Смертельно влюбленный

— Я запомню.

— Хорошо.

Кобурн глубоко вдохнул, с шумом выдохнул, затем произнес слова, которые так боялась услышать Хонор:

— Пора идти.

— Но ведь еще нет и девяти.

— Если они решат расставить снайперов…

— Снайперов?

— …я должен знать, где они засели.

— Но ты ясно дал понять Гамильтону, что ван Аллеи должен прийти один.

— Хотелось бы мне, чтобы ван Аллен был единственным, по поводу кого мне следует беспокоиться.

Он уже поставил на пол левую ногу и собирался вылезти из машины, но вдруг остановился, несколько секунд постоял неподвижно, затем посмотрел через плечо на Хонор и сказал:

— Если говорить о детях — у тебя мировая девчонка.

Хонор открыла рот, чтобы что-то ответить, но вдруг поняла, что не может говорить, и только кивнула головой.

— Что касается футбольного мяча, это был подлый поступок. Я прошу прошения.

В следующую секунду его тень уже мелькнула в узком проеме между стеной и раздвижной дверью гаража. Ролики заскрежетали по ржавым направляющим, когда он закрыл дверь за собой. И Хонор осталась одна в темноте.

И вот она сидела уже больше часа в украденной машине, стоящей посреди заброшенного гаража, и единственной ее компанией были мыши. Хонор слышно было, как они роются в мусоре в углу. Мысли ее беспорядочно метались.

Она беспокоилась об Эмили и Тори. Кобурн разрешил ей позвонить по городскому номеру подруги. После первого гудка она отсоединилась, потом набрала номер снова. Тори ответила и заверила ее, что они без приключений добрались до дома на озере и у них с Эмили все в порядке. Но это было несколько часов назад. С тех пор могло случиться все, что угодно, а у нее даже не было возможности узнать.

Она подумала о Стэне. О том, как он, должно быть, обеспокоен и как ужасно чувствует себя, обнаружив перевернутый вверх дном дом. Несмотря на жесткость и выдержку, он был искренне привязан к ней и к Эмили. В этом Хонор не сомневалась ни секунды.

Поймет ли он когда-нибудь, что Хонор сделала то, что сделала, только чтобы сохранить репутацию Эдди? В конечном счете, разве не было это гораздо важнее, чем сохранить его спортивные медали и снаряжение?

Но Хонор боялась, что Стэн отнесется к этому совсем иначе и никогда не простит ей осквернения спальни покойного сына. Он посчитает это предательством не только в отношении себя, но и в отношении Эдди и их брака. Отношения со Стэном будут сильно осложнены.

Мысли Хонор время от времени возвращались к Кобурну и к тому, что он сказал ей. Для такого человека, как он, произнесенные слова об Эмили были чем-то сверхъестественно милым и любезным. Он извинился за то, что втянул их во все это, за испорченный мяч Эдди. И это было очень важно, потому что Кобурн почти никогда не объяснял своих поступков и не сожалел о них. Когда он извинялся перед Эмили за то, что заставил ее плакать, ему явно было очень неловко.

«Что касается футбольного мяча, это был подлый поступок». Может быть, это были и не самые красноречивые извинения, но зато Хонор не сомневалась в их искренности. Его глаза, синеву и глубину которых, так волновавшие Хонор, еще больше подчеркивала импровизированная маскировка лица, говорили о его сожалении куда лучше, чем произнесенные слова.

«Я извиняюсь». Хонор не сомневалась, что Ли действительно сожалел о сделанном.

Тяжелое детство сделало его циником, а те вещи, которые приходилось видеть и делать на службе отечеству, еще больше закалили характер. Ли часто бывал жестоким, возможно, потому, что отлично усвоил, как легко позволяет жестокость добиться нужного результата. Что бы ни говорил и ни делал Кобурн, он всегда действовал прямо и не размышляя над моральными аспектами, потому что знал, что промедление может погубить его. Он не волновался о будущих сожалениях, потому что не надеялся дожить до старости, когда человек обычно анализирует и переоценивает ключевые решения и события своей жизни.

Все, что делал Кобурн, он делал так, словно от этого зависела его жизнь.

Он все делал как в последний раз — ел, извинялся… целовался.

При этой мысли сумбур, творившийся в голове у Хонор, вдруг прекратился, и ее посетило внезапное озарение.

— О боже! — раздался в тишине ее стон, идущий из глубины сердца.

Неожиданно Хонор почувствовала, что не может просто сидеть вот так. Она распахнула дверцу машины и выбралась наружу. Спотыкаясь о мусор, добралась до двери гаража. У нее едва хватило сил открыть тяжелую железную дверь, застревающую в ржавых направляющих, настолько, чтобы просочиться наружу, что она и сделала, даже не думая о том, какие опасности таятся за дверью.

Она остановилась лишь на несколько секунд, чтобы сориентироваться в пространстве, затем кинулась бежать в сторону железнодорожных рельсов.

И как она не поняла этого раньше? Ведь все инструкции Кобурна были прощанием. Он не надеялся вернуться со встречи с ван Алленом и в своей неуклюжей манере чуждого сентиментальности человека говорил ей таким образом «прощай».

Он говорил с самого начала, что, скорее всего, не выживет, и сегодня пошел на встречу вместо нее, наверное, рассчитывая спасти ее таким образом.

Но ход его мыслей был абсолютно неправильным. Никто не собирается в нее стрелять. Если Бухгалтер верит в то, что у нее есть что-то важное, что-то такое, что может положить конец деятельности преступной группы, то никто не тронет ее, не выяснив, что же это такое, и не завладев этим.

Она была незаменима для бандитов, так же как для Кобурна, Гамильтона и Министерства юстиции. Мнение Бухгалтера о том, что она что-то знает или имеет, было для нее лучше любого пуленепробиваемого жилета.

А у Кобурна не было такой защиты.

Его защитой должна стать она, Хонор.

35

— Кобурн?

Ли крепче прижал дуло пистолета к виску Тома ван Аллена.

— Рад познакомиться.

— Я ожидал миссис Джиллет.

— Она прийти не смогла.

— С ней все в порядке?

— Замечательно. Просто чуть-чуть устала.

— Во всем этом нет ничего смешного.

— Да и не должно быть. Я просто пытаюсь сказать вам и снайперам, которые держат меня сейчас в прицеле своих винтовок с приборами ночного видения, что, если они убьют меня, миссис Джиллет и ее ребенок потеряются навсегда.

Ван Аллен покачал головой:

— Вы ясно объяснили ваши условия Гамильтону. А он не менее ясно — мне. Никаких снайперов тут нет.

— Соврите еще что-нибудь.

— Это правда.

— Прослушка? Говорите условные фразы для всех, кто вас слышит?

— Можете меня обыскать.

Кобурн обошел вокруг ван Алллена, но пистолет по-прежнему держал нацеленным ему в голову. Оказавшись с Томом лицом к лицу, Кобурн смерил его взглядом. Офисная крыса. Не уверен в себе и не в ладах с окружающими.

Угроза, похоже, почти равна нулю.

Честный или коррумпированный? Кобурну пришло в голову, что, пожалуй, честный, потому что у такого не хватит ни смелости, ни хитрости оказаться полезным мафии.

И именно поэтому Кобурн верил, что Том ван Аллеи честно не знает про снайпера на водонапорной башне за левым плечом Кобурна. И еще об одном в окне тормозного вагона. И о третьем, которого Кобурн заметил на крыше жилого дома в трех кварталах отсюда.

Этому надо было быть особенно метким. Угол прицела у него дерьмовый. Но справиться можно. Зато потом, когда он продырявит Кобурну голову, у него будет куча времени, чтобы смотаться.

Либо ван Аллен мастерски притворялся, что ничего не подозревает, либо действительно не был посвящен во все детали, и это пугало Кобурна куда больше.

— Где миссис Джиллет и ее ребенок? — спросил Том. — Их безопасность волнует меня больше всего.

— Меня тоже. Именно поэтому перед вами я, а не она.

Кобурн опустил руку с пистолетом. Ван Аллен проследил взглядом за его рукой и явно вздохнул с облегчением.

— Вы мне не доверяли?

— Нет.

— Какой повод я дал мне не доверять?

— Никакого. Просто не захотелось делать для вас исключение.