Праведник

Безрезультатно. Ударил еще и еще. Наконец, после очередного удара в наполовину уже перебитом кабеле послышалось злобное шипение, в ярком бело-голубом огне смялся и потек штырь лопаты, тонкие языки пламени поползли по древку, перепрыгнули на рукава нового серого пиджака господина Борина.

Ослепленный вспышкой, Алексей Борисович, скрипя зубами от боли, на ощупь вернулся в кабину машиниста, сбросил с себя пылающий пиджак, потопав наугад ногами, загасил пламя, перевалившись через подлокотник, упал в кресло машиниста и в такой весьма неудобной позе остался недвижим…

Приблизительно в это же время, может на несколько минут раньше или позже вышеописанного события, в Москве, к вышедшему из подъезда собственной клиники известнейшему профессору, доктору медицины Сергею Михайловичу Сердюкову подошли двое вполне приличных на вид молодых людей.

— Профессор Сердюков? — спросил один из них, высокий молодой человек в черном плаще и шляпе.

— Я… — отозвался профессор, судя по всему, явно не желающий разговаривать на улице с посторонними.

— Сергей Михайлович? — уточнил второй молодой человек, очень похожий на первого.

— Да, да. Чем могу быть полезен? — раздраженно ответил профессор, очень возмущенный тем, что ему преграждают дорогу.

Ответа на свой вопрос уважаемый Сергей Михайлович не услышал. Без каких-либо объяснений второй молодой человек непонятно откуда выхватил большой отрез черной плотной материи, напоминающей плюш, и резким движением набросил его на голову несчастному профессору. Не прошло и минуты, как бедный, перепуганный до смерти доктор, связанный по рукам и ногам, уже барахтался на заднем сиденье стоявшего неподалеку автомобиля, который еще через пятнадцать минут выехал из столицы по Рязанскому шоссе…

Все эти события произошли вечером. Утром же следующего дня газеты пестрели сенсационными сообщениями как о похищении известного профессора, так и о неслыханном ограблении на линии Саранской железной дороги — о том, какой драгоценный груз был похищен у знаменитой конно-заводческой корпорации, о коварстве, хитрости и дерзости грабителей, о малодушии начальника охраны поезда, который вместо выполнения своих прямых обязанностей сбежал со своей любовницей, между прочим, «женой одной известной особы», имени которой, разумеется, не называлось, а также о том, что сам известный писатель Борин лично участвовал в ограблении и пособничал бандитам.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

СОН ГОСПОДИНА БОРИНА

«Золотая подкова» плавно, беззвучно летела в узком световом тоннеле. Прожектор ее далеко впереди освещал чистый, прозрачный воздух. Стемнело. На черном ночном небе ярко горели звезды, и, словно их отражения, внизу медленно проплывали огни большого города.

— Высотища какая! — восхищенно воскликнул Алексей Борисович. — И тишина! Какая тишина!

Прошло около минуты, и странный, сначала тихий, но нарастающий с каждой секундой свист разорвал тишину, так восхитившую писателя. Алексей Борисович повернул голову и, взглянув в окно, увидел странных очертаний предмет, летящий чуть позади, но явно обгоняющий поезд. Прошло еще мгновение, и издаваемый предметом свист перерос в гул. Мощный поток воздуха ударил в открытое боковое стекло кабины, писатель отпрянул назад, и в ту же секунду чья-то коротко остриженная черная голова всунулась в боковое окно снаружи. Существо круто изогнуло шею, и писатель увидел скуластое, остроносое, мертвенно-бледное лицо. Большие черные глаза окинули кабину и уставились на писателя хищным, ненавидящим взглядом. Алексей Борисович точно видел эти глаза раньше. Они очень прочно засели в его памяти, но кому они принадлежали, он от испуга и неожиданности вспомнить не мог.

— Прилетел все-таки! — злобно прошипела голова.

— Кто вы? — с трудом вымолвил господин Борин.

— Прилетел! — грозно повторил незнакомец. — Все-таки прилетел.

Голова убралась, и вскоре в свете прожектора сквозь лобовое стекло кабины писатель увидел висящего в воздухе, сидящего по-турецки на каком-то плоском предмете человека. Человек этот летел впереди вагона, делал руками странные угрожающие жесты и, судя по злобным гримасам и движениям губ, выкрикивал в адрес писателя громкие ругательства.

«Отчего он так разнервничался? — несколько успокоившись, подумал Алексей Борисович. — Мешаю я ему, что ли? И зачем он летит прямо передо мной? Неужто мало ему остального пространства?»

— Эй, любезнейший! — совсем осмелев, крикнул господин Борин. — Я вам помешал чем-нибудь?

Человек за окном, кажется, расслышал вопрос, отчего лицо его стало еще более агрессивным. Он вдруг вылетел на несколько метров вперед и резко затормозил, всем телом сильно ударившись о лобовое стекло.

— Бесполезно, любезнейший, — весело сказал писатель. — Стеклышки-то пуленепробиваемые.

Ударившийся о стекло человек внешне не пострадал и так же продолжал лететь впереди, но выражение лица его теперь очень изменилось, став несчастным, жалким и беспомощным.

— Ну зачем же так расстраиваться? — уже с издевкой продолжал писатель. — Руки-ноги целы — так уже радоваться нужно. Летели бы вы, дружище, своей дорогой.

Летящий впереди неожиданно послушался, плюнул напоследок в стекло, мимически выругался и резко, будто попал в воздушную яму, провалился вниз, меж тем как от смачного плевка его быстро разбежались по стеклу темно-красные кровавые дорожки.

«Золотая подкова» снижалась. Писатель снова подошел к открытому окну и посмотрел вниз, где уже отчетливо различались улицы и площади, бульвары, купола церквей и крыши больших домов. Прекрасная и неповторимая, необъятная, как и вся земля наша, грозная и спокойная древняя столица раскинулась внизу на многие километры. Вид был великолепен с высоты птичьего полета, но что-то странное и тревожное уже ощущалось в вечерней московской тишине. Еще через несколько минут локомотив совсем замедлил ход и плавно приземлился на Манежную площадь. Писатель открыл дверь и осторожно спустился на землю.

Было невыносимо тихо. Кое-где горели фонари. Полупрозрачный, холодный и липкий туман окутывал город. На площади не было ни души.

Вдруг гигантская тень отделилась от близстоящего здания и, медленно уменьшаясь, стала приближаться к писателю. Алексей Борисович пригляделся. Огромных размеров тень принадлежала дряхлому, длиннобородому, сгорбленному почти под прямым углом старику с посохом и в монашеской рясе.

— Слава тебе, Господи, дождались, — подойдя, прокряхтел монах. — Пожалуйте, батюшка, за мною.

Алексей Борисович послушно последовал за стариком. Они подошли к окутанному туманом зданию, свернули за угол, сделали еще двадцать шагов, после чего старик остановился и огляделся по сторонам:

— Кажись, никого. Теперича спустимся, батюшка.

Асфальт под ними плавно пошел вниз. Точно на лифте, они спустились метров на пять, оказавшись в темном подвале перед большой деревянной дверью. Здесь было тепло и сухо. Туман сюда не проникал.

Старик тихонечко постучал.

— Кто? — послышался хриплый бас за дверью.

— Это я, Ваня, открой, — отозвался старик. — Батюшка приехали.

Заскрежетали, загремели замки. Дверь со скрипом отворилась. Монах и писатель шагнули через порог.

— Рады видеть, батюшка. — Улыбаясь одними глазами, протянул руку писателю громадный рыжебородый мужик.

Они прошли в просторный, освещенный свечами зал, где за огромным дубовым столом сидели, ели и попивали из огромных кружек одиннадцать таких же здоровых и бородатых, как и Ваня, мужиков.

— Батюшка приехали, — кряхтя, повторил старичок.

Алексей Борисович поклонился.

— Дождались, дождались! Наконец-то! Садись, садись, батюшка! — радостно загудели мужики.

— Что за беда у вас, москвичи? — спросил писатель.

Мужики загалдели все разом:

— Чудище! Чудище! Чудище! — только и разобрал писатель.