Цветик-2 . Обычные судьбы (СИ)

И повел речь о тундре, о проблемах малочисленного народа хантов, о том, что испокон веков занимающиеся оленеводством люди испытывают большие сложности с разведением олешков, поголовье которых значительно сократилось, о доброте и отзывчивости этого народа, о суровой природе, о их бесхитростных, славных детках...

Лиза, сначала слушавшая его из вежливости, неожиданно для себя прислушалась, а потом произнесла.

-Но я же оленей только на картинке и видела.

-А что тебе мешает увидеть в живую, оленихи те же коровы, а с коровами-то приходилось тебе иметь дело? Вот что я тебе скажу, я здесь ещё неделю буду, к Виктору вон через пятнадцать лет обещаний приехал. Надумаешь ехать со мной, ни грамма не пожалеешь, люди тебя не обидят, наоборот, такого уважения, как там, ты вряд ли здесь, на материке встретишь. Да,холодно, лето короткое, но экстрима и романтики - выше крыши.

Левка же, видя, что его деваха начала говорить с мужиком, шустро накрыл стол под яблоней, притащил чайник и, с умилением, наблюдал, как Лиза незаметно для себя потянулась в пряникам. Он только успевал подливать ей чай в кружку, забрасывая Никитича вопросами и желая, чтобы тот подольше не уходил. И проснулась Лиза, весь вечер ходила из угла в угол, думала, прикидывала.

А наутро огорошила Лёвку:

-Лёвыч! Я, пожалуй, поеду с Никитичем на север, а ты оставайся на хозяйстве, сходим в ЖЭК, пропишем тебя, и живи, а я в гости буду наведываться.

-Лиз ты мне как дочка стала. Я тебя точно в самую нужную минуту встретил, сначала ты меня согрела. А теперь вот я долг отдаю тебе.

- Что ты все долг-долг, раз свела судьба в трудную минуту, значит, так и надо.

И уезжала Лиза из дому с легким сердцем, надев отцовские дешевенькие сережки, а медальончик оставив дома, на хранение Левычу, а Лёвка и Вишняков втихую радовались и переживали за свою девочку.

Девочка за два с лишним года стала известна по всем стойбищам, её всегда ждали в каждом доме, она лечила, как сама смеялась "и детей и зверей", к ней обращались и стар и млад, пригодились все навыки и знания, она умела, казалось, все: принять роды у женщины, вправить вывих, сделать массаж, осматривала местных детишек, ругалась на нерадивых родителей, ставила банки, компрессы и уколы, смеясь, говорила, что вот только зубы лечить не умеет.

Местный народ с большим уважением звал её 'Дохтурка Лиза'. Куда бы она не заехала - везде её ждал лучший кусок и лучшее место. Она строго спрашивала за грязь и антисанитарию, частенько заезжала без предупреждения, для проверки - жизнь пошла трудная, но интересная. Она привыкла к монотонному пейзажу тундры, дальним большим переходам между стойбищами, привыкла ездить на оленях, не боялась собак, лихо научилась стрелять из ружья, подаренного ей благодарными жителями дальнего совхоза. Она смогла справиться с эпидемией среди оленей - не вылезала сутками от заболевшего молодняка, ругалась, материлась, плакала, но все олешки выжили. Искренне и всем сердцем она полюбила этих таких красивых душой людей, и на всех буровых и малых аэродромах она была желанной гостьей.

Находились поклонники, но никто не волновал её, казалось, навсегда замерзшее сердце.

Одно только отравляло ей жизнь - незаживающая рана от обиды. Ладно бы она сделала этой Скворцовой что-то действительно подлое... И все симпатичные высокие мужчины вызывали у неё конкретную неприязнь, вот она и обидела симпатичного стажера у Никитича глупыми словами.

А навестив в конце мая своего названного отца-Никитича (У меня вас аж три штуки! - смеялась она. -Ты, Левыч и Виктор Федорович - я такая богатая. - Ишь, ты,богатая она, - ворчал Никитич, - отцов на штуки считает!!), - увидела незабываемое зрелище: на полянке возле домика шла борьба. Олег, Антон и Вовка пытались побороть Мишу, тот ловко уворачивался от них и все трое оказались поверженными... ещё трое, раздевшись, полезли на него, и опять он уложил всех.

А Лиза, раскрыв рот, стояла и любовалась таким красивым мужиком. Широкие плечи, весь такой жилистый, подтянутый, с мускулами, которые не имели ничего общего с мускулами качков, он вызывал... восхищение??

-Дура, очнись! - одернула себя Лизавета и пошла обниматься с Никитичем!

Где-то через полтора года после отъезда Лизы в городе начались какие-то непонятки.

-Вроде как наметился передел власти, - говорил Лёве Вишняков, к тому времени собравшийся уходить из больницы, - надоело на голом энтузиазме пахать ,да и людям в глаза смотреть стыдно, когда говоришь им, что на операцию надо принести все, вплоть до бинтов. Ху... ая дерьмократия, орали, упивались свободой. Я всегда знал, что в СССР, подав заявку, получу почти все, что мне надо для операции, а сейчас... над своими инструментами трясусь, не дай бог чего, останусь без рук. Это в столицах, там оно да, снабжают, а в нашем Мухине кто кому нужен?

- А чё нам, Федорыч, передел власти? Пусть дерутся как хотят, ща вроде мирно, без стрельбы начали друг друга топить. Я свои копейки всегда заработать сумею, вон пару магазинов оббегу, поразгружаю чего, на хлеб и чай есть. Я вот все радуюсь, как вовремя твой Никитич подвернулся - наша деваха теперь ого-го, на своем месте, я когда с ней говорю ,как это... а - тащусь. И радуюсь, ожила она, да и не последний человек в тундре-то.

Новости хлынули как-то лавиной... объявился какой-то Дрозд, и в течение двух месяцев местные обожравшиеся царьки Михневы, оказались у разбитого корыта, разорены и чуть ли не бомжи. В маленьком городке все было на виду, вот и знали на следующий день новости. Лёва выслушивал всё, не особо комментируя:

- А... паны дерутся, у холопов чубы трещат. Мне что Михнев, что Дрозд, что щегол - одна хрень, до меня никому из них дела нету.

Вот так прошло месяца три-четыре, в народе все больше поговаривали про выборы и нового мэра, называя одну фамилию - Дрозд, уж больно по душе пришлось всем, что на его деньги вычистили местный пруд, когда-то замечательно-красивый, а за годы развала заросший и завонявший, обустроили набережную, сделали дорожки, поставили скамейки, разбили клумбы, пару детских площадок, горожане полюбили ходить туда как прежде.

Лева, часов в пять вечера после небольшого калыма, неспешно брел по центральной улице к себе, отмечая, что улица стала чище.