Сильвия

— Кое-какие города еще остались. Да все равно, не верю я вам, — сказал я.

— Мак, вы же не считаете меня шарлатаном, правда? Пусть даже я и предсказываю судьбу, как вам говорил. Сейчас расскажу, в чем тут хитрость. Вообще-то, все очень просто, когда узнаешь, да с подобными трюками всегда так. Много лет назад чуть не в половине американских городов детей обучали письму при помощи так называемого метода Палмера. Страшная глупость, мучили ребенка, заставляя его выводить буквы движением чуть не всей руки до самого плеча. Не помните?

— Кажется, помню.

— Ну? Просто, правда ведь? У тех, кого учили методом Палмера, что-то такое осталось в почерке на всю жизнь. Но даже школьные попечители в конце концов поняли, что детям, кроме мучений, от этого метода никакого проку, и отказались от него. Вы что, думаете, мне трудно распознать, кого этим методом калечили? Так вот, ваша незнакомка тоже училась писать по Пал-меру, так что мне осталось только припомнить, когда и где от него начали отказываться. Так что не спешите со своими подозрениями насчет шарлатанства, не зря потратились на обед и кружку пива для меня.

Глава XVIII

У себя в офисе я перечитал стихи еще раз. В шестой, седьмой, восьмой раз. Перечитывая, пытался представить себе возникающие из этих слов картины, образы. Так всегда бывает, когда читаешь что-то стоящее, но картины рассыпались, едва я пробовал придать им некую рациональность, а образы словно таяли, ускользая. Я прочел стихотворение вслух, как будто мне предстояло разбирать и оценивать его в классе, но осталось лишь ощущение какого-то ритма, звука, складывающегося узора, и странная горечь возникла, и ужас, как будто прозвучала чудесная музыка, но стоило мне попробовать разложить ее на такты и ноты, отыскивая секрет, как тут же она умолкла, точно съежившись.

Судить об этих стихах я не мог. Может быть, замечательная поэзия, но, возможно, и сущая чепуха. Плохо это, хорошо или никак — не знаю. Пробовал вообразить, что, читая эти строчки, должен был испытывать Фредерик Саммерс. Или некогда знаменитый мистер Холл. Или хотя бы Энн Гольдфарб — что она при этом чувствовала? Я не чувствовал ничего.

Крохотную книжку я прочел от корки до корки еще накануне перед сном. Перечел после обеда. Вернулся в офис, оплатил какие-то счета, тщательно сложил бумажку в пятьдесят долларов, засунув ее в глубь ящика стола, и снова перечитал, начиная с первой страницы. А потом постарался сосредоточиться на заглавном стихотворении.

Поняв, что ничего не получается, я позвонил в университет профессору Бертраму Коену, к счастью, сразу же его поймав. Он не только меня вспомнил, хотя мы уже пять лет, как не виделись, ему даже вроде бы радостно было меня услышать. Решил, что стану проситься на работу в университет. Нечасто у него бывали такие одаренные студенты. Может, загляну как-нибудь, побеседуем?

Я сказал, что с радостью, как только у него найдется время — и это была правда. Он прекрасный специалист по древней истории и разговаривать с ним одно наслаждение. А сейчас не мог бы он мне оказать одну услугу?

— Ну конечно, мистер Маклин. Все, что в моих силах.

— Скажите, профессор, у вас на факультете нет специалистов по современной поэзии? Если есть, не могли бы вы устроить мне небольшую встречу?

— Есть, конечно, Кэвин Маллен. Между прочим, он сам достаточно серьезный поэт, мистер Маклин. Сейчас переговорю с ним и вам отзвоню, ладно? Можно сказать, что вам это нужно по работе?

— Так и есть.

— А как вам позвонить?

Я дал ему номер офиса, поблагодарил. Через полчаса он сообщил, что профессор Маллен ждет меня сегодня в десять вечера, если мне удобно. Дома, разумеется.

— Только вот что, мистер Маклин, — продолжал он, — не забывайте, о чем мы с вами в последний раз говорили. Давайте позавтракаем вместе, и не откладывая.

Я сказал, что обязательно, и не покривил душой.

Глава IX

К дому профессора Маллена в Брентвуде, старомодному бунгало в испанском стиле, я подъехал без нескольких минут десять, залюбовавшись этой постройкой, лет тридцать пять назад казавшейся безвкусной, грубоватой, крикливой, но со временем приобретшей нечто утонченное — особенно на фоне плоских крыш, прямоугольных окон и выпирающих углов, которые теперь видишь на каждом шагу. Дверь открыл сам Маллен, невысокий худой мужчина — роста в нем от силы сто шестьдесят сантиметров — с крупной головой, увенчанной копной седеющих неухоженных волос, и глазами такой ослепительной голубизны, что, казалось, их подсвечивают изнутри. Обычная хлопковая рубашка спортивного покроя, выцветшие, подштопанные голубые джинсы. Улыбаясь, он крепко стиснул мне руку, ввел в дом и сказал на удивление низким голосом:

— Стало быть, вы и есть Алан Маклин, если я не ошибся? Удивительное дело: детектив, а интересуется поэзией.

Я не возражал; в конце концов, он ведь выкроил время по моей просьбе, да и не обязан профессор вникать в различия между частным детективом и простым собирателем всякой грязи, который за доллар-другой поставляет информацию, облегчающую заказчику процедуру развода.

Гостиная представляла собой полный хаос: стены сплошь в стеллажах, на полу сырая пеленка, два игрушечных грузовика уткнулись в стенку манежа, рядом модель скутера, чучело гималайского енота, два живых кота и целая куча фанерных ящиков, которые еще предстояло покрасить, да всякие прочие штуки, выдающие присутствие в доме детей.

Обведя рукой эти нагромождения, он все объяснил одной-единственной фразой:

— Нам с женой нравятся большие семьи, мистер Маклин. — Позднее оказалось, что его большая семья состоит из шести детей. — Садитесь, пожалуйста. Знаете, когда семья маленькая, это еще труднее, а уж если детей вовсе нет и муж с женой дни напролет выясняют отношения, тогда совсем кошмар. — Произнося это, он смахнул с плетеного кресла прямо на пол груду книжек по уходу за новорожденными. — Ирландский виски предпочитаете или шотландский? Я-то люблю самый обычный.

— Ну и мне то же.

— Немножко льда?

— Как хотите. Большое спасибо, вы так любезны, что выделили мне время.

— Полноте, — начал было он, но тут вошла жена, и он принялся нас знакомить. Она оказалась на целую голову выше него, красивая дородная женщина, не толстая, а скорее массивная, источавшая ощущение силы, — двигалась она медленно, уверенно, всем своим видом, даже прической — небрежно сколотой копной золотистых, как созревшая кукуруза, волос, — даже мягкими, ласковыми интонациями выказывавшая нежную снисходительность к нам, мужчинам.