Прекрасная и неистовая Элизабет

«Гостиница «Две Серны» — летний и зимний сезоны. Все удобства. Горячая и холодная вода. Центральное отопление. Отменная кухня. Умеренные цены.

Директор-владелец: П.Мазалег».

Амелия быстро стала писать:

«Межев, 5 декабря 1933 г.

Дорогой клиент,

Держа в руках Ваше уважаемое письмо от 3-го сего года…»

Вся деловая переписка Амелия начиналась так:

«Держа в руках Ваше уважаемое письмо…»

— Тебе не кажется, что следовало бы сменить эту формулировку, мама? — спросили Элизабет. Это выглядит несколько нелепо.

— Я пишу как принято, — сказала Амелия, — и не понимаю, почему эта фраза не нравится тебе и кажется нелепой? Вместо того, чтобы критиковать меня, тебе следовало бы самой заняться перепиской.

Элизабет замолчала, чтобы избежать повторения некоторых упреков, когда ей трудно было оправдываться. Как объяснить своим родителям, что она с удовольствием согласилась бы стать секретаршей, если бы ей не надо было подчиняться этим невыносимым правилам орфографии? Заставляя себя писать слово без ошибок, она считала, что отказывается от своей независимости, что снова ходит в школу-интернат, где ей ставят плохие отметки из-за ее строптивости. Амелия закончила свое письмо «выражением своих самых приятных и лучших воспоминаний», подписала его: «Мадам П.Мазалег» и вложила в конверт проспект гостиницы с фотографией фасада, указанием цен и перечислением самых красивых мест для прогулок.

Она заклеила конверт, когда Эмильена пришла сказать, что стол накрыт. В отсутствие повара еду готовила Камилла Бушелотт. Персонал обедал в буфетной, а хозяева в уголке столовой, сидя напротив хаотично расставленных стульев. Экономка Леонтина надела свою служебную одежду: черное платье с маленьким воротничком, повязав белый фартук для того, чтобы прислуживать за столом. Пока она суетилась вокруг единственного накрытого стола, Элизабет заметила, что ее родители и она были первыми клиентами «Двух Серн».

После десерта Пьер встал, потянулся и, зевнув, проворчал:

— Сейчас мы с Антуаном принесем в пятый номер два пружинных матраса.

— Нет, Пьер! — воскликнула Амелия. — Не сразу после обеда! Сначала отдохни.

— Да это же ерунда, — сказал он. — Работы на десять минут.

Взгляд Амелии стал властным:

— Не настаивай, Пьер. Тебе следует быть разумным. Иначе ты не сможешь заснуть.

Так как отец все еще не поддавался на уговоры матери, Элизабет в свою очередь вмешалась в разговор:

— В любом случае, папа, еще слишком рано переносить матрасы на место. Берта еще не натерла пол мастикой.

Он подчинился:

— Ну ладно, я умолкаю и иду спать. А матрасами займемся потом.

— Конечно, у тебя еще достаточно времени, — согласилась Амелия.

Он вышел медленным шагом, опустив голову. Леонтина принесла кофе, на который Пьер не имел права из-за запрета врача. Когда служанка ушла, Элизабет прошептала:

— Я умоляю тебя, мама, не командуй папой, как маленьким мальчиком!

— У него мозгов меньше, чем у ребенка, когда речь идет о его здоровье, — ответила Амелия, пожав плечами. — Ты же отлично знаешь, что ему надо беречь себя, избегать слишком больших нагрузок. Пока он будет спать, я попрошу Берту и Антуана поднять матрасы на второй этаж. Они оставят их в коридоре.

— Не делай этого, мама! — сказала Элизабет, скрестив руки на груди.

— Почему?

— Папе будет так неприятно увидеть, что обошлись без него!

— Это ребячество, Элизабет. Я не хочу, чтобы у твоего отца снова начались головокружения и головные боли.

— Но мама, у него их давно уже нет! Он так изменился после нашего приезда в Межев! Не знаю, может это горный воздух так на него хорошо действует, или его развлекает его работа в гостинице, но я нахожу, что он просто помолодел. Смотри, какой он веселый, энергичный, ни на что не жалуется.

— Если бы ты знала его до ранения! — сказала со вздохом Амелия.

— Поверь мне, мама, если доктор позволяет папе жить так, как ему нравится, мастерить что-нибудь целыми днями, водить машину, значит, он считает, что папа совсем выздоровел!

— Ох уж эти мне доктора! — сказала Амелия, отпив глоток кофе. — Я доверяю больше своей собственной интуиции, чем медицине.

Элизабет посмотрела матери прямо в глаза и произнесла серьезным тоном:

— Да, мама, но с твоей интуицией ты не отдаешь себе отчета в том, что вместо того чтобы подбодрить отца, вернуть ему уверенность в себе, ты постоянно напоминаешь ему о том, что ему лучше было бы забыть. Он так рад будет сообщить нам, что вместе с Антуаном они запросто подняли наверх два матраса.

— Может быть, ты и права, — сказала Амелия, улыбнувшись. — Пусть делает как ему нравится. Только бы не было рецидива…

Элизабет подошла к матери, обняла ее за шею и сказала с большой убежденностью:

— Рецидива не будет! Не может быть рецидива!

Прижавшись щекой к щеке, они стояли так несколько минут, молчаливые и смягченные.

— Как же мы счастливы втроем! — прошептала наконец Элизабет.

— Здесь тебе нравится больше, чем в Париже? — спросила Амелия.

— Что за вопрос, мамочка! Для меня Париж был пансионом в Кламаре. Когда я приезжала к вам на воскресенье, то едва могла поговорить с вами. Лавка, касса, а между вами и мной всегда клиенты. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что нет больше с нами дядюшки Дени.

— Он был бы с нами, если бы не эта его глупая женитьба, — сказала Амелия, отступив немного назад.

К ее щекам прилила кровь, и они стали пунцовыми.

— Не говори плохо о Клементине: она просто прелесть! — воскликнула Элизабет.

— Прелесть с апломбом и очень практичной жилкой, — ответила Амелия. — Тем хуже для Дени! Она бы замучила его советами. Зато теперь у него есть то, о чем он мечтал: простая, незаметная женщина, работавшая у нас когда-то на побегушках, свое маленькое бистро на улице Лепик.

— Мама, ты становишься злой, — сказала Элизабет, погрозив Амелии пальцем.

Амелия отодвинула пустую чашку и вытерла губы салфеткой:

— Ладно, не будем больше говорить об этом.

Элизабет встала, расправила юбку и сказала в заключение с озабоченным видом:

— Ах! Мне надо пойти посмотреть, как идут дела наверху. Берта, должно быть, уже нервничает.

— Мне не очень нравится, что ты работаешь вместе с прислугой, — сказала Амелия.

На лице Элизабет появилось комичное выражение мудрости и достоинства.

— Но я не работаю с ними, мамочка, — ответила она, — я руковожу ими.

Кожаный ремешок сильно стягивал ее талию. Твердые груди слегка выделялись под жилетом из голубой шерсти. Маленькая и стройная, она удалилась с важным видом.

Оставшись одна, Амелия долго думала об этом беспокойном и требовательном ребенке, который уже считал, что достиг того возраста, когда позволено спорить с матерью и даже давать ей советы. «Она воображает себе, что в курсе всех дел, но что знает она о своем отце? Она видит его в лучшем свете. Если бы она жила, как я, так близко с ним, она поняла бы…»

Вошла Леонтина и принялась убирать со стола. Амелия встала и пошла в кладовую для белья, потом в прачечную, в кухонную кладовую. Затем вернулась в свой кабинет, находящийся в холле. Со своего места она слышала звуки в доме, где персонал вновь принялся за работу. Скрип передвигаемой мебели, позвякивание серебряной посуды, шарканье щеткой, ритмичные удары, сопровождающие выбивание пыли из ковриков, все эти домашние звуки поддерживали в ней чувство уверенности и власти. Она была рада, что продала кафе на бульваре Рошешуар. Оборот «Кристалла» был так высок в 1930 году, что они с Пьером смогли продать свое торговое предприятие за цену гораздо выше той, которую они уплатили при покупке. Гостиница «Две Серны» стоила недорого, потому что прежние владельцы, люди пожилые и нерадивые, давно перестали интересоваться своим делом. Купив ее по совету агента по недвижимости и обновив по мере своих возможностей, Амелия воплотила в жизнь мечту своей молодости. Любовным взглядом она оглядела кожаные кресла, эстампы на стенах, круглые столики со стеклянными столешницами. Дневной свет угасал в пустом зале, где ощущался медовый запах мастики. Амелия открыла свою записную книжку и погрузилась в список товаров, которые надо было заказать у оптового торговца в Саллаше: марсельское мыло, мыло хозяйственное, туалетную бумагу…