Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Через несколько недель Пегги достаточно близко подружилась с Маршем, чтобы пригласить Фрэнсис, учившуюся на последнем курсе университета Кентукки в Лексингтоне, на пасхальные каникулы.

Несмотря на холодный прием, оказанный ей мистером Митчеллом, Фрэнсис Марш хорошо провела время в «большом холодном доме» на Персиковой улице. Она быстро привязалась к Пегги и была поражена тем, как ловко Пегги управлялась с обширным домашним хозяйством.

За то время, пока Фрэнсис гостила у Митчеллов, их дом стал местом проведения нескольких вечеринок. И на одной из них Апшоу отвел ее в угол и доверительно сообщил: «Джон думает, что получит Пегги, но у меня ружье больше», — вспоминает Фрэнсис. «Я полагаю, он имел в виду свою сексуальную привлекательность — а этого, надо признать, у него было в избытке».

Пегги испытывала приятное возбуждение, вызванное соперничеством за ее любовь, и это побудило Джона заметить, что она, похоже, изображала из себя современную молодую женщину, которая сдерживает свои жгучие страсти лишь с помощью железной воли и самообладания.

Пегги и сама признавалась Фрэнсис, что ее кокетство зачастую действует так, что все мысли о том, как бы соблазнить ее, откладываются в долгий ящик, и «насилие становится вполне уместным».

После этого визита между женщинами началась переписка. И несколько лет спустя Пегги писала Фрэнсис:

«Джон никогда не пытался применить ко мне насилие. Он был единственным среди всех моих знакомых джентльменов, кто не имел бесчестных намерений в отношении меня. Он относился ко мне с каким-то благоговением, и я пролила немало слез, думая, что утратила свою сексуальную привлекательность».

Сам Джон позднее признавался, что вел себя не так, как другие, чтобы ярче выделиться на их фоне.

Всегда кокетливая и любящая подразнить, Пегги, казалось, находила удовольствие в том, чтобы доводить своих поклонников до такого состояния, когда они начинали терять контроль над собой, — и в этот-то критический момент она неожиданно переходила к изображению праведного негодования. Была своего рода опасность в таких ситуациях, но это лишь приятно волновало Пегги и казалось вполне достаточным для удовлетворения ее сексуальных потребностей.

Но в такие игры можно было играть с мужчинами типа Джона Марша, твердыми в своих моральных устоях, но не с Редом Апшоу, не только не приученным к такого рода общению с женщинами, но и не готовым принимать подобное обращение благодушно. И его нажим на Пегги усилился.

Марш же по-прежнему был верен, но не настойчив, и Пегги успешно сталкивала лбами обоих мужчин в течение нескольких недель. Трудно было найти двух более несхожих людей, чем Ред Апшоу и Джон Марш. Можно было только удивляться, как они уживаются вместе в одной квартире. Апшоу всегда искал ощущений новых и острых — он водил машину слишком быстро, пил слишком много, деньги тратил не задумываясь, а тех, кто пробовал критиковать его поведение, либо вызывал на драку, либо заставлял извиниться и, казалось, ничего не боялся. Если у него и были какие-то планы на будущее, то это была единственная вещь, которую он держал при себе. Бросив учебу, он редко брал в руки книгу, хотя и был раньше блестящим студентом.

Джон Марш, со своей стороны, был чрезвычайно консервативным и заслуживающим доверия человеком, казавшимся старше своих 27 лет. Внешность его не была ни особо привлекательной, ни запоминающейся. С мягкой речью, почти такой же высокий, как и Апшоу, но слегка сутулящийся, он был всегда бледен, как человек, часто болеющий и никогда полностью не выздоравливающий. За стеклами очков скрывались невыразительные тусклые карие глаза. В его песочного цвета редких волосах было много седины.

Пегги была первой женщиной, кроме матери и сестры, с которой он чувствовал себя легко и свободно. За всю свою жизнь он дружил лишь с одной девушкой по имени Китти Митчелл (однофамилицей Пегги), считая себя тайно обрученным с ней. Но во время войны, когда Джон служил в медицинской части в Англии и Франции, Китти встретила богатого кубинского бизнесмена, вышла за него замуж и уехала с ним в Гавану. Это был сильный удар для Марша, и все последующие четыре года у него не было никаких серьезных отношений с другими женщинами.

Марш работал редактором в атлантском отделении «Ассошиэйтед Пресс», а еще в редакциях «Атланта Джорнэл», «Джорджиан» и «Лексингтон Лидер». Перед самой войной он некоторое время преподавал английский язык в своем родном городе Мейсвилле, штат Кентукки. И с Пегги они могли говорить о книгах и писателях, и она показывала ему те короткие рассказы, которые писала. Марш был убежден, что Пегги вполне может стать писателем, хотя сама она совсем не разделяла его веру в ее талант.

Марш и сам когда-то мечтал о писательской стезе, но пресек эти мечтания вскоре после того, как начал свою карьеру журналиста. Будучи здравомыслящим, практичным человеком, он трезво оценил свои возможности и пришел к выводу, что в лучшем случае может стать со временем хорошим редактором, но что ему явно недостает творческих способностей, необходимых для успешного писания романов. А вот у Пегги он эту творческую жилку углядел и уверял ее, что она вполне могла бы написать «прекрасный американский роман».

В июне оба молодых человека, претендовавших на благосклонность Пегги, поделили между собой вечернее время, проводимое в ее обществе, — бросая монету, определяли, кому достанется более предпочтительная вторая половина. Но, несмотря на это, исход соперничества становился все более очевидным. В натуре Пегги всегда было нечто беспокойное, даже необузданное, опасность влекла ее к себе столь же сильно, сколь общепринятые условности отвращали. Непредсказуемость Реда волновала ее воображение, а его высокомерие и властность делали ее женственной и беззащитной.

Все очень просто — Апшоу возбуждающе действовал на Пегги, Марш — нет. Некоторое время эти «поделенные» вечера помогали ей сдерживать свои естественные реакции на обаяние Реда. Но в конце концов, вспомнив, по всей видимости, совет Мейбелл, что ответом на секс должен быть брак, она приняла предложение, которого, в некотором смысле, сама добивалась от Апшоу, действуя в соответствии с давней установкой: «не раньше, чем мы поженимся».

Помолвка Пегги с Редом произвела на общество Атланты такое же впечатление, как и ее танец «апаш»: все были шокированы, и никто не одобрил. По этой причине никто из людей, близких к этой паре, не воспринял новость с энтузиазмом. Марш же был просто сражен, но, будучи славным малым и образцовым мучеником, согласился быть шафером на свадьбе. Отец пытался отговорить дочь от этого брака до последней минуты; бабушка Стефенс предупреждала ее, что Пегги делает большую ошибку, а Стефенс уверял, что она выбрала себе в мужья плохого человека. Но в то же время сам спорил с отцом, что яростное сопротивление Юджина Митчелла только дает Апшоу те преимущества, в которых он так нуждается, и что Пегги выйдет за него замуж хотя бы из-за собственного упрямства, если отец будет так упорствовать. Отец, тем не менее, продолжал противиться, и бракосочетание было назначено на 2 сентября 1922 года.

Поскольку жених не принадлежал ни к какой церкви, а Пегги не хотела венчаться по католическому обряду, местом для этого события был выбран дом на Персиковой улице.

Для общества положение Марша в качестве шафера на этой свадьбе было едва ли не интереснее, чем сама свадьба. Не только местные обозреватели светской хроники описывали свое изумление, но заметка о шафере, который сам был серьезным претендентом на руку невесты, появилась и на первой странице «Лексингтон Лидер». Но о чем не догадывались газеты — так это о степени галантности Джона. Он писал сестре о том опустошении, которое произвел в нем выбор Пегги, но при этом добавлял с оттенком мрачного юмора, что «помогает Реду приобрести необходимые вещи, поскольку он готов жениться, даже не имея для этого соответствующего костюма».

Пегги и бабушка Стефенс старались уладить свои разногласия на период подготовки к свадьбе, но им это плохо удавалось: бабушка Стефенс не одобряла ни жениха, ни намерение Пегги пригласить на церемонию венчания епископального священника.