветливо помахала хоботом. Самец похлопал себя по бокам и навострил уши. Заостренный кончик его хобота скользнул самке в рот. Некоторое время оба стояли как вкопанные. Затем самец вынул хобот и небольно шлепнул им самку внизу живота. Загнутый кверху кончик скользнул к влажному отверстию ее вульвы. Оттуда брызнул густой темный секрет. Самец был примерно на ярд выше самки, достигая двенадцати футов в холке. Он напряг хобот и прижал к мерно колышащемуся заду своей подруги.

Энтон увидел изогнутый половой орган в четыре фута длиной — на удивление розовый и беззащитный. Самец рассчитанным движением взгромоздился на слониху. Он обхватил передними ногами ее бока, основная тяжесть его тела пришлась на менее массивные задние ноги. Его половой орган скользнул в манящее отверстие.

Под тяжестью в несколько тонн, обрушившейся на ее тыльную часть, слониха вскрикнула, как ребенок. Потом наступила тишина. Животные слились в единое целое. Затем самка рванулась вперед, а самец опустился на передние ноги. Она погладила орган хоботом. Обмякший, роняющий последние капли семени член вернулся в свое укрытие. Слон поднял хобот и погладил лобную кость подруги. Они снова напились и исчезли из поля зрения.

Где, черт побери, Энтон? Куда он запропастился, дрянной белый мальчишка, как раз когда Кариоки отчаянно нуждался в нем?

Кариоки уже мчался во весь дух в предгорьях Лойты, но выносливые масаи все равно наступали ему на пятки. Не поворачивая головы, Кариоки прекрасно представлял себе, как они выглядят.

Предводитель бежал впереди, за ним — группа из четырех дикарей, все тощие и нагие, если не считать страусиных перьев. Их тела с удлиненными мышцами были сплошь в красных пятнах от охры и блестели от пота и прогорклого масла, которым они натирались. Мочки ушей походили на длинные петли: их оттягивали бусины вместо серег и флаконы с нюхательным табаком. Привыкшие пасти скот, воевать и охотиться на львов, во всех остальных случаях масаи проявляли себя ленивыми и агрессивными дикарями. Мораны — молодые и наиболее воинственные члены племени — бегали, слегка откинув головы назад, без напряжения; сзади развевались сальные волосы, заплетенные в тугие косички. Глаза были вечно выпучены и абсолютно пусты.