Хозяин Фалконхерста

— Я не поеду дальше, пока тебя не попробую, — сообщил он. — Не могу думать ни о чем другом. Давай прямо сейчас.

Ее вывела из себя его тупость. Скотина, для которой удовлетворить скотское желание важнее, чем обрести свободу! На самом деле ей хотелось того же, но она не могла позволить терять бесценные минуты. С остальным можно и подождать. Кто знает, возможно, она захватит этого могучего самца в Новый Орлеан. Иметь при себе мужчину будет полезно во многих отношениях.

— Почему ты остановился? — спросила она. Голос ее прозвучал нетерпеливо, даже злобно. — Что ты задумал?

Он уже слез с повозки.

— Здесь темно, — проговорил он как можно тише, стараясь не разбудить Бенони. — Ты меня так завела, что на это уйдет не больше двух минут. Ну, слезай. — Он возбужденно указал на сосновую рощу. — Тут мягко, да и лошадке не мешает передохнуть, а то вон как запыхалась!

— Немедленно обратно! — Регина неосознанно взяла на себя роль белой хозяйки. — Садись и бери поводья. Выбрось ты эту глупость из башки!

Гнев окончательно поборол желание. Презренный глупец! Невежественный собиратель хлопка! Ничтожество! Как она могла позволить ему ласкать себя? Она сама не умнее: своим попустительством она только раззадорила его.

— Ты слезешь, мисси, или мне самому тебя стащить?

— Ни то, ни другое. — Она потянулась к хлысту и со всей силы огрела его. Он вскрикнул от боли и вырвал у нее хлыст.

— Кто ты такая, чтобы охаживать меня хлыстом? Возомнила из себя белую? Корчишь из себя хозяйку? Ты такая же черномазая, как я! Хочу — и завалю тебя. Мне нужна женщина, и точка. — Он сменил тон и решил взять ее хитростью: — Иди сюда, мисси. Тебе понравится Нерон. Он лучше всех остальных. Быстрее покончим с этим и поскачем дальше.

Регина сама завладела поводьями, и лошадь так ретиво отозвалась на понукание, что Нерон едва успел отскочить, чтобы не быть раздавленным колесами. Однако он проявил прыть и схватил лошадь под уздцы. Быстро усмирив животное, он отнял у женщины поводья.

На сей раз он не стал тратить время на уговоры, а просто сгреб Регину в охапку. Она пыталась пнуть его побольнее, царапала ему грудь и лицо, но он оказался так могуч, что ее попытки освободиться были для него все равно что комариные укусы. Он потащил ее к укромному местечку, где сосны стояли очень тесно, не пропуская лунного света. Однако не успел он сделать и нескольких шагов, как Бенони, разбуженный схваткой, соскочил с повозки и подбежал к ним.

— Что ты делаешь с моей матерью?

Он вцепился в рубаху Нерона, но даже это, как и сыплющиеся на него удары Регины, не остановило верзилу.

— Мама! — надрывался Бенони, не выпускавший полы Нерона и волочившийся за ним по земле. — Не позволяй ему тебя насиловать! Это страшная боль! Он уже сделал это со мной, и я чуть не околел!

— Что ты натворил с моим сыном?! — взвизгнула Регина и, собрав последние силы, ухитрилась встать на ноги. Воинственно посмотрев ему в лицо, она увидела в лунном свете его похотливо оскаленную пасть и масленые глазки.

— Ну, помял его немного там, в карцере. Ему понравилось. Но разве мальчонка сравнится с настоящей женщиной?

— Он чуть не изуродовал меня, мама!

Нерон одной рукой поймал Бенони, но в того вселилась несвойственная ему прежде отвага, и он кинулся на недруга, царапая, пиная и щипля его. Стараясь отбиться от этой напасти, Нерон не сумел удержать Регину. Схватив Бенони одной рукой за ворот, другой он отвесил ему сокрушительную оплеуху, но Бенони и не подумал отступить, а только назойливее завертелся вокруг Нерона, который безуспешно пытался его стряхнуть, как конь надоедливого слепня. Тогда негр схватил его за горло; его пальцы сошлись у юноши на затылке. Руки Бенони повисли, ноги подкосились. Теперь на Нерона набросилась Регина, молотя его по спине изо всех сил, но это ни к чему хорошему не привело: Бенони сполз наземь, и Нерон навалился на него, упираясь ему в грудь коленями и все сильнее впиваясь пальцами в горло. Тело Бенони свела судорога, он дернул ногами и затих. Нерон стоял на коленях, уставившись на неподвижное тело и еще не отдавая себе отчета в содеянном. Регина рухнула на грудь сыну.

— Ты убил его! Господи, он убил моего сына!

Она притихла, лишившись дара речи. Горе затмило мысли об опасности, бегстве, свободе. Несчастье мигом опустошило ее. Жизнь потеряла всякий смысл.

Нерона мало заботило, что именно он натворил. Смерть Бенони не произвела на него сильного впечатления. Совсем недавно, польстившись на смазливого паренька, он надругался над ним, зажав ему рукой рот, чтобы заглушить крики. Теперь та же рука с той же решимостью лишила Бенони жизни, но Нерон испытывал ничуть не больше угрызений совести, чем несколько часов назад. Довольный, что не слышит больше визга Регины, он оставил труп и, не вставая с колен, потянул к себе Регину.

Напрасно она билась под ним, разрывая на нем рубаху и царапая ногтями грудь; казалось, он потерял чувствительность к боли. Без всякого зловещего умысла, а всего лишь чтобы не дать ей кричать, он схватил ее за горло, как только что ее сына, а свободной рукой освободился от одежды. Она затихла; под тяжестью его тела ее оставили последние силы. Напрасно он шептал ей в ухо немногие известные ему нежные слова — она не отзывалась. Сперва он не торопил экстаз, но потом, окончательно потеряв над собой контроль, мощными толчками едва не вколотил ее в землю и рухнул поперек ее тела.

Немного полежав на ней, возя своими вывороченными губами по ее бледному лицу, он встал, кое-как поправил разодранную одежду и приподнял ее руку.

— Пора идти, мисси. Мне жаль паренька, я не хотел его убивать. Придется оставить его здесь.

Ее рука оказалась безжизненной, и он, поняв это, выпустил ее. До него не сразу дошло, что он убил не только паренька, но и его мать. Тогда он в испуге попятился, пока не уперся спиной в повозку.

Он остался один! То, что он лишил жизни двух человек, удручало его не так сильно, как то, что он остался наедине с двумя трупами. Что теперь делать, куда податься? Ограниченный ум, в котором никогда в жизни не забрезжило ни одной самостоятельной мысли, не считая послушного следования зову животной страсти, ничего ему не подсказывал. Регина была предводительницей; без нее он оказался беспомощен. Мысль, что его в конце концов посетила, была нехитрой: бежать на плантацию Койна, к женщине! Вот кто примет его с радостью! Она всегда была готова спрятать его, накормить, утолить его телесный пыл. С ней он будет в безопасности.

Он залез в повозку и погнал лошадь в обратном направлении. Привстав на козлах, он так нахлестывал обезумевшее животное, что едва устоял на ногах, когда повозка, подняв фонтан брызг, перелетела через ручей и затарахтела по дороге. Он совсем забыл, что ему следовало бы бежать подальше от Фалконхерста. В его слабой голове не могло удержаться одновременно больше одной мысли. Днем он был занят Бенони, ночью Региной, сейчас — женщиной с плантации Койна. Ни брыкающийся мальчишка, ни безжизненная женщина не утолили его аппетит, и его по-прежнему пожирал огонь вожделения. Он предвкушал безумную пляску черных бедер, животный рык, крики восторга, всепоглощающий экстаз, который он мог испытывать только в объятиях своей женщины. Он сел на козлы, позволив лошади бежать самостоятельно. Животное постепенно замедлило бег, а потом и вовсе перешло на шаг. Нерон оставался безучастен. На востоке тем временем занималась заря. На фоне светлеющего неба понурая лошадь лениво тащила разболтанную повозку с отрешенным возницей.

8

Очнувшись поутру, Драмжер вообразил, что так и не покидал Большого дома. Только когда до него дошло, что рядом с ним спит Олли, а не Бенони, он вспомнил, что опять попал в хижину Жемчужины. Здесь ему не грозила ранняя побудка, которую устраивала крикливая Лукреция Борджиа, здесь он мог вволю выспаться. Рука Олли была теплой, убаюкивающей, а набитый кукурузной шелухой матрас, уступая в мягкости постели в Большом доме, не мешал сну. Однако стоило ему попытаться перевернуться на другой бок, как он испытал такую сильную боль в спине, что сон как рукой сняло. О том, чтобы лежать на спине, нечего было и думать. Впрочем, настойка из трав сотворила чудо всего за одну ночь: лежа на животе, Драмжер уже почти не ощущал боли. Тепло Олли снова навеяло на него дремоту. Через три часа, когда он окончательно проснулся, солнце уже сияло вовсю. Олли давно и след простыл, в хижине сильно пахло подгоревшим жиром.