Руфь

— Не стоит об этом говорить. Я все равно буду дежурить. А если ты не прекратишь возражать, то я примусь за твою спину и наклею тебе пластырь.

Мисс Бенсон умела всегда настоять на своем. У нее был твердый характер, удивительная сметливость, и люди подчинялись ей невольно, сами не зная почему. К десяти часам она уже была полной хозяйкой в комнатке Руфи.

Мисс Вера понимала, в какой полной зависимости от нее оказалось это беспомощное существо, что еще больше располагало сестру пастора к больной. Ей показалось, что к утру Руфи стало чуть получше, и радовалась этому от души. И действительно, больная почувствовала облегчение. Сознание как будто начинало возвращаться к ней, хотя беспокойное и страдальческое выражение ее лица все еще говорило о том, как сильно она мучится. Около пяти часов, когда уже почти совсем рассвело, мисс Бенсон увидела, что Руфь пошевелила губами, словно хотела что-то сказать. Мисс Вера нагнулась к ней.

— Кто вы? — спросила Руфь чуть слышным шепотом.

— Я мисс Бенсон, сестра мистера Бенсона, — ответила та.

Эти имена ничего не объяснили Руфи. Напротив, она даже испугалась, как пугается маленький ребенок, когда после пробуждения вместо милого и дорогого лица вдруг видит поблизости незнакомого человека. Мисс Бенсон взяла ее за руку и ласково погладила:

— Не бойтесь, моя милая, я друг вам. Я приехала издалека, чтобы ухаживать за вами. Не хотите ли чаю?

Тон, которым были произнесены эти слова, ясно показывал, что сердце мисс Бенсон окончательно смягчилось. Даже брат, придя к ней утром, был удивлен ее участием к больной. И ему, и миссис Хьюз долго пришлось уговаривать мисс Веру пойти отдохнуть после завтрака часа на два. Но прежде чем уйти, она взяла с них обещание разбудить ее, как только придет доктор.

Однако доктор пришел только поздно вечером. К больной быстро возвращалось сознание, но это было сознание страдания: слезы, которых она не в силах была сдержать, медленно катились по ее бледным исхудалым щекам.

Мистер Бенсон провел весь день дома, чтобы услышать мнение доктора. Теперь, после приезда сестры, ему не надо было ухаживать за больной и он мог обдумать на досуге положение Руфи — в той мере, в какой знал о нем.

Мистер Бенсон вспомнил их первую встречу, вспомнил маленькую фигурку, балансировавшую на скользких камнях. Тогда девушка чуть ли не улыбалась, забавляясь возникшим затруднением. Он припомнил счастливый блеск ее глаз, в которых, казалось, отражалось все великолепие искрящегося водяного потока. Потом ему вспомнилось изменившееся, испуганное выражение этих глаз, когда маленький ребенок отверг ее ласки. Это досадное приключение ясно досказало ему историю, на которую намекала миссис Хьюз: она говорила о Руфи печально и неохотно, словно не желая верить — как и следует христианке — в торжество зла. Потом этот страшный вечер, когда он спас девушку от самоубийства, и ее тяжелый, непробудный сон. И теперь, потерянная, брошенная, только что вырванная у смерти, она лежит беспомощная, оказавшись в полной зависимости от людей, которые несколько недель тому назад были ей совершенно чужды. Где же ее возлюбленный? Неужели он спокоен и счастлив? Неужели он мог оправиться от болезни, имея на совести такое тяжелое бремя? Да полно, есть ли у него совесть?

Мысли мистера Бенсона совсем заблудились в лабиринтах социальной этики, когда сестра его внезапно вошла в комнату.

— Ну, что сказал доктор? Лучше ей?

— О да, ей лучше, — отвечала мисс Бенсон резко и отрывисто.

Брат посмотрел на нее с недоумением. Даже по тому, как она опустилась на стул, было видно, что мисс Вера крайне раздражена. Несколько минут оба молчали. Мисс Бенсон то свистела, то бормотала что-то невнятное.

— В чем дело, Вера? Ты говоришь, ей лучше?

— Открылся такой возмутительный факт, Терстан, я решительно не в состоянии передать его тебе.

Мистер Бенсон изменился в лице от испуга. В голове его промелькнули все мыслимые и немыслимые предположения, кроме верного. Он никогда не думал, чтобы Руфь могла оказаться преступнее, чем казалась.

— Вера, прошу тебя, объясни прямо и перестань свистеть и бормотать, — сказал он с волнением.

— Ах, прости, пожалуйста. Но открылась такая ужасная вещь, что я, право, не знаю, как сообщить тебе… У нее будет ребенок. Это сказал доктор.

В продолжении нескольких минут мисс Бенсон могла свистеть беспрепятственно: брат не говорил ни слова. Наконец ей захотелось, чтобы он разделил ее чувства.

— Ну разве это не ужасно, Терстан? Я чуть не упала в обморок, когда услышала это от доктора.

— А она сама знает?

— Да, и вот тут-то и начинается самое худшее.

— Как? Что ты хочешь сказать?

— Я только начала составлять себе хорошее мнение о нашей подопечной, но теперь мне кажется, что она совершенно испорчена. Только доктор ушел, она отдернула полог на кровати и выглянула, словно хотела поговорить со мной. Не понимаю, как она расслышала нас: мы стояли у самого окна и говорили шепотом. Ну, я подошла к ней, хотя была настроена против нее в эту минуту. Не успела я подойти, она сейчас же спросила: «Доктор сказал, что у меня будет малыш?» Я, конечно, не могла этого скрыть, но сочла своей обязанностью смотреть на нее строго и холодно. Она, казалось, не понимала, как следует относиться к подобным вещам, и приняла это известие так, словно имела право рожать детей. Она сказала: «Благодарю Тебя, Господи! О! Я буду такой доброй!» Тут мое терпение лопнуло, и я вышла из комнаты.

— Кто же с ней теперь?

— Миссис Хьюз. Похоже, она не смотрит на это дело с той нравственной точки зрения, с какой следует.

Мистер Бенсон молчал. Через несколько минут он произнес:

— Вера, я тоже не смотрю на это дело с твоей точки зрения. И мне кажется, я прав.

— Ты удивляешь меня, брат! Я тебя не понимаю.

— Погоди-ка. Мне хотелось бы хорошенько объяснить тебе то, что я чувствую. Но я не знаю, с чего начать и как лучше выразиться.

— Действительно, нам впервые приходится говорить о подобных вещах. Однако дай мне только избавиться от этой девчонки, и я решительно умываю руки, если столкнусь с чем-нибудь подобным в будущем.

Брат не слушал ее, он собирался с мыслями.

— Знаешь, Вера, а я буду рад, если родится этот ребенок.

— Бог да простит тебя, Терстан, если только ты понимаешь, о чем говоришь! Но это несомненно искушение, дорогой брат.

— Не думаю, чтобы я заблуждался. Грех представляется мне совершенно отдельно от своих последствий.

— Софистика и искушение, — решительно заявила мисс Бенсон.

— Нет, — возразил брат столь же решительно. — Перед Богом эта девушка теперь такова же, как если бы ее поступки не оставили по себе никаких следов. Мы и прежде знали ее заблуждения, Вера.

— Да, но не этот позор, не это клеймо стыда!

— Вера, Вера! Прошу тебя, не отзывайся так о невинном младенце, которого Бог посылает, может быть, для того, чтобы направить его мать к Себе. Подумай о ее первых словах, которые шли от самого сердца. Она обратилась к Богу, она заключила с Ним завет: «Я буду такой доброй!» Это показывает в ней пробуждение новой жизни. Если жизнь ее до сих пор была эгоистична и преступно легкомысленна, то вот орудие, чтобы заставить несчастную забыть себя и начать думать о другом. Научи ее — и Господь научит ее, если воспрепятствуют люди! Научи ее почитать свое дитя, и это почитание очистит ее грех, оно будет очищением.

Мистер Бенсон был чрезвычайно взволнован. Его даже удивляло собственное возбуждение. Но долгие думы и размышления, которым он предавался весь день, подготовили его к подобному отношению к делу.

— То, что ты говоришь, звучит весьма необычно, — сказала мисс Бенсон холодно. — Мне кажется, ты, Терстан, первый человек, который радуется рождению незаконного ребенка. Признаюсь, взгляд такого рода представляется мне очень сомнительным в нравственном отношении.

— Я вовсе не радуюсь. Весь день сегодня я скорбел о грехах этой юной особы. И я боялся, что, когда она поправится, ею снова овладеет отчаяние. Я думал о словах Писания, обещающих спасение раскаявшимся, — о прощении Марии Магдалины, которая возлюбила много. Я упрекал сам себя за ту робость, с какой относился к такого рода злу. О Вера, раз навсегда прошу тебя: не упрекай меня в сомнительной нравственности, когда я пытаюсь больше, чем когда-либо, поступать так, как поступил бы мой Спаситель, — сказал он в сильном волнении.