Прерий душистых цветок…

 Вздохнув, Алла отодвинула от себя тарелку с нетронутым салатом, медленно вышла из кухни. Ничего в это утро ей не хотелось – ни спать, ни есть, ни идти в тренажерный зальчик, ни плавать в бассейне. Зайдя в спальню, она уселась перед туалетным зеркалом, долго смотрела сама себе в грустные глаза. Подняв вверх руки, привычным жестом запустила пальцы в роскошные волосы, откинула их за спину. И тут же решила – надо обязательно взять себя в руки. Потому что ничего страшного в ее жизни вовсе не происходит: детям она все равно ничем помочь не смогла бы, да и Ольга Андреевна без нее еще и лучше их по жизни определит. А здесь у нее хороший дом, хороший муж Руди Майер, который ее любит по–своему. И она его тоже любит. Наверное. А может, и нет. А может, привыкла просто. Как привыкла в свое время к Олегу, пристроилась–прилепилась, как улитка к теплому камню. И Руди не лучше и не хуже Олега – тоже умный, тоже хорошо обеспеченный, тоже добрый. А это, между прочим, самые главные качества в мужчине, красота ему вообще ни к чему. Она как–то быстро привыкла к этой его своеобразной немецкой пухлости–некрасивости, к жирным хомячьим щечкам, поросшим жесткими седыми волосами, к спрятанному в бороде и усах маленькому бантику ярко–красных губ, к голубым крошечным глазкам, лучащимся сытым бюргерским довольством… Зато как радостно он стремится всегда украсить ее здешнюю жизнь, с каким азартом наряжает ее, покупая безумно дорогие и ненужные тряпочки, как красиво дарит украшения, — как вожделенную игрушку любимому и балованному ребенку. Хотя, бывает, и чувствует она себя здесь ценной породы зверьком, или золотой рыбкой–вуалехвосткой в огромном аквариуме. Ну что ж. Как говорится, за что боролась… А куда, скажите, можно было еще прилепить эту ленивую свою женственность, эту грацию восхитительной бездельницы вкупе с кокетливой русской покладистостью–покорностью, - никуда больше и нельзя. Только здесь и можно ценителя всех этих прелестей найти. Еще бы – ни от одной немки такого никогда в жизни не дождешься….

 Алла придвинула поближе к зеркалу лицо, подмигнула сама себе ободряюще, потянула губы в улыбке. Хватит. Нельзя грустить. Вечером они идут к с сестре Руди, фрау Марте Зайферт, и надо обязательно быть в форме. Она хорошая, эта Марта. И сразу приняла ее хорошо, хотя подругой не стала, конечно. У нее как–то вообще подруг здесь не образовалось… И нельзя иметь на лице такие печальные глаза – Руди будет сердиться. Ничего не скажет, конечно, но сердиться будет. Сожмет свои ярко–красные губы в малюсенький бантик, щечки надует и будет красноречиво этак молчать, всем своим видом говоря, — чего, мол, тебе еще нужно, красивая и глупая русская женщина, все у тебя есть для полноценного, настоящего счастья, и никакого такого права ты на эту печаль в глазах вовсе и не имеешь…

 ***

 6.

 Жилец и в самом деле объявился очень быстро, как и обещала добрая Лерочка Сергеевна. Странно, но им оказался приличный, молодой еще мужчина довольно высокого роста, с очень даже симпатичным лицом и добрыми веселыми глазами. Он осмотрел быстро комнату, улыбнулся коротко, кивнул головой – подходит, мол, согласен. Василиса, неловко улыбаясь, с осторожностью приняла из его рук три стодолларовых бумажки, взглянула еще раз вопросительно: все ли так на самом деле, не ошиблась ли…

Для жильца она решила освободить свою комнату – Петьку жалко стало. Передвинула в бабушкиной комнате шкаф, освободила небольшое пространство для раскладушки – в тесноте да не в обиде, как говорится. Ольга Андреевна молча наблюдала за ее суетой, улыбалась грустно из своего кресла. Не нравилась ей вся эта затея с квартирантом, конечно, но что делать… Лучше уж помалкивать, раз Васенька другого выхода не видит…

— Так, говоришь, приличный жилец, да? – только и спросила она полушепотом, виновато подняв на внучку глаза. — А вещей–то много с собой принес?

— Нет, бабушка, совсем немного. Чемоданчик только да ноутбук…

— Странно…

— Ну, почему странно?

— А зачем ему ноутбук? Он кто вообще по профессии, ты спросила?

— Нет, бабушка, не спросила. Неудобно как–то…

 Все подробности о жильце неожиданно выяснил пришедший из школы Петька. Влетев по привычке в Василисину комнату, от остановился, как вкопанный, уставился удивленно на квартиранта, потом со всего размаху хлопнул себя ладошкой по лбу и рассмеялся весело, заставив и его дружелюбно улыбнуться ему в ответ.

— Здрассьте! Вы же наш жилец, наверное! Мне ж Василиса говорила, а я и забыл совсем… Меня Петром зовут, а вас как?

— А меня - Сашей. Значит, будем знакомы, Петр. А ты всегда Петр, или иногда просто Петей бываешь?

— Да когда как, знаете ли, – забавно развел руки в стороны мальчишка. — Бабушка вот меня по смешному Петрушей называет, сестрица Петькой кличет, а в школе просто Питом зовут…

— Понятно…

— Значит, вы у нас теперь жить будете?

— Ну да, буду, если позволишь.

— Саша, а вы кто?

— В каком смысле – кто? — Выглянул на Петьку из–под больших очков Саша. – Поставьте, пожалуйста, вопрос покорректнее, Петр.

— Ну… Вы кем работаете? Какая у вас, к примеру, профессия?

— К примеру? – снова удивленно уставился на него из–под очков Саша, едва заметно улыбаясь. – К примеру, я телемастер…

— Ух ты–ы–ы… — восхищенно протянул Петька. – И что, любой телевизор можете починить?

— Любой могу. И не только телевизор, а еще и холодильник, и музыкальный центр, и компьютер… У тебя есть компьютер, Петр?

— Нет… Был когда–то, а теперь уже нет… — грустно вздохнул Петька. – А вы в какой–нибудь крутой фирме работаете, да?

— Нет, нигде не работаю.

— Как это?

— А так. Я сам по себе работаю. У кого телевизор сломается, к тому и иду…

— Свободный художник, значит?

— Ага. Это ты, Петр, правильно подметил. Свободный, точно свободный…

— Ну ладно, вы тут устраивайтесь пока. Пойду я. Больше залетать к вам не буду, вы не бойтесь…

— Ну что ты, Петр. Заходи ко мне в любое время, без церемоний. Я только рад буду.

— Да? Ну, хорошо, я зайду, конечно, — важно откланялся Петька, закрывая за собой дверь.

 Найдя сестру в бабушкиной комнате, он выложил им скороговоркой всю полную информацию о жильце и без всякого перехода , на одном дыхании, тут же потребовал с Василисы капризно:

— Ты мне уже третий день обещаешь помочь со стихами Колокольчиковой! Прошу тебя, прошу! Ну когда уже, Вась?

— Ой, Петьк, ну извини. Видишь, со временем никак. Надо ж было комнату освобождать… Давай сегодня, ладно? Вот я сейчас вам с бабушкой назавтра еду буду готовить, а ты пока уроки свои сделаешь. Идет? И бабушку к этому делу подключим… Втроем–то такие стихи для твоей Колокольчиковой соорудим, что она сразу в обморок упадет! Вот сразу после ужина и начнем…

— А что у нас сегодня на ужин?

— Морковные котлеты.

— У–у–у… — состроив брови страдальческим домиком, завыл, как голодный волчонок, Петька.

— Ну, Петь! Ну ты что…Мы ж договаривались с тобой…Сам же понимать должен…

— Ой, да ничего! – и сам уже испугался своих эмоций Петька. — Это я так. Вась, ну ладно… Ну прости, я и забыл совсем, что я морковные котлеты страсть как люблю, вот обожаю просто…

 Петька вообще был понимающим ребенком. А еще – он был очень любящим внуком и братом. Потому что это надо очень уж любить попавших в сложную ситуацию сестру и бабушку, чтобы терпеливо изо дня в день есть на ужин морковные, капустные да свекольные котлеты, и это несмотря на свой совсем еще капризно–эгоистичный, требующий побольше вкусной еды для роста организма возраст - двенадцать лет от роду… Не могли они сейчас позволить себе никакой вкусной едые позволить себе сейчас никакой вкусной еды. Нельзя им было нарушить никак установленный сложившимися жизненными обстоятельствами хрупкий финансовый баланс под названием «массаж–деньги–массаж». Они его и не нарушали, и терпеливо проглатывали в себя все это овощное безобразие изо дня в день. Правда, изо всех сил старались делать это красиво, то есть Василиса торжественно сервировала стол к обеду изящной посудой, оставшейся от прежней их благополучной жизни, и накрывала его крахмальной белой скатертью, и ставила тарелки на подтарельники – все как полагается, все достойно, все как раньше… А на красивых тарелках, им казалось, и овощные котлеты очень даже приличной едой смотрятся. А может, они успокаивали себя так… них установленный для них сложившимися обстоятельствами