Бархатная смерть

И все же, сказала себе Ева, приятно быть замужем за человеком, готовым бросить горсть монет в пустоту. Размышляя об этом, она вошла в дом, где было место смерти.

3

В помещении, отделанном белой плиткой и блестящей нержавейкой, главный судмедэксперт Моррис, как всегда элегантный и невозмутимый, склонился над телом Томаса Эндерса. На Моррисе был костюм цвета ржавчины и рубашка цвета старого золота. Те же цвета повторялись и в тонком шпагате, которым Моррис перевил свои длинные темные волосы, заплетенные в косу. Чуть ли не половина его умного плоского индейского лица с продолговатым разрезом глаз была закрыта очками-микроскопами. Ловкие пальцы бережно отделили и подняли печень, которая Томасу Эндерсу больше не была нужна. Моррис поместил орган на весы и улыбнулся Еве.

– Путник подъехал к ферме и попросил пустить его на ночлег.

– Почему?

Моррис погрозил ей пальцем.

– Фермер ответил, что путник может разделить комнату с его дочерью, только пусть руки не распускает. Путник пообещал, поднялся в комнату и в темноте лег в постель рядом с фермерской дочкой. И, конечно, слова своего не сдержал. Утром, чувствуя свою вину, путник предложил заплатить фермеру за гостеприимство, но фермер от его предложения отказался. Тогда путник выразил надежду, что не побеспокоил ночью фермерскую дочь. «Вряд ли, – ответил фермер, – мы как раз сегодня ее хороним».

Ева фыркнула.

– Юмор висельника.

– Наше фирменное блюдо. А при данных обстоятельствах оно как нельзя более кстати. – И он кивнул на неопадающую эрекцию Эндерса.

– Что ты думаешь по этому поводу?

– Да как-то грустно и в то же время завидно. Я провожу токсикологию, но, если только твой убитый не был чудом природы, мы можем предположить, что этот бодрый петушок накачан усилителями эрекции. А когда он достиг вершины, умело надетые кольца удержали и заперли кровь в точке невозврата.

– Черт бы тебя побрал, Моррис, я всего лишь коп. Ты меня только с толку сбиваешь всеми этими терминами.

Он засмеялся и отделил тонкий срез печени.

– Мы встречаем посмертную эрекцию довольно часто, особенно при удушении или повешении, потому что кровь в теле подчиняется закону земного тяготения и устремляется вниз. Пещеристая ткань пениса наполняется кровью и расширяется. Но как только тело сдвигают с места, эрекция опадает. У нашего друга, – Моррис кивнул на тело Эндерса, – она сохранилась только благодаря опоре на кольца.

– Ну да, – кивнула Ева, – люди еще в доброе старое время подметили, что у повешенных бывают стояки, и говорят себе: «Эй, может, если я себя придушу во время секса, и у меня будет хороший стояк». До чего же люди глупы!

– С этим трудно спорить, тем более что нам с тобой частенько приходится видеть людей в момент наивысшего проявления убийственной глупости. Итак, наш нынешний гость: эротическое удушение, возможно, самоудушение, если выступаешь с сольным танцем. Удушение отсекает кислород и накачивает мозг эндорфинами, повышающими сексуальное наслаждение. Эротическое удушение является причиной значительного числа случайных смертей ежегодно, а также множества смертей, официально считающихся самоубийствами.

– Это не было самоубийством.

– Безусловно, нет. – Моррис взглянул на тело. – Я думаю, в нашем случае агония медленного удушения тянулась минут пятнадцать-двадцать. Но обрати внимание: на запястьях и лодыжках нет следов синяков. Какой бы мягкой ни была веревка, когда человек умирает, медленно задыхаясь, он будет двигаться, бороться, сопротивляться. Даже при бархатных путах останутся следы от лигатуры. Даже здесь. – Он протянул Еве пару очков-микроскопов. – Вот здесь, где веревка затянулась, врезалась, перекрыла ему кислород, нет никаких следов напряжения или натяжения. Он не корчился. След есть, но почти совершенно ровный.

– Значит, он просто лежал и умирал?

– Вот именно.

– Даже если человек решил умереть, его тело инстинктивно будет сопротивляться.

– Совершенно верно. Если только…

– Оно не сможет сопротивляться, – догадалась Ева. – Сколько еще ждать токсикологии?

– Пометил флажком, – отозвался Моррис. – Но кое-что я могу дать тебе прямо сейчас. Вот, смотри.

Ева опять склонилась над Эндерсом, внимательно вгляделась в синяк под правым ухом и увидела. Еле заметный точечный след, почти невидимый из-за странгуляционной борозды.

– Укол шприцем?

– Правильно, моя верная ученица. Если он сам делал себе этот укол, то выбрал странное место. Тем более для правши – а он был правшой.

Сдвинув очки на лоб, Ева мысленно перенеслась в спальню Эндерса.

– Убийца входит, пересекает комнату. Подходит к кровати. Покрыт изоляцией с головы до пят, на ногах бахилы, чтобы заглушить шаги. Да там все равно ковры толстые. Накачивает Эндерса дурью, пока тот спит. Быстро, чисто. Даже если Эндерс начал просыпаться, все равно хороший наркотик мог оглушить его за секунду. Потом связывает его, как цыпленка, ставит мизансцену и уходит, оставляя его умирать. Забирает диски с камер наблюдения. Система уже отключена, но он забирает диски. Или он чертовски дотошен, или просто надеется, что мы невероятно глупы и что это собьет нас со следа. Заставит нас поверить, будто это был несчастный случай.

– Невероятно глупыми мы точно не являемся, – возразил Моррис.

– Как бы то ни было, он мертв. – Ева прошлась среди стальных стоек и компьютеров и вернулась назад. – Если собираешься прикончить парня, зачем усыплять его дурью, когда можно просто устроить ему передоз? Ладно, допустим, у тебя кишка тонка, ты не перережешь ему горло, не забьешь его до смерти битой. Может, ты предпочитаешь пассивные методы. Но зачем этот унизительный спектакль со стояком и кольцами, когда сгодилась бы смертельная доза барбитуратов, или яда, или чего угодно из целой кучи всякой дряни?

– Это дело было слишком личным, – предположил Моррис.

Ева кивнула – приятно найти единомышленника. Но ее ухмылка была злой.

– Вот видишь? Невероятно глупыми мы точно не являемся. Дай знать, как только получишь токсикологию, Моррис.

– Как только, так сразу.

Войдя в «загон» убойного отдела, Ева увидела, как Пибоди что-то прихлебывает из кружки емкостью с Индийский океан и одновременно ухитряется работать на компьютере. Это напомнило Еве о том, что сама она давно уже не пила кофе. Она сделала знак напарнице, указала на дверь своего кабинета и, повернувшись, чуть не налетела на одного из своих детективов.

– Ты не стеклянный, Бакстер.

– На секунду.

– Занимай очередь.

Ева прошла в свой кабинет с единственным окном, побитым письменным столом и просевшим креслом для посетителей. Первым делом она заказала автоповару кружку кофе.

Отхлебнув первый живительный глоток, Ева взглянула на Бакстера поверх края кружки. Он был ловкий, сообразительный, опытный, и ему хватило ума подождать со своим делом, пока она не подзарядилась кофеином.

– Ну?

– Мне попалось одно дело пару месяцев назад. Оно застопорилось.

– Напомни мне.

– Парню перерезали горло и отхватили все его причиндалы в притоне, где комнаты сдают на час, на авеню Д.

– Что-то припоминаю. – Ева мысленно перелистала файлы. – Пришел с бабой, которую никто не помнит. Никто не видел, как она уходила.

– Горничная (хотя «горничная» – это еще сильно сказано) нашла его на следующее утро. Кастер Нед, возраст – тридцать восемь лет, работал техником-смотрителем одного административного здания в центре города. Оставил жену и двоих детей.

– Шерше ля фам, – заметила Ева, вспомнив слова Пибоди, сказанные утром.

– Да я уже с ног сбился в поисках этой проклятой «фам». По нулям. Никто ее не помнит. Если помнят, то смутно. Мы копали, нашли бар (хотя «бар» – это сильно сказано), где она его подцепила, но никто не может сказать о ней ничего конкретного. Разве что, что она рыжая и, судя по всему, профессионал. Никто не может дать словесный портрет. Парень был игроком. Мы слегка надавили на его дружков и выудили из них эту ценную информацию. Спал с кем попало, шлялся по кабакам, выигрывал по мелочи – раз или два в неделю, проигрывал по-крупному. Мы с малышом, – так Бакстер называл своего помощника, офицера Троя Трухарта, – часами прочесывали трущобы, кабаки и прочие злачные места. Мы в тупике, Даллас. Дело замерзает прямо на глазах.