Это было у моря (СИ)

Окурок немедленно унесло ветром. В салон ворвался ледяной вихрь, сдул на грязный пол бумажки на аренду машины, валявшиеся на переднем сиденье, взлохматил ему волосы, мазнув по лицу запахом снежной свежести и бензина. Сандор досадливо сплюнул, пытаясь избавиться от пряди волос, попавшей в рот, и закрыл окно. В салоне тут же стало контрастно тихо, только радио продолжало что-то мурлыкать. Чтобы заглушить неприятные мысли и зловредные ассоциации (когда они ехали на мотоцикле, удирая от брата и Мизинца, Пташка убирала волосы от его лица — так нежно, едва касаясь, словно боялась причинить боль) он выкрутил радио еще погромче. От воспоминаний стало невыносимо горько и, вместе с тем, его, как всегда при мыслях о ней, захлестнула волна неконтролируемого желания, накрывая с головы до ног, пробуждая одеревеневшее тело, отдавая жаром в паху. Да седьмое же пекло! Есть какая-нибудь кнопка, отключающая память? Ему сейчас она бы очень пригодилась… Сандор попытался разобрать, о чем там бормочет певец из магнитолы. У того был хриплый низкий голос, словно его кто-то придушил в процессе пения…

«Your faith was strong but you needed proof

You saw her bathing on the roof

Her beauty and the moonlight overthrew you

She tied you to a kitchen chair

She broke your throne, and she cut your hair

And from your lips she drew the Hallelujah…»

Отлично, Неведомый бы побрал всех певцов! Только этого ему и не хватало для полноты ощущений. Сандор выключил хренову тренькалку и продолжил свой путь в тишине, слушая, как ревет послушный двигатель и как визжат вдалеке сирены скорой, спешащей на разборку очередной аварии. Он мельком глянул в окно на перевернутый, валяющийся, как дохлая рыба кверху пузом, автомобиль. Эти уже отмучались, похоже. Зато от мыслей наверняка избавились. Очень действенный способ…

Порой Сандору начинало казаться, что и это может рассматриваться как выход. Останавливала лишь мысль о ней. О Пташке. Если он втемяшится в первый попавшийся столб, это может ее огорчить. А ей и так хватает. Да и потом такого рода акт будет как минимум непоследователен. Он же хотел жить — хотел свободы! «Ну на тебе свободу, идиот. Тебе нравится ее вкус? Ее запах? Тебе в кайф, как ветер новой жизни кидает эту долбаную свободу в твое уродливое лицо? Нет? А ты ведь так упорно этого добивался. Размазывая самого себя по стенке, почти прибив Пташку — пригвоздив ее, как бабочку, к бархату реальности неоспоримостью своих „взрослых “ аргументов. Она была нехороша для тебя? Ее было мало? Ну что ж, теперь нет и ее. Жизнь от этого правда не стала полнее. По совести сказать, и жизни то самой не стало…»

Он доехал до ближайшей зоны отдыха и вышел на рвущий одежду и плоть, обжигающий ветер. Вслепую, прикрывая лицо от бьющих мелкими осколками льда снежинок, добрался до станции. Внутри было светло, чисто и пусто. Возле кофейного автомата сонно переминался с ноги на ногу грузный лысоватый мужик с красным от мороза носом. Он флегматично посмотрел на вошедшего Клигана, слегка проснулся, уронил мохнатую ушанку, и, поднимая ее, отвел глаза. Доброго утра и тебе, дружок!

Сандор потащился в сортир — раз уж он тут, надо воспользоваться удобствами. Отлил, умылся — лицо было как у одержимого — кем он, собственно говоря, и является. Рожа вся заросла — бритва осталась в хижине Баратеона. Может, бороду отрастить? Ну, чтобы пугать наверняка? Неплохая мысль. И новый образ, и заодно сэкономит время на бритье — даром что у него этого добра девать теперь некуда.

Когда он вышел в холл, там уже стояло целое семейство. К сонному папаше присоединилась целая толпа баб: толстая кудрявая румяная жена, держащая на руках девчушку лет трех в белом пальтишке и розовой шапке, довольно жующую несоразмерной длины шоколадку — и куда она у нее влезет? А возле окна, выходящего на парковку, стояли две барышни — по виду чуть помладше Пташки, обе одетые в одинаковые модные пестрые короткие куртки и шапки с меховыми помпонами на макушках. Они синхронно повернулись в его сторону — и Сандор вздрогнул. Они были близняшками, с кудрявыми, как у матери, белокурыми волосами, светло-голубыми глазами и почти белыми бровями, и ресницами. Обликом ничем не напоминали о той, оставленной позади. Но манера смотреть болезненно отозвалась в его голове морем, слащавым запахом кипарисов и забытых уже ощущений. Пташка поначалу тоже смотрела на него именно так — испуганно, но с интересом. Словно изучала какое-то новое для себя явление.

Сандор дернулся — ну его в пень, этот кофе — тут вокруг только призраки. Он вышел в ночь, провожаемый любопытными взглядами двух светлых пар глаз.

Вернувшись в машину, он выкурил еще одну сигарету, которая неожиданно дала в голову, и его начало неумолимо затягивать в сон. Надо было сделать еще кое-что. Позвонить ей. Он обещал. Причем дважды. После ее посадки Сандору пришло на телефон сообщение от неизвестного адресата: «Самолет приземлился. Твоя Пташка уже выбралась наружу. Джон сказал, она похожа на призрак. Ты ее чего, только любовью кормил, Пес? Позвони ей потом, или я клянусь, что найду способ взорвать твою паршивую трубку в тот момент, когда ты меньше всего ожидаешь этого. Не будь говном! Жалея себя, не забудь вспомнить и о ней…»

Это, наверное, была чертова Пташкина сестренка. Он же оставил ей только мейл, но не припоминал, что давал телефонный номер. Экая проныра! Хакерша хренова! Он ответил ей: « Спасибо за информацию. Обещал, значит позвоню. Привет спецу по бомбам замедленного действия! Учись, студент!» На это ответа не последовало. Не было понятно, признак ли это того, что он задел маленькую сучку, или же она просто взяла таймаут. Как бы там ни было, позвонить было надо. Но не сейчас. Сейчас он вздремнет, даром что время еще детское — не было и девяти вечера. Покемарит, а дальше на свежую голову решит, что и как ей говорить… Может, она не будет на него зла и навестит во сне- еще одним призраком? Это все, на что он теперь мог надеяться…

Сон утянул его в тошнотворный омут — и приснилась ему вовсе не Пташка. Он был на какой-то площади. Вокруг топились знакомые и незнакомые ему люди. Джейме и Бриенна нарочито смотрят в другую сторону. Лукавый Мизинец теребит бородку — его силуэт словно рябит — то есть, то нет. Братец застыл на углу — голова свернута на бок, шея переломана — не может же он быть жив! Еще какие-то рожи, но кто — сил разобрать нет. В центре воет Серсея — над трупом сына. Возле нее сидит та давнишняя девочка — горничная Лея, с вырванным клоком волос над бровью — такой он ее видел там, в овраге у моря — и поглаживает бывшую хозяйку по плечу, меняя ей платки и складывая использованные в тазик. Серсея вдруг оборачивается к нему — лицо ее все перемазано чем-то красным, — ну, она плачет, но вместо слез по лицу стекает кровь.

— Ты! Ты же обещал позвонить… Посмотри, что теперь случилось! Это все твоя вина. Твоя! Если бы не ты — все были бы живы… Таким как ты вообще не полагается существовать! Тебе даже умереть права не надо давать! Даже в пекле от тебя будет всем тошно… Что ты теперь тут делаешь — пришел полюбоваться на плоды своих трудов? Смотри же — она перерезала себе вены — а ты где был? Так захлебнулся своей свободой, тварь, что даже не смог набрать ее номер? Иди, пей ее вместо вина. Лакай ее вместо причастия! Кровь все равно с себя смыть не сможешь уже никогда…

Он не хотел смотреть, кто там на самом деле лежит. Нет, не будет он смотреть. Это же сон — развернуться и уйти. Ему в спину летят смешки. Последним штрихом — девочки близняшки со станции — с любопытством смотрят на него. У одной волосы рыжие — у другой — черные… Бледные губы что-то шепчут: «Свет, сэр. Вы забыли о свете…»

— Сэр! У вас фары включены! Аккумулятор сядет!