Тайна Дамы в сером

От тоски и безнадежности (сон казался до ужаса реальным) у Аделаиды задрожали губы; пробормотав невнятные извинения, она укрылась в своем кабинете. Слушая из-за стены монотонные, нестерпимо-привычные школьные звуки, визгливый голос Манечки, бранившейся с кем-то по телефону, жужжание собравшихся завучей и сухой клекот приезжей дамы, Аделаида не выдержала и разрыдалась у окна, прижавшись лицом к пыльной занавеске.

Что-то ударилось снаружи в оконное стекло. Аделаида разлепила мокрые ресницы и, отодвинув занавеску, осторожно выглянула. Там, прямо под окном, на мокром и грязном, под зарядившим навсегда дождем, асфальте стоял мотоциклист в сером блестящем комбинезоне и шлеме, полностью скрывавшем лицо.

Аделаида, затаив дыхание, не смея поверить, смотрела, как мотоциклист нагнулся, поднял то ли камешек, то ли осколок стекла и снова запустил им в ее окно.

Аделаида припала к стеклу. Мотоциклист, увидев ее, снял шлем и махнул ей рукой.

Аделаида ухватилась за оконную ручку и, спеша, с силой надавила на нее. Ручка не шевелилась. Аделаида попробовала еще раз и только тогда заметила, что ручка намертво закреплена в раме.

Аделаида, закусив губу, оглянулась.

Схватила стоявший рядом стул и, размахнувшись, недолго думая, ударила им по стеклу. Зажмурилась, ожидая водопада осколков, но не тут-то было – стекло выстояло.

Зато за дверью послышались встревоженные голоса; подчиненные начали стучать и громко звать ее по имени; в дверном замке тяжело заворочался ключ.

Аделаида подбежала к двери и заперла ее на задвижку.

Потом схватила со стола тяжелую декоративную мраморную чернильницу и тоже швырнула ее в окно. Стекло тяжело, обиженно загудело и – став упругим, как резина, отразило чернильницу назад. Аделаиде едва удалось увернуться, и чернильница, пролетев через весь кабинет, разгромила достаточно редкий экземпляр Ficus benghalensis.

Аделаида, опустившись на пол и обхватив голову руками, в тупом ужасе смотрела, как дрожит и прыгает в скобе металлическая полоска задвижки. Выхода – нет, шепнул изнутри чей-то голос, чрезвычайно похожий на голос завхоза, тебе придется остаться здесь. С нами, прошептал другой голос, голос ее мужа, со мной.

– Почему? – возопила Аделаида. – Почему я должна оставаться с вами? Что вам всем от меня надо?

– Потому, – покровительственно отозвались голоса, – что это – реальность. А все остальное – бред, выдумки, фантазии стареющей женщины. Ты вспомни, сколько тебе лет… климакс на носу, а туда же… Да кому ты нужна, кроме нас?

И тут Аделаида почувствовала, что внутри ее, вытесняя и страх, и стыд от услышанного, и противное до тошноты чувство собственного бессилия, зародился и начал стремительно расти гнев.

Она поднялась на ноги.

Подошла к окну.

Хочешь еще раз попробовать?

Аделаида, усмехнувшись, покачала головой.

А зачем мне прыгать в окно, если есть дверь?

Она повернулась и подошла к двери.

Гнев. Сила. Молодость. Свежесть чувств и ясность мысли.

Любовь, ждущая внизу на мотоцикле.

И идите вы все… с этой вашей реальностью!

Сейчас я открою дверь, пройду сквозь приемную в коридор, спущусь по лестнице на первый этаж и выйду на улицу.

Ты этого не сделаешь!!!

Да? И кто же мне сможет помешать?

Аделаида откинула дергающуюся задвижку.

Но рассмотреть ждущих за дверью она не успела, потому что проснулась – с чувством одержанной победы, но в то же время и невыразимого облегчения оттого, что это был только сон и ей не пришлось вступать в бой на самом деле.

Белая, в мягких голубоватых тенях от задернутых занавесок, комната была реальна. Реальна была тишина, особая, глубокая тишина леса, где в темных провалах под соснами все еще держится зима; и в этой тишине реально было тихое, ровное, почти беззвучное дыхание человека, спящего рядом с нею.

Аделаида осторожно, чтобы не разбудить, коснулась губами его плеча.

Как ни легко было это прикосновение, он, по-видимому, почувствовал его, потому что пробормотал что-то во сне и повернулся на бок. У Аделаиды расширились глаза: она увидела большое, расплывшееся по смуглой коже темно-лиловое пятно. Тут же и припомнилось ей, как исказилось от боли его лицо в самом начале поединка, и она ужаснулась – у него, должно быть, трещина. Или даже перелом. Судя по цвету пятна и окаймлявшей его темной, почти черной, полосе, получил он его вчера, а может, и раньше… а физрук сегодня добавил. А она – она ничего не заметила, ни утром, ни час назад!

Сердито смахнув слезу, Аделаида выскользнула из-под одеяла и устремилась к своей сумке, стоявшей в углу. Длинный, белый, с темным подшерстком мех грел и ласкал босые ступни. Если это для него не дворец, подумала Аделаида, роясь в сумке, то хотела бы я увидеть его жилище…

А может, еще и увижу, сказала себе Аделаида, улыбаясь; но тут же рассердилась на себя (не время предаваться мечтам, когда ему нужна помощь!) и полностью сосредоточилась на поисках.

Ага, вот она – маленькая стеклянная баночка с мазью от ушибов. Очень хорошей мазью. Какое счастье, что она захватила ее, имея в виду свой, все еще ноющий после вчерашнего падения локоть! А ведь вполне могла забыть, собиралась-то в спешке…

Зачерпнув кончиками пальцев прохладную от ментола мазь, Аделаида провела ими по темному краю пятна. Карл не пошевелился. Сделав еще несколько осторожных движений, Аделаида осмелела и принялась втирать мазь всей ладонью, уже не беспокоясь о том, что он может проснуться.

А он, разумеется, и не думал просыпаться.

До тех пор, пока Аделаида, осмелев окончательно, не вздумала проверить на ощупь, есть там перелом или нет. Тогда он повернулся и обнял ее – бледную, решительную, с горящими глазами и пожелтевшими от мази пальцами.

– Тебе нужно в больницу, – прошептала она укоризненно, делая слабую попытку уклониться от его губ.

– …Не нужно, – возразил он, когда она некоторое время спустя тихо и упрямо повторила те же слова, – ребра целы. И потом, разве в больнице за мной будут так ухаживать? – Он поцеловал ее испачканную ладонь, рывком отбросил одеяло и встал.

Аделаида, стыдливая, как юная девушка, потупила глаза.

– Я хочу есть, – заявил Карл, направляясь в ванную. – Собирайся. Едем ужинать.

Сидя перед туалетным столиком, в черном вечернем платье с глубоким, прикрытым кружевом вырезом, Аделаида неторопливо расчесывала волосы и размышляла о том, как отрадно ни о чем не думать, ни о чем не беспокоиться, не принимать никаких решений и ни за что не нести ответственности. Какое это редкое, труднодоступное счастье для современной женщины – закрыть глаза и довериться чьей-то твердой руке, и чтобы не надо было самой отвечать ни на какие вопросы… ну разве что какие туфли надеть к этому платью – удобные или на каблуке?..

Какой он все-таки молодец, что сразу же лишил ее выбора! Что ни о чем ее не спрашивал, ни о чем не советовался и ни в чем не проявил ни малейшего колебания! Может, другая на ее месте и взбунтовалась бы и начала бы, из чистого упрямства и по неразумию, заявлять о своих правах, но ей, Аделаиде, подчиниться любимому – только в радость.

Она – настоящая женщина, мягкая, кроткая, чувствительная, без всей этой новомодной резкости, и вульгарности, и непременного желания настоять на своем и одержать над мужчиной верх.

Может быть, этим она и привлекает его? Чем же еще – ведь она такая обыкновенная. А он… он… Аделаида даже замерла с щеткой в руке, силясь найти достойные его слова и образы, но тут голос Карла позвал ее вниз.

Аделаида легко сбежала по лестнице, устланной мягкой, золотистой, глушащей шаги дорожкой.

Карл ждал ее на крыльце. Солнце уже село, и над лесом, над догорающей розовой полосой засветилась первая звезда – впрочем, вполне возможно, что это была планета (Аделаида не особенно разбиралась в астрономии).

Никто не встретился им по дороге, когда они выезжали из поселка, да и шоссе, ведущее в Город, было на удивление пустым. Вполне можно было бы вообразить, что они совершенно одни в этом сумеречном мире, на скупо освещенной дороге, ведущей неизвестно куда под нарождающимися звездами. Аделаиде, с детства убежденной в собственной творческой бездарности и потому даже не пытавшейся никогда писать стихи, эта мысль показалась ошеломляюще-свежей и оригинальной. Она попробовала выразить ее словами, но тут же смешалась, покраснела и замолчала, хотя Карл проявил живейший интерес и готовность выслушать все, что она скажет.