Райский уголок. По велению сердца

Но, в конце концов, именно так она и поступила. Она уехала в Италию со своим красивым старшим сыном, умственно неполноценным, но все-таки горячо любимым. На лето мать привозила Кэрри к бабушке. И тогда для Кэрри наступали волшебные времена, полные солнечного света и восторга, овеянные очаровательно опасным присутствием ее кузена Лео. Ее эксцентричная бабушка, блаженно погруженная в себя, порой импульсивная, по обыкновению немного рассеянная, но всегда любимая, проявляла к своей единственной внучке живой интерес, хотя Кэрри всегда сомневалась, можно ли было назвать это чувство любовью. Но это внимание действовало на Кэрри так благотворно, что она расцветала, как цветок под ласковыми лучами солнца.

Потом все изменилось. Беатрис скоропостижно скончалась в 1912 году, оставив Генри на вилле Кастелли в одиночестве. А затем неожиданно грянула война, а с ней — ужасные лишения, раннее взросление, болезнь матери и ее тяжелые последствия — бремя забот, которые свалились на плечи юной Кэрри. Отец Лео, дядя Джон, умер спустя два года после смерти жены. А сам Лео исчез где-то в окопах войны, как и большинство новобранцев, и больше Кэрри никогда ничего о нем не слышала. Италия казалась ей далеким волшебным миром из детства. Кэрри исполнилось восемнадцать, когда война закончилась. Жизнь с требовательным и капризным инвалидом, каким к тому времени стала ее мать, становилась невыносимой. Они с матерью едва сводили концы с концами, снимая комнату в Айминггоке. Ухажквания Артура Стоу за Кэрри, вежливые и вполне благопристойные, казались спасением, которым ее мать не преминула воспользоваться. Она приняла его предложение, даже не спрашивая мнения дочери, полностью уверенная в ее согласии. Кэрри, никогда не умевшая за себя постоять, всегда озабоченная только тем, чтобы не огорчать мать, молча согласилась. А что еще ей оставалось делать?

И вот теперь итальянский дом возвращается к ней. То ли это подарок судьбы, то ли заговорили узы кровного родства? Она увидит его снова, скорее всего в последний раз. Будет бродить по его комнатам и любимым уголкам сада. Без Артура. Единственное приключение в ее скучной и однообразной жизни. Потом она вернется в Гастингс, к Артуру, в этот дом — она знала это. Ничего не изменится. Ничего. Да и что может измениться? Но по крайней мере у нее останутся воспоминания, которые будут поддерживать ее в жизни.

Наконец желанный миг настал. Наступил конец марта. Внешне оставаясь спокойной, но тщательно скрывая под маской невозмутимости волнение и тревогу, отчего у нее пересохло во рту и засосало под ложечкой, она позволила Артуру усадить себя в вагон «Только для дам», посуетиться вокруг багажа и билетов, утомить себя целым потоком прощальных наставлений и наказов, а потом стала спокойно наблюдать за тем, как удаляется его высокая худощавая фигура по мере того, как поезд покидает шумный, многолюдный вокзал «Виктория».

Позже, вспоминая эти последние минуты, она часто удивлялась, откуда у нее взялось мужество не ответить на его прощальный взмах руки.

Глава вторая

Кэрри следовало бы предвидеть, что путешествие, о котором она так долго мечтала, окажется далеко не таким приятным и комфортабельным. Экономя каждый пенни, Артур отказался от услуг бельгийских и немецких железных дорог и выбрал более дешевые французские, не рассчитанные на большую скорость. Мысль о дополнительных расходах на билет в спальном вагоне вызвала у него глухое раздражение, но все же он не решился заставить Кэрри сидеть всю ночь. Он заказал ей место во втором классе до Швейцарии, затем в Милан и Парму, где она должна была пересесть на поезд, следующий до Багни-ди-Лукка по горной местности. Этот маршрут, довольно популярный летом, когда англичане отправляются в Баши на воды, оказался скучным и малоприятным в марте.

Когда они добирались до Кале, сильно штормило, и Кэрри с трудом справлялась с приступом тошноты. Пароход опоздал в пункт назначения, и когда они были готовы к посадке на поезд, холодный день уже сменился промозглым вечером. Все еще испытывая отвратительную тошноту, она забилась в дальний угол купе, смирившись с бесконечной надоедливой болтовней своих спутников, четой Пилингтонов.

Они расположились напротив нее, пока Артур хлопотал насчет багажа, провожая ее на вокзале Виктория в Лондоне. Втроем они оказались единственными пассажирами в вагоне. Кэрри старалась избегать взгляда любопытных, маленьких глаз соседки и в течение первых двадцати минут путешествия это ей удавалось. У нее замерло сердце, когда их взгляды встретились, и ей пришлось ответить легкой улыбкой на лучезарную улыбку своей спутницы. Пухлая, средних лет дама доверительно наклонилась к ней.

— Я вижу, вы путешествуете одна, моя милочка. Какая вы смелая.

Улыбка Кэрри стала вымученной.

— Это не совсем так.

— Куда вы едете? В Кале? У вас там родственники?

Кэрри покачала головой.

— Мне пришлось поехать в Италию… — она поколебалась —…по семейным обстоятельствам.

— В Италию! Клэренс, ты слышал? Эта девочка едет в Италию одна! — Дама поудобнее устроилась на своем месте. — Ну, моя дорогая, мы сможем составить вам компанию, по крайней мере, до Швейцарии. Видите ли, мы едем в Люцерн навестить своих друзей — очень дорогих нам людей — Торнкрофтов, то есть, доктора Питера Торнкрофта. Он и Клэренс работали вместе до самой пенсии, не так ли Клэренс? Собственно говоря, моя душечка, мы уже говорили с Клэренсом о том, насколько ваш муж — ведь это был ваш муж, правда? — насколько он похож на доктора Торнкрофта. Удивительно. Просто удивительно. Что ты скажешь, Клэренс? Разве я не права…

Кэрри поймала себя на мысли о том, что голос ее соседки напоминает стук ножей и вилок в мойке — такой же громкий и резкий.

— И вы едете в Италию! Одна-одинешенька! Ну, моя милочка, я должна сказать, вы вызываете у меня восхищение. Что касается меня, я никогда не сделала и шага без Клэренса. Правда, Клэренс?

Ее звали Милли. У них было трое детей — два сына и дочь. У всех детей были счастливые семьи, и все они подарили своим родителям внуков. Кэрри вынужденно восхищалась бесконечной чередой фотографий, которые показывала ей Милли во время пути до штормового Ла-Манша. Они жили в Мейдстоуне. В доме были четыре спальни, три комнаты для гостей и современная кухня, а еще две кошки и спаниель, который, судя по их рассказам, обладал скверным характером. Миссис Пилингтон была ярой противницей эмансипации женщин, поддерживала партию тори и любила поговорить о местном бридж-клубе.

Кэрри улыбалась, кивала головой, а сама приходила в отчаяние от перспективы провести всю дорогу до самой Швейцарии в компании столь разговорчивой дамы. Облегчение наступило только во время пересечения пролива Ла-Манш. Милли Пилингтон, как и все остальные, оказалась подверженной морской болезни. Однако, как только ее нога коснулась суши, она вновь обрела дар речи.

— Честно говоря, дорогая — ох, уж эти французы! Стоит только оказаться здесь, как нас ожидает contretemps [8]. — Она широко улыбнулась, довольная своим остроумием. — Не так ли, Клэренс?

Клэренс, как показалось Кэрри, был довольно приятным человеком и интересным собеседником. И если бы у них с Кэрри была возможность не только обмениваться время от времени парой слов, то общение с ним скрасило бы путешествие. Но Милли не умолкала ни на минуту. Она жаловалась на поезда, на жесткие спальные полки. Она жаловалась — долго и шумно — на удобства в туалете. Не обошла вниманием и пищу в вагоне-ресторане, которая Кэрри показалась вполне сносной. Когда в сумерках за окнами поезда замелькали французские деревеньки и Кэрри попыталась сосредоточиться, очарованная обширными сельскими пейзажами, а также открывшимся удивительным и увлекательным зрелищем старинного замка с покатыми крышами среди деревьев в рощице, Милли все тараторила и тараторила. Она была последней, кто устроился на ночь на узкой спальной полке, и первой, кто проснулся утром. Не умолкала ока и за завтраком.