Испорченная кровь (ЛП)

путешествуют по моему носу и щекам. Он смотрит на

мои веснушки. Айзек всегда так делал, будто они

были произведениями искусства, а не пигментным

дефектом. У доктора нет веснушек. У него мягкие

глаза, которые в уголках опущенные вниз, и два

передних зуба, незначительно закрывающие друг

друга. Он выглядит одновременно обычным и

красивым. И если вы присмотритесь достаточно

близко, то увидите, насколько интенсивны его черты.

Каждая говорит с вами по-разному. Или, может быть,

я просто писатель.

— Мы здесь не ради выкупа, — настаивает он.

— Они хотят чего-то от нас.

—

Что,

например?

— произношу

я

как

раздражительный ребёнок. Поднимаю тыльную часть

руки к губам и кусаю кожу на костяшках пальцев. —

Никто ничего не хочет от меня, за исключением,

может быть, большего количества историй.

Айзек поднимает брови. Мне приходит на ум

Энни Уилкс и источники её психопатической

влюбленности. Ни за что.

— Они не оставили мне печатную машинку, —

уточняю я. — Или даже ручку и бумагу. Речь ид ёт не

о моей писательской деятельности.

Мужчина не выглядит убеждённым. Я готова

направить его в сторону карусели, особенно, если это

означает, что он перестанет смотреть на меня так,

будто у меня есть волшебный ключ, чтобы выбраться

отсюда.

— Карусель — это жутко, — говорю я. Это всё,

что нужно, чтобы подтолкнуть его разработку

теорий. В пол уха слушаю его теории — нет, я их

вообще не слушаю. Притворяюсь, что слушаю, а сама

вместо этого считаю узлы в деревянных стенах. В

конце концов, я слышу своё имя.

— Расскажи мне, как ты э т о помнишь, —

призывает он меня.

Я качаю головой.

— Нет. Какой в этом толк?

Я не в настроении, чтобы вернуться к

рассмотрению этих аспектов своей жизни. Они несут

за собой другие вещи. Те, из-за которых, в конечном

счёте,

я

очутилась

на

удобном

диване

психотерапевта.

— Хорошо. — На этот раз встаёт он. — Я

собираюсь приготовить обед. Если ты собираешься

оставаться здесь, запри люк.

На этот раз Айзек не остаётся проверить,

заперлась ли я. Он рассеян. Я ненавижу его.

Мы едим в тишине. Он разморозил гамбургеры

и открыл банку зелёных бобов. Доктор нормирует

нашу еду. Я понимаю это. Играю с бобами и ем

гамбургер с помощью вилки, разрезая его на куски.

Айзек ест ножом и вилкой, нарезает одним,

нанизывает другой. Я спросила его об этом один раз,

и он сказал:

— Есть инструменты для всего. Я врач. И

использую правильный инструмент для правильной

цели.

Айзек злиться на меня. Я бросаю на него взгляд

каждые несколько укусов, но взгляд доктора остаётся

на его пище. Когда я заканчиваю, то встаю и несу

свою тарелку к раковине. Мою и вытираю её. Кладу

обратно в шкаф. Я стою за ним, пока он заканчивает

свою трапезу, и смотрю на затылок Айзека. Вижу

седину в его волосах, в основном на висках. Немного.

В последний раз, когда я видела доктора, её там не

было. Может быть, искусственное оплодотворение

послужило причиной. Или его жена. Или хирургия. Я

родилась с сединой, так что, кто знает? Когда он

встаёт из-за стола, я быстро отворачиваюсь и

занимаю себя тем, что протираю стойку. Протирание

тряпкой и уборка кажутся глупыми. Я убираю дом

своего похитителя. Это немного ощущается как

предательство: жить в грязи или убрать свою

тюрьму. Я должна была спалить её с лица земли.

Заканчиваю вытирать своей тряпкой, складываю её и

аккуратно вешаю на кран. Прежде чем пойти наверх,

я хватаю в охапку несколько дров из др овяного

шкафа. Мы почти сталкиваемся у подножия

лестницы.

— Позволь мне отнести их для тебя.

Я усиливаю хватку на дровах.

— Разве ты не должен остаться, чтобы охранять

дверь?

— Никто не придёт, Сенна. — Айзек выглядит

почти грустно и пытается взять у меня дрова.

Я отвожу руки подальше от него.

— Ты не знаешь этого наверняка, — возражаю

я. Он смотрит на мои веснушки.

— Тише, — говорит мягко он. — Они бы уже

пришли к этому времени. Прошло четырнадцать

дней.

Я качаю головой.

— Не может быть, что так много... — Я

мысленно делаю подсчёты. Мы были здесь в

течение...

четырнадцати

дней.

Он

прав.

Четырнадцать. Боже мой. Где поисковые группы?

Где полиция? Где мы? Но, самое главное, где это т

человек, который притащил нас сюда? Отдаю свои

дрова. Айзек слегка мне улыбается. Я следую за ним

вверх по ступенькам и поднимаюсь по лестнице на

чердак, чтобы он мог передать мне дрова.

— Спокойной ночи, Сенна.

Я оборачиваюсь на яркое солнце, льющееся

через окно позади меня.

— Доброе утро, Айзек.

Мы в неизвестности.

Айзек сходит с ума. Почти каждый день, в

течение нескольких часов, он вышагивает перед

кухонным окном, всматриваясь в снег, будто тот с

ним разговаривает. Кажется, словно он что-то видит,

но

там

ничего

нет — только белые холмы,

находящиеся посреди белизны, раскинутые на белом

и покрытые белым. Мы нигде и снег ни о чём не

говорит. Я скрываюсь от него в своей спальне на

чердаке и иногда, когда устаю от этого, лежу на полу

в комнате с каруселью , смотря на лошадей. Он не

заходит сюда, говор я, что это его пугает. Я стараюсь

напевать песни, потому что так делал бы один из

моих персонажей, но это заставляет меня чувствовать

себя чокнутой.

Независимо от того, где нахожусь, я чувствую,

что он пульсирует сквозь стены. Айзек всегда был

интенсивным. Это то, что делает его хорошим

врачом. Он пытается выяснить, почему мы здесь,

почему никто не пришёл. Полагаю, я тоже должна

думать об этом, но не могу сосредоточиться. Каждый

раз, когда я начинаю задаваться вопросом, зачем

кому-т о т а к делать, начинается пульсирующая

головная боль. Если я буду углубляться в свои мысли,

то взорвусь. « Как грейпфрут в микроволновке», —

думаю я.

Когда мы находимся в одной и той же комнате,

его глаза давят на меня. Они давят как пальцы,

впиваясь в мою плоть всё сильнее и сильнее, пока я

не вырываюсь, сбегая в свой люк и прячась. Айзек

больше не поднимется в мою комнату. Он начал

спать в комнате, где я нашла его связанным, а не на

диване. Это произошло после шести недельной

отметки. Айзек просто перебрался туда однажды

ночью и перестал охранять входную дверь.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, следуя за

ним к кровати. Он снимает рубашку, и я быстро

отвожу глаза.

— Иду спать.

Я в недоумении наблюдаю, как он отбрасывает

свою рубашку в сторону.

— Что, если... что насчёт...?

— Никто не приходит, — произносит он,

раскрывая простыни и забираясь в постель. Айзек не

смотрит на меня. Интересно, он не хочет, чтобы я

увидела что-то в его глазах?

Я не спорю с ним. Несу свои одеяла и нож вниз

и сажусь на диван, уставившись на дверь. Айзек

может позволить себе расслабиться, но я не

собираюсь этого делать. Не собираюсь доверяться

своей тюрьме. И уж точно, я не собираюсь

принимать это как постоянство. Я готовлю чайник с

к о ф е , хватаю

немного

вяленой

говядины

и

приступаю к вахте. Когда он спускается вниз

следующим утром и находит меня бодрствующей, то

удивляется. Доктор приносит мне свежий кофе и