Украденное счастье

— Я не над песней смеялся, а над тем, как ты раскачивал при этом головой, — оправдывался Бидхубхушон.

— Понимал бы толк в музыке, не стал бы глупостей говорить. Как же можно играть, не отмечая ритма? Вот когда встретишься с другими музыкантами, спроси-ка у них, как нужно играть.

— Да, придется спросить. Однако, Нилкомол, вот о чем я думаю: я тоже иду в Калькутту. Не пойти ли нам вместе? — предложил Бидхубхушон.

— Очень хорошо, но сперва уговоримся: из того, что я заработаю, ты ничего не получишь.

Бидхубхушон легко на это согласился, и затем оба они — Нилкомол с песней «Если мне велит Лотосоокий…» и Бидхубхушон с невеселыми думами о будущем — покинули гостеприимную тень дерева.

Нилкомол очень любил песню о Лотосооком и повсюду ее распевал. Будь эта песня твердой, как камень, она, наверно, стерлась бы в порошок от столь частого употребления.

ПЕРВАЯ НОЧЬ ВДАЛИ ОТ РОДНОГО ДОМА

К вечеру Нилкомол и Бидхубхушон добрались до базара у небольшой деревушки и решили поискать здесь пристанище на ночь. Но куда бы они ни заглядывали, все дома оказывались занятыми. Нигде не было ни одного свободного места. Вдруг они заметили огонек в доме, стоявшем чуть поодаль от других. Большие манговые деревья, которые росли перед домом, скрывали жилище так, что в сумерках его невозможно было разглядеть. Поэтому путники обычно сюда не заходили, а устраивались на ночлег где-нибудь на базаре. Дом этот принадлежал лавочнику. Когда Бидхубхушон с Нилкомолом вошли, они застали там двух молодых мужчин, таких же путников, как и они. Самого лавочника не было: он отправился на дальнюю ярмарку, оставив дома жену.

Бидхубхушон обратился к ней:

— Доченька, хватит ли у тебя места еще на двоих?

— А что вы за люди? — спросила та.

— Брахман и шудра [30], — ответил Бидхубхушон.

— Будь вы оба брахманы, можно было бы пустить. Здесь уже устроились два брахмана, и шудре не место с ними. Ладно, пусть твой человек переночует под деревом, тогда все будет в порядке, — ответила лавочница.

— Что скажешь, Нилкомол? — спросил Бидхубхушон, обернувшись к своему попутчику.

— А разве нет места на террасе? Почему бы мне там не переночевать? — проговорил Нилкомол.

— Туда на ночь приведут корову, — ответила жена лавочника.

— А почему бы тебе корову не оставить под деревом?

— Ишь ты! Корову поставь под деревом, а ему дай место на террасе! Ты что, наставник мой, что ли? По дорогам шататься он умеет, а под деревом спать не научился!

Нилкомол был самолюбив и при этих словах вспыхнул, как порох.

— Пойдем, заночуем где-нибудь в деревне, — сказал он Бидху, — не хочу здесь оставаться.

Бидху с дороги очень устал, и уходить ему не хотелось.

— Ты иди, — сказал он Нилкомолу, — а я никуда отсюда не тронусь.

Нилкомол очень обиделся:

— Ладно, оставайся! Оставайся здесь и сегодня, и хоть завтра — я прощаюсь с тобой, больше мы не встретимся!

С этими словами он вышел, а Бидху так и остался сидеть в комнате. Пройдя немного, Нилкомол остановился: он надеялся, что Бидху все-таки позовет его. У Бидху как раз было такое желание, но он уже успел узнать характер Нилкомола и был уверен, что тот вернется сам. Так и получилось. Выйдя из лавки, Нилкомол остановился в нерешительности: что же ему делать, если его не позовут? Кругом непроглядная тьма. Даже смелый человек не рискнул бы идти вперед один. Местные жители и те не выходят из дома без фонарей. Нилкомол сделал шаг, затем другой, третий — и очутился во дворике у лавки. Отсюда он позвал Бидху:

— Нехорошо было бы бросить тебя одного ночью, вот я и вернулся. Оставайся в комнате, а я буду спать под деревом, — проговорил он, в душе все же надеясь, что они вместе лягут под деревом. Если Бидху оставит его одного, ему придется всю ночь петь песни, и он никому не даст спать.

Читатели, верно, помнят, что одежда на Бидхубхушоне была не первой свежести. Зато два брахмана, которых наши путники застали в этой лавке, были одеты весьма опрятно. Из их разговора Бидху понял, что они учатся в колледже в Калькутте и сейчас возвращаются туда после зимних каникул. Жена лавочника охотно согласилась приготовить им ужин. А на просьбы Бидху она совершенно не отвечала. И хотя Бидху дважды обращался к ней, она не принесла ему ни воды, ни табака, а когда он стал допытываться, где же ему приготовить еду, ответила сердито:

— Вот тебе кочерга, в углу таганок, горшок вон там, на полке, дрова возьмешь под навесом — и можешь готовить.

Сама она тоже принесла дров и горшок с водой, чтобы сварить ужин двум брахманам. Это возмутило Бидху, он задрожал от гнева и заявил хозяйке:

— Не за тем я сюда пришел, чтобы все самому делать.

— Значит, нечего было заходить, шел бы себе дальше. А уж я за тобой не побегу, — насмешливо ответила хозяйка.

Бидхубхушон вспомнил, что он не у себя дома и что здесь гнев его бесполезен. Подавив свое раздражение, он попытался обратить все в шутку: — Не сердись на нас, хозяюшка, куда же мы денемся без тебя?

Но лавочница, видно, все еще была раздражена и ответила грубо:

— Нечего ко мне подольщаться, не поможет. Бери-ка лучше кочергу, разводи огонь и готовь себе ужин, а не хочешь — поищи другое место.

Тут уж терпение Бидху истощилось.

— Ты думаешь, твоя лавка — единственный дом, где можно переночевать? — закричал он с нескрываемым раздражением. — Сейчас же ухожу отсюда.

И он двинулся к выходу, но дверь в это время растворилась и в дом вошел хозяин. Он снял с головы тяжелый сверток и, осмотревшись по сторонам, спросил:

— Кто тут так расшумелся?

— Да вот, посмотри, — затараторила жена, — явился какой-то, просился переночевать, а ужин себе не хочет приготовить. Требует, чтобы ухаживали за ним, как за навабом [31].

— Кто вы такой? — спросил лавочник Бидху.

— Брахман.

— Приношу пронам [32], брахман. Не беспокойтесь. Присядьте, господин, присядьте, — суетливо приглашал он Бидху.

Бидхубхушон сел. Когда шум стих, Нилкомол, оказавшийся тут же, воскликнул:

— Ну и горда же хозяйка. Даже присесть негде. Так и не дала места. Пойдем-ка, поищем у других ночлег. — Сказать это раньше у него не хватило смелости.

Брахманам, которым так старалась услужить жена лавочника, было лет по двадцать. Пока Бидху пререкался с ней, оба усердно молились. Правильнее будет сказать, что молился один, все время с благоговением шептавший слова молитв. Из полузакрытых глаз его катились слезы. Другой же, хоть и преклонил колена, однако успевал бросать нежные взгляды на хозяйку и коситься на своего товарища.

Что и говорить, священный пламень знания незримо пылает в сердце каждого юноши, да вот беда — уж очень быстро угасает он от слез благочестия. Разгорится этот огонек примерно тогда, когда юноша идет в университет, померцает года два с половиной, а там, глядишь, и залило его слезами.

Брахман, глаза которого, как пламя лампы, колеблемое ветром, метались из стороны в сторону, сразу погрузился в молитву, стоило лишь хозяину переступить порог дома. А лавочник взглянул на них обоих и спросил жену:

— А это кто?

— Это брахманы, — поспешила она успокоить мужа. — Они учатся в колледже. Оставь их, пускай молятся.

— Подожди, — перебил ее муж, рассматривая молодых людей с недоверием. — Как ты смела их пустить в дом? Кто тебе сказал, что они брахманы? Не видишь, что это смутьяны! Какая у них каста! А ну-ка, «брахманы», вон отсюда! В моем доме не будет для вас места! Я правоверный хинду [33] и не желаю иметь дела с бунтовщиками. Вон, вон!

Пришлось брахманам прервать свои благочестивые размышления.

С ужасом смотрели они на громадного разъяренного лавочника, который грозился выгнать их. Куда они пойдут? На дворе глубокая ночь, места незнакомые.