Ashen crown (СИ)

Как и обещал, Чимин написал Леону. Хосок замечал некие мучительные перемены в Юнги.

Позже четверо сидели под навесом у бассейна и переводили потухшие взгляды, к поднесенным десертам не притрагивались. Казалось, Тэхён и Юнги с трудом сдерживаются, чтобы не сорвать с себя шкуры и не броситься в костёр. Поэтому относительно мирную беседу поддерживали Чимин с Хосоком, от которого не удалось ничего утаить.

Выпав из реалий, Тэхён напряжённо размышлял. Он опасался втягивать в это Чимина, хотя и знал, что сокрытие тайны - в ущерб.

— Леон обещал заехать, — как бы невзначай сообщил Чимин и погладил по руке.

Тэхён очнулся, услышав глухой стон: он сильно сжал его запястную косточку. Чимин стерпел боль.

— Я пойду, — Юнги встал из-за стола.

— Оставайся здесь, — второпях предложил Тэхён. — И вообще. Будет гораздо безопаснее, если мы будем жить в одном доме.

— По-моему, ты перегибаешь палку, это уже паранойя, — заметила Эсперанса.

— Согласен, — поддержал падре. — Как раз в нашем случае безопаснее находиться в разных местах, — он почти озорно подмигнул танцовщице. — Кстати, красотка, не желаешь прогуляться?

Чимин и Тэхён остались наедине. Голубая вода бассейна впитывала тепло, просачивающееся из-под хмурого облачного покрывала. Где-то вдалеке над Этной потянулась тонкая струйка дыма, Гефест ковал новый меч. Повсюду теперь виделись зловещие предзнаменования. Чимин прильнул к нему, уложив голову на плечо, захрустел по осколкам неприятным вопросом:

— Что вы там нашли, Тэхён?

Он в который раз нашёл смерть, выстудившую бесполезную плоть, нашёл отголосок Тэхёна, запертого в подвале, он закрыл ему веки и сжёг, запил его седативными и развеял по ветру… Однако, пошевелив пальцами ног, встряхнулся. Живой. Хотя это качество спорное.

— Я не знаю, как рассказать. Поэтому подожди, пока я сам не пойму, ладно?… — Тэхён помолчал и вдруг выдавил: — Обними меня.

Изумившись, Чимин медленно перебрался к нему на колени и крепко обнял, прижав его голову к своей груди и гладя руками по волосам. Прижимаясь, Тэхён ощутил долгожданную трезвость мысли, но не спокойствие.

***

Как для особы, подверженной эмоциям, Эсперансе удалось выдержать рассказ Юнги на удивление стойко; она призадумалась, приоткрыла рот, чтобы что-то переспросить, но не стала. А он поделился потому, что не мог избавиться от морока увиденного кошмара. Пожалуй, благодаря ей, его собственные чувства вернулись к покою. Если не считать истории Тэхёна…

— И эти люди, значит, почитают какого-то демона, при этом насилуя мальчиков? Господи, ну и ужасы… мурашки по коже. Больше я тебя просить рассказать «что-нибудь интересное» ни за что не стану.

Прогулочным шагом, минув не одну улочку, они добрались до его дома. Внутри Юнги угостил гостя чаем, и они вдвоём принялись рассуждать вслух, разговорились. В конце концов, падре принёс энциклопедию и указал на изображение статуэтки и статью.

— А этот Баал ни балды не страшный, похож на человека, — хмыкнув, заметила Эсперанса.

— Он аналогичен Зевсу, если по уму, и почитался у древних семитов, как божество солнца, — Юнги придвинулся на стуле так близко, что их плечи соприкоснулись, и можно было почувствовать, как свежо пахнут её завитые локоны. — Ему подносили жертвоприношения, взрослых, детей, кого угодно. Во время служения также осуществлялись оргии. Вкупе всё это позже и стало поводом считать этого бога вовсе не тем, за кого он себя выдаёт, ну и плюс-минус распри семитов и иудеев на тему «чей бог лучше». Не суть. Если честно, я склонен считать, что главарь Стидды явно сумасшедший и взял это всего лишь за основу. У каждой секты найдётся связь с реальной историей, это придаёт идеологии весомость.

— Отвратительно, — Эсперанса захлопнула книгу и прикрыла глаза. — Так и вижу перед собой этот кадр.

— Извини, я всегда был хорошим рассказчиком.

— Впредь буду носить с собой скотч, чтобы вовремя… — фыркнув, она резко повернула голову, и…

Юнги бесстыже впился в её губы, притягивая за шею и талию, нуждаясь в тепле не аморфном, а принадлежащем одному человеку. Она инстинктивно подалась вперёд, запустила пальцы в его волосы, жалобно промычала в поцелуй. К щекам прилила кровь, кровь хлынула ниже, неловко двинув рукой в его колено, она промазала и попала… на эрекцию, натянутую грубую ткань сутаны. Подействовала дурманящая опиумная доза недостаточного адреналина, как панацея от мучений.

Отхлынув, Эсперанса набрала воздуха в грудь. Святой отец облизнулся, сгоняя бесов со своих плеч на её, хрупкие, гладкие, перемалывая её в муку. У неё дрожали колени, в паху затвердело. Выносило от той тональности, с какой он дышит, от частоты, что излучает, какого-то блядского стреляющего насквозь взгляда. Борясь с желанием, оба стояли на краю пропасти, но кто-то шевельнулся первым, ударился о дно. Они дорвались, сплелись и целовались мокро, долго, уходя в порыве к порогу спальни, над которым висит распятие.

Уронив её на кровать, он навалился сверху и задрал пышную юбку, втираясь между бёдер, стянул с плеч остатки топа, пальцы прошлись по промежности, а губы приложились к кадыку, ключицам. Эсперанса видела его кожу, оскал, обмерла, когда он провёл по накачанному оголённому торсу её ладонью. Она зажала его коленями и дождалась, пока прольётся пахучее масло, пока его пальцы окажутся внутри, а губы снова накроют, и язык вывернет пируэт за пируэтом. Он хотел её, хотел страстно, вынянчить, растопить и заморозить, а потом разломить, снова разбавить. И так бесконечно. Сделать своей. Осознал - нет смысла оттягивать. Когда жизнь только сейчас, и у них всё сыплется под ногами.

Как она и хотела, он брал её подобно женщине, неторопливо, но в меру пылко, наслаждаясь осознанием, что всё это - его мужчина. Посланный ли с небес, доставшийся ли по приговору, но определённо с ним связанный. Раздвинув её ноги шире, подхватив за ягодицы, он резко вошёл, разливаясь по её телу, слипаясь кожей, сгребая в объятия, и припал к изгибу плеча. Выгибаясь, Эсперанса стонала и видела Отца, и Сына, и Святого Духа. Целиком в ней, благословляющего её пороки. С каждым ударом бёдер, она верила всё больше, чувствовала, как он силён и как хорошо выучил наизусть то, чего знать не мог. Как и сколько, в какой мере нужно им обоим.

Вкалывая заточенные полукружья ногтей в его лопатки, расцарапывая спину, Эсперанса подгоняла его в ритме и норовила наставить засосов. Юнги не отставал, разгоняя истому, оттягивая за волосы, как в её самых пронзительных мечтах. Они занимались и сексом, и любовью, утешаясь запахом друг друга, голосами, обмениваясь укусами. Юнги усадил её на себя, окольцевав талию одной рукой, другой нырнув в гущу шелковистых прядей. У неё оставалась грудь, но Юнги целовал те участки, какие не обрастали искусной обманкой, словно знал, что ещё немного - и докопается, задев за больное.

Всегда было странно ощущать мужское и женское, в один момент ощущая член в себе и разрывающую боль в члене собственном. На последних толчках он трахал её бешено и беспощадно. Подпрыгивая, она и могла только, что держаться за плечи, заливая комнату стонами. Задыхаясь, она чуть было не выкрикнула паршивое трёхзначное с подтекстом в ноль, а вышел просто продолжительный стон, сорвавшийся лавиной. Вжимаясь в него, она содрогнулась, мазнув губами по щеке.

Увидев трогательно раскрывшийся ротик, Юнги откинул с её лба чёлку, заприметил красивый овал лица, вполне мужественный, помазал пальцем по влажным губам и провёл по линии челюсти. Измученно дыша, Эсперанса продолжила двигаться, обсасывая его суставчики и костяшки, доводя до оргазма.

Падре кончал божественно, скрестив руки на её спине, задрав подбородок, хриплым басом спаивая воздух. После он тесно обнял её и затих, не веря, что нашёл искомое, позволяя целовать свои виски, отвечая на ласки. Он целовал её тело, идеальное, упругое, для него созданное. И рассказывал о том, где вырос и что видел, переплетая слова с нежностью, укутывая в простыни, возвращаясь к появляющейся улыбке, заглядывая в очарованные глаза и прикасаясь с бережной отеческой заботой. Юнги держал её за руку, воркуя до глубокой ночи.