Руфь

После очень раннего завтрака в кабинете мистера Бенсона затопали маленькие ножки: по воскресеньям он давал уроки местным мальчикам. Это было что-то вроде маленькой воскресной школы, только с той разницей, что учитель и ученики в ней вместо сухих школьных уроков больше беседовали. В салоне у мисс Бенсон тоже собрались ученицы — маленькие, опрятно одетые девочки. Мисс Вера уделяла куда больше внимания, чем ее брат, чтению и правильному произношению. Даже Салли иногда вставляла из кухни объясняющее словечко, воображая, что помогает учить, однако ее помощь обычно оказывалась совсем не к месту. Так, например, она обратилась к маленькой глупенькой толстушке, которой мисс Бенсон старалась объяснить значение слова «четвероногие»:

— «Четвероногие», Дженни, — значит с четырьмя ножками. Вот стул, например, — это четвероногое…

Мисс Бенсон положила себе за правило сдерживаться и молчать, если ее не слишком выводили из терпения. Следуя этому правилу, она не отвечала Салли.

Руфь присела на низкую скамеечку, подозвала к себе самую маленькую из девочек и показывала ей картинки до тех пор, пока та не заснула у нее на руках. Руфь вздрогнула, когда вспомнила о крошечном младенце, который скоро будет покоиться на ее груди, которого она должна будет ласкать и защищать от всех мирских невзгод. Потом она вспомнила, что сама она была когда-то так же чиста и безгрешна, как эта крошечная девочка, спавшая у нее на руках. Необыкновенно остро почувствовала она, что сбилась с пути. Мало-помалу дети разошлись, и мисс Бенсон позвала ее идти в церковь.

Церковь находилась в конце узкой улицы или, точнее, в тупике, недалеко от дома пастора. Это была уже окраина города, дальше простирались поля. Ее построили в конце XVII — начале XVIII века, во времена известных проповедников Филиппа и Мэтью Генри, когда диссентеры еще боялись обратить на себя внимание властей и воздвигали храмы в отдаленных местах, а не у всех на виду. Поэтому часто бывало — как и в настоящем случае, — что и церковь, и окружающие ее строения выглядели точно так же, как в далеком прошлом, лет сто пятьдесят назад. Церковное здание смотрелось и живописно, и старомодно, — к счастью, во времена Георга III прихожане не имели средств для того, чтобы перестроить или обновить ее. Наружные лестницы, ведущие на галереи, располагались по углам здания. Неровная крыша и истертые временем каменные ступеньки выглядели уныло. Поросшие травой могильные холмики, над каждым из которых высился каменный памятник, прятались в тени огромного старого вяза. Несколько кустов сирени, белых роз и ракитника — все старые и искривленные — росли в церковном дворе.

Массивные оконные ромбовидные рамы почти скрывал разросшийся плющ, и в церкви царил зеленый полумрак, прибавлявший службе еще больше торжественности. Плющ служил пристанищем бесчисленному множеству птичек, которые чирикали во славу чудесного дара жизни с таким увлечением, будто соревнуясь в молитвенном рвении с прихожанами.

Внутри храм был лишен украшений и прост, как только возможно. Когда его строили, дубовые бревна стоили гораздо дешевле, чем сейчас, и потому все деревянные части были вырезаны из этого материала, но обтесаны были грубо: строители храма не располагали большими средствами. На побеленных стенах играли тени: было видно, как приходят в движение ветви плюща, потревоженные внезапным взмахом крыльев маленькой птички.

Паству составляли несколько фермеров и их работники. Они приходили из окрестных горных селений в город, чтобы помолиться там, где молились их предки. Они любили это место, потому что знали, сколько выстрадали ради своей церкви их отцы, хотя никогда и не задавались вопросом, почему те отделились от официального вероисповедания. Бывали здесь и некоторые лавочники, люди гораздо более развитые и благоразумные, диссентеры по убеждению, а не только потому, что придерживались старинных праотцовских обычаев. Кроме них, церковь посещали несколько семейств, занимавших высокое положение в свете, и вершиной этой пирамиды было семейство мистера Брэдшоу. Бедняков привлекала сюда любовь к своему пастору и убеждение, что религия, которую он исповедовал, не могла быть неправой.

Сельские жители с причесанными и напомаженными волосами, стараясь не шуметь, входили в церковь и в ее приделы. Когда все были в сборе, появился мистер Бенсон, никем не предшествуемый и не сопровождаемый. Он прикрыл за собой дверцу кафедры, встал на колени и произнес молитву, а потом прочитал один из псалмов в старом шотландском переводе, столь наивно передающем простые и чудесные слова Писания.

Затем поднялся регент из числа прихожан. Он ударил камертоном и пропел первые две строки, чтобы задать тон. Все присутствующие встали и громко продолжили пение. Мощный бас мистера Брэдшоу чуть опережал всех, что соответствовало его месту самого важного прихожанина. Его могучий голос походил на плохо настроенный орган, на котором играет неумелый музыкант. Мистер Брэдшоу не обладал музыкальным слухом, однако самому ему очень нравились производимые им громкие звуки. Это был высокий, широкоплечий, коренастый мужчина. Уже по его виду можно было с уверенностью решить, что это человек суровый, могущественный и влиятельный. Мистер Брэдшоу носил одежду из лучшего сукна, но дурно пошитую: этим он показывал, что он не заботится о внешности. Его жена выглядела милой и кроткой, но словно бы придавленной подчинением мужу.

Но Руфь не видела всего этого и не слышала ничего, кроме слов, которые благоговейно — о, как благоговейно! — произносил мистер Бенсон. Когда он готовился к воскресной проповеди, мысль о Руфи не покидала его ни на минуту. Он тщательно старался избежать всего, что Руфь могла бы истолковать как намек на ее историю. Мистер Бенсон вспомнил чудную картину Пуссена «Добрый Пастырь»: Христос, отыскав заблудившуюся овечку, заботливо несет ее на руках. Мистер Бенсон чувствовал, что бедная Руфь требовала такой же нежности. Но укажите главу в Евангелии, в которой нет того, что не может применить к себе разбитое и уязвленное сердце? Слова проповеди проникали Руфи прямо в душу, и она склонялась все ниже и ниже, пока не упала на колени возле скамьи. Мысленно обратившись к Богу, она произнесла слова блудного сына: «Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим». Мисс Бенсон, хотя и полюбила Руфь еще больше за такое самозабвение, была рада, что они сидели далеко, в тени галереи. Глядя на брата, сохраняя спокойствие на лице, чтобы мистер Брэдшоу не заметил чего-нибудь необыкновенного, мисс Вера незаметно взяла Руфь за руку и нежно и ласково сжала ее руку в своей. Но Руфь осталась в прежней позе: склоненная к земле, она клала поклоны и сокрушалась о своем горе, пока не кончилась служба.

Мисс Бенсон замешкалась, продолжая сидеть на своем месте. Она не знала, что делать: в качестве дамы, замещающей место жены пастора, ей следовало стоять в дверях. Многие хотели поприветствовать ее после отлучки из дому. Но между тем она боялась потревожить Руфь, которая все еще молилась, и, судя по успокоившемуся дыханию, молитва благотворно действовала на ее душу. Наконец мисс Вера поднялась спокойно и с достоинством. Церковь была тиха и пуста, однако мисс Бенсон слышала шум голосов во дворе. Вероятно, там находились те, кто ждал ее. Она собралась с духом, взяла Руфь под руку и вышла с ней на ясный дневной свет.

Едва выйдя из церкви, мисс Бенсон услышала громкий голос мистера Брэдшоу, который разговаривал с ее братом, и вздрогнула (она знала, что также вздрогнет и брат), расслышав показавшиеся ей неуместными похвалы:

— Да, да! Жена говорила мне вчера про нее. Значит, ее муж был врачом? Мой отец тоже был врачом, вы ведь знаете. Это очень хорошо с вашей стороны, мистер Бенсон, должен вам сказать. С вашими ограниченными средствами еще и заботиться о бедных родственниках. Весьма похвально!

Мисс Бенсон взглянула на Руфь, но та или не слышала, или не поняла этих слов и бестрепетно прошла под ужасным испытующим взглядом мистера Брэдшоу. Он, впрочем, был сейчас в самом снисходительном расположении духа, готовый одобрить что угодно. Поэтому, увидев Руфь, он только удовлетворенно кивнул. «Кончилось испытание!» — с облегчением подумала мисс Вера.