Аквамарин (часть 2): по моим правилам (СИ)

Наверное, каждый человек может интуитивно чувствовать ее приближение. И это не только больные неизлечимой болезнью, проживающие каждый миг с готовностью встретить худшее. Те, кто уходят из жизни спонтанно, резко, волей несчастного случая, тоже неосознанно чувствуют ее приближение. Каждый из нас пришел на эту землю ради выполнения собственной миссии, и никто не знает, в чем она заключается: в том ли, чтобы родить гениального ученого, в том ли, чтобы помочь бездомному не умереть с голоду, в том, чтобы в нужное время оказаться в нужном месте и своим простым, ничего не значащим для нас самих советом, вдруг случайно спасти чью-то душу, наполнить другого человека пониманием собственного смысла?.. Но что происходит, в то мгновение, когда дело сделано? Наш организм устроен так, что в ту секунду, когда мы чувствуем себя опустошенными, испитыми до дна, в эту самую секунду мы снова пытаемся запрыгнуть в кабинку колеса обозрения и прокатиться по новому кругу. Мы не догадываемся о том, что все кончено. Мы пытаемся развернуться на новый виток своего сценария. Мы стоим в той точке, когда четко ощущается прошлое – старое, и будущее – новое. Новая работа, новые увлечения, новые друзья, возможно, даже новая семья – плоды душевных метаний человека, создающие иллюзию начала нового этапа… Но вскоре, мы понимаем, что ни одна из попыток перетряхнуть себя на новый уровень не приносит удовлетворения. И тогда приходит она. Забирает тех бедняг, которые мучаются от невыносимого желания понять, как жить дальше… Они просто не знают, что их миссия выполнена, смысл был, и искать новый, если старый утерян, бесполезно…

Так думала Лив о себе, чувствуя всем своим больным сердцем, что она уходит… А Джонни плакал над ней, страдая от невыносимого горя, понимая, какая страшная тень нависла над его любимой… В его глазах горело сожаление, сожаление о каждой минуте, которую он провел вдали от нее, сожаление о том, что не успел все исправить…

А она, понимая ужас того, что из ее песка в верхней доле часов остались лишь жалкие крупицы, собрала в себе все силы, какие только еще были в ее холодеющем теле, и сквозь ужасный кашель, еле слышно прошептала:

- Джонни… - кашель, он вздрогнул, в страхе посмотрев на нее и боясь того, что может услышать. А она должна была сказать… Вдоха не хватало, сердце не слушалось, боль рвала на части, но у него впереди еще целая жизнь, и она должна была сказать ему правду. – Прости… меня… - Лив задохнулась, а Джонни только сильнее сжал ее своими руками, покрывая поцелуями ее лицо… Нет, ей не хватало сил сказать все… - Я… люблю… тебя… - выдохнула она и почувствовала слезы по своим щекам. – Я… кажется… уми…

- Нет! – шепотом воскликнул Джонни, отчаянно замотав головой и заглядывая в ее глаза, зажимая ее рану с такой силой, будто хотел остановить кровь и заживить ее своим собственным теплом. Он дрожал, Лив чувствовала это, и ей хотелось только… успокоить его. Больше она ничего не могла сделать. Не в этой жизни. – Нет! Не смей! Не смей так говорить, Лив! Ты всю жизнь боролась, не смей сдаваться сейчас, мы почти приехали, прошу, потерпи еще чуть-чуть, и все будет хорошо… Я клянусь тебе… Если ты умрешь, то и я умру, понимаешь? – он наклонился к ее лицу близко-близко, Лив могла ощущать свой самый любимый аромат морского воздуха и теплый ветерок его дыхания, согревающий ее холодные губы… Боже, если бы можно было… Хоть один еще только миг побыть с ним просто вот так, глядя в его глаза, ощущая его отчаяние и любовь, чувствуя его объятия… Но у нее не было этого времени. И сказать ему она так и не смогла… Ни ему, ни Максу, который тоже был в машине, Лив ощущала его присутствие, знала, что он бы никогда не оставил ее в такую минуту…

Оливия закашлялась, отпуская последние жизненные силы, и еле слышно проговорила:

- Нет… Ты должен… жить… Это… не страшно… Джонни… Умирать не страшно. – вдруг отчетливо проговорила Лив, сделав последний болезненный, свистящий вдох. Она видела, что он хочет заспорить с ней, видела, как он сопротивляется, пытаясь удержать в своих руках те считанные крупицы песка, которые в ней остались, отказываясь верить, что его любимая вдруг исчезнет навсегда, но слегка покачала головой. – Твое… сердце… должно биться, Джонни… Не сдавайся… Моя… роль… сыграна…

Джонни снова замотал головой и с мольбой в глазах посмотрел вперед.

- Нет, нет, Оливка, что ты такое говоришь! Ты не права, еще не все, терпи, малышка, мы почти приехали, терпи! – отчаянно приказал он ей, но Лив уже уплывала в руки боли… Ей не хватало воздуха, а сердце стучало все медленнее…

- Лив! Лив… Как она?!? – взволнованный, чуть дрожащий голос Макса с переднего сиденья… Лив слышала его зов, но уже не могла говорить. Да, она причинила и ему не меньше боли своими чувствами, своим выбором… Если она умрет, им обоим станет легче…

- Времени почти нет. – глухо ответил Джонни, и мотор взревел…

Лив последний раз посмотрела на него и с огромным трудом, горячими, окровавленными губами шепнула:

- Спасибо… Мой… спаситель…

Не смогла договорить. Сознание осталось безжалостно к сердечной боли, ускользнув в самый важный для нее момент. Лив провалилась в темноту и мир безболезненной пустоты.

Глава 27

Оливия видела себя на лужайке. Над ней висело серое-пресерое небо, кое-где переходящее в грязно-синие кучевые облака, а под ней ковром стелилась практически без цвета и запаха бледно-зеленая трава. Девушка села, удивленно оглядываясь. Она прекрасно помнила последний свой эпизод: машина, боль, Джонни… А значит, это сон.

Лив встала с лужайки и оглянулась: она была на участке перед собственным фамильным домом. То же крыльцо, тот же фонтан с дурацкими крылатыми мужчинами, тот же особняк, прикрытый с левой стороны вишневым садом… Хотя… Все эти, до боли знакомые девушке, детали пейзажа все же отличались от тех, которые она видела в последний раз, выезжая из этого дома на встречу с Эрнесто. Облицовка дома была покрыта свежим слоем белой краски, панорамного окна в отцовском кабинете еще не наблюдалось: было лишь обычное, как и во всех других комнатах, окно; вишневые деревья казались меньше, а рядом с садом, под зеленой кроной, которая сейчас была серой, как грязная тряпка, Лив неожиданно обнаружила качели и песочницу… Те самые качели, на которых она качалась в детстве, и Джонни, еще мальчишкой, носился вокруг нее, сманивая разными хитростями, чтобы она, наконец, уступила это прекрасное изобретение человечества ему…

Ощутив волну сжимающей сердце ностальгии, Лив вдруг показался волшебным этот странный, хоть и исполненный не в самом радужном цвете, сон, напоминающий ей о том прекрасном времени, когда у нее была целая семья… Мама… Папа… Сестра… Охваченная трепетом, Лив опустила взгляд себе на грудь: ну, конечно. Никаких ран. Точно, она спит. Только вот абсолютной тишины, как полагается этой безлюдной картине, в этом сером, безветренном мире не было: она то и дело слышала какие-то голоса, которые монотонно отдавали команды, но не разбирала отдельных слов…

Всему этому должно быть какое-то объяснение. Лив двинулась было к качелям, но, остановившись и немного подумав, отчего-то решительно переменила направление и зашагала к дому. Не успела она подойти к крыльцу, как почувствовала перед собой невидимую, неосязаемую энергетическую преграду или барьер. Она удивленно остановилась, но отчего-то побоялась шагнуть дальше… И в эту секунду парадная дверь отворилась, и Лив с изумлением увидела… маму. Маму. Ее маму, погибшую много лет назад…

Сердце дрогнуло, потянувшись к ней всеми силами, но от шока Лив не могла пошевелиться, во все глаза глядя на нее… Это самый лучший сон в ее жизни, как же не хочется просыпаться, лишь бы быть здесь, рядом с ней, рядом с мамой… Лив жадно впивалась глазами в ее лицо, озаренное мягкой, но такой нежной улыбкой, в ее голубые глаза, всегда понимающие, всегда сочувствующие, всегда готовые помочь и самые красивые на свете, в ее руки, отчаянно пытаясь вспомнить тепло их объятий, и слезы сильным потоком хлынули из ееглаз… Мама выглядела также, как и в тот самый, ненавистный, трагичный день: на ней было легкое синее платье с коротким рукавом и юбкой до колена, такие же синие туфли без каблука. Светлые волосы до плеч были заколоты с двух сторон заколками, а губы… Лив все так же жадно и восторженно посмотрела на них – они блестели перламутром… Теперь она вспомнила. Вспомнила, почему так любит блески для губ. Их любила мама.