Ночь печали

Кай умоляла госпожу пощадить ее, называя ее матерью, так как другой матери не знала.

— Кай, я позабочусь о тебе, — предложила Малинцин, ненавидя Кай за слабость и отсутствие гордости.

— Как ты позаботишься обо мне? Ты тоже рабыня.

Сейчас Малинцин оставалось надеяться лишь на то, что перед смертью она сможет вернуться к своему народу, говорившему на языке науатль.

— Я буду твоей новой маленькой мамочкой, Кай. Не бойся…

— А я буду твоим папой, — добавил Лапа Ягуара, и его голос захлебывался, как визг женщины.

Малинцин не нравились его шутки, потому что, пытаясь быть с ним приветливой ради Кай, она все же подозревала, что Лапа Ягуара вовсе не был другом и защитником Кай, — он выдавал ее секреты хозяйке, когда ему это было выгодно.

— Наш новый хозяин, должно быть, разумный человек и сильный воин, ведь он заслужил столь щедрый дар — двадцать женщин, еду и украшения, — сказал Лапа Ягуара, когда они шли вниз по берегу.

Касик и его свита возглавляли процессию. Барабанщики отбивали ритм, и гулкие тяжелые удары подчеркивали позор поражения. Носильщики в простых набедренных повязках, макстлатлях, тащили корзины с маисом, между которыми были натянуты веревки с рыбой и подвешенными за лапы живыми индейками. Несчастные птицы отчаянно били крыльями по воздуху, а затем их крики постепенно поглотила ночь. За носильщиками двумя колоннами шли двадцать женщин. Некоторые плакали, другие же храбро смотрели вперед, на костры, горящие на берегу. Огромные храмы с гигантскими белыми гребнями, освещенными луной, качались на черной воде. У Малинцин сжалось сердце. На берегу она увидела чуждых богов, чей приход был предсказан знамениями в столице. Все оказалось правдой. Существовало пророчество о том, что Кетцалькоатль вернется по Восточному морю, чтобы заявить о своем праве на землю. И вот он пришел, а она увидит его собственными глазами. Она, Малинцин, впервые проданная своей матерью в возрасте десяти лет, она, которая провела в рабстве девять лет. Это был год Одного Тростника, весна 1519 года.

Глава 3

После нескольких дней и ночей ужасного путешествия вдоль берега Малинцин очутилась в маленькой комнатке крылатого храма и поняла, что это не храмы, а большие лодки, а чужаки — люди, а не боги. С больших лодок спустили на воду маленькие каноэ. Они направились к берегу, и затем чужаки высыпали из них, как саранча-переросток, проснувшаяся после долгих лет спячки. Словно жадные твари, они разбрелись по побережью и краю джунглей, будто собираясь сожрать каждый лист, попадавшийся им на глаза. На огромных животах и спинах они носили тяжелые серебристые панцири, что делало их похожими на коренастых жуков, а руки и ноги чужаков были покрыты плотной тканью цвета скошенной травы, причем ноги их казались такими худыми, что напоминали Малинцин лапки зеленых кузнечиков. У некоторых мужчин сквозь прорехи в штанах виднелась кожа, и это было по-настоящему омерзительное зрелище, потому что ноги у них оказались волосатыми, как лапы тарантула. На головах у чужаков возвышались странные горшки из того же плотного материала, что и панцири на груди и спине. Они не носили подобающих украшений, лишь несколько перьев торчали из этих горшков, как будто, несмотря на свое уродство, эти мужчины все же хотели привлечь женщин своего народа.

— Они пришли из других земель, они очень странные, но я не сомневаюсь в том, что это не боги. Если они вообще являются людьми, то это — дикари, — шепнула Малинцин Кай на наречии майя.

Она боялась их, но еще более жуткое впечатление производили их огромные чудовища, дрожавшие и подергивавшиеся так, словно в них вселилось зло подземного мира. Вопли этих созданий походили на крики женщин, корчившихся от боли. Их гигантские собаки размером с человека, сидевшие в клетках, рычали и лаяли, а изо рта у них шла пена. Это люди должны есть собак, а не наоборот!

И все же несколько дней назад, когда касик и его свита направились вниз по побережью, когда плащи начали развеваться у них за спиной, заставляя вспомнить о широком размахе крыльев орла в полете, когда их факелы угасли вдалеке, как угасает прошлое, Малинцин поняла, что теперь ее жизнь изменится. Поначалу, едва попав в плавучий храм, она была слишком напуганной и уставшей, чтобы обращать внимание на происходящее, и ее настолько тошнило от мерных покачиваний пола, что большую часть времени она пыталась сдерживать рвотные позывы, зарождавшиеся в глубине ее желудка. Теперь же она увидела, что дикари представляли собой большую странную армию. Неужто ей придется ублажать каждого из них? Она вздрогнула, подумав о том, насколько они неотесанны. Если ее не принесут в жертву богам, не означает ли это, что она умрет более страшной смертью?

Двадцать рабынь и Лапа Ягуара собрались под огромным деревом аууети, пытаясь подавить свой страх. Один из дикарей, самый главный из них, как решила Малинцин, заметившая его важные повадки, вышел вперед и стал трогать женщин за руки, отодвигая одну от другой своими мохнатыми лапищами. Его запах!.. Этот волосатый дикарь, вонючий выродок, не мог сфокусировать взгляд, как подобает воину, но и не опускал глаза, как приличествовало бы уважаемому простолюдину. Его глаза вращались в глазницах, и они были черными, цвета крыльев летучих мышей; он осматривал рабынь, как любопытная обезьянка, и тут его взгляд, словно ворона, опустился на ее грудь.

«Только не меня, — молча взмолилась Малинцин, — пожалуйста, только не меня».

Конечно же, она опустила взор, как положено, но уже давным-давно Малинцин научилась смотреть не глядя. Она будто видела сквозь веки, как его взгляд перелетел на ее волосы, словно муха, пожирающая водоросли, что гниют на берегу. Затем эта муха переползла на ее губы. Она хотела проглотить этот взгляд целиком или сплюнуть его на землю, пусть он упадет к ее ногам, и она втопчет его в пыль. А взгляд все ползал по ней: талия, грудь, лоб, волосы. Малинцин ненавидела свои волосы. В отличие от других женщин, она не могла укротить их расческой из колючек кактуса, не могла свернуть их в аккуратные узелки за ушами или заплести в тугие косы, которые спадали бы на плечи, нет, ей приходилось носить их распущенными, и они запутывались, превращаясь в настоящий хаос.

Она повернула голову и посмотрела на ноги Кай, обутые в кактли. Ногти ее подружки были грубыми и обкусанными, потому что она жевала их ночью, прижимая ступни ладонями ко рту и сплевывая кусочки с уголка губ. Кай в шутку называла свою привычку обкусывать ногти на ногах жертвоприношением, потому что женщины могли не царапать до крови уши и ноги, чтобы вознести хвалу богам. Ступни Малинцин были крупными, а ноги немного кривыми, ибо, как и всех индейских детей, ее носили на спине до тех пор, пока она не начала ходить и даже бегать самостоятельно. Сейчас ноги у Малинцин дрожали. Хозяин-дикарь по-прежнему смотрел на нее. Его лицо поросло густым мехом, так что губы были почти скрыты, но они все же поблескивали розовым среди волос, словно влажное лоно женщины. Какой же он мерзкий! Те звуки, что он издавал, — Малинцин полагала, что это человеческий язык, — выкатывались из его рта, словно гладкие резиновые шары, перемежаясь мягким воркованием голубей, купавшихся в пыли, нагретой полуденным солнцем. Она не могла разобрать ни одного отчетливого звука.

Глава дикарей махнул рукой, и женщин вместе с Лапой Ягуара повели к кухне селения, а все чужаки, стоявшие отрядами и внимательно наблюдавшие за происходящим, начали суетиться вокруг, словно напуганные муравьи, выбежавшие из своего жилища.

— Подумай, как вкусны большие муравьи, если их сначала отмочить в соке лайма, а затем погрузить в соус чили, — сказала Малинцин Кай, пытаясь словами отогнать страх.

Всех рабынь привели в кухню. Малинцин поставили на шинковку, а Кай на готовку.

— Но больше всего я люблю кузнечиков, особенно когда их поджаривают с красным перцем чили и посыпают солью с соляной равнины.