До горького конца

— Я способна простить тебе что бы то ни было, Губерт, кроме того, что ты никогда не любил меня, — сказала она.

Что-то в ее голосе и в ее взгляде тронуло его, несмотря на то, что он был сильно рассержен. Он подошел к двери и остановил жену.

— Никогда не любил тебя, Августа? — повторил он. — Что за вздор! Ты довела меня до бешенства и принимаешь за чистую монету все, что я ни сказал. Я был оскорблен до глубины души твоим презрительным отзывом о моей матери. Она была хорошая женщина, Августа, даю тебе честное слово. Каковы бы ни были ее отношения с моим отцом, но я ручаюсь, что она была невинна. Я не имею возможности узнать когда-нибудь подробно эту историю, как хочешь ты знать больше меня? Не тревожь мертвых. Мое детство и юношество прошли под покровительством одного друга, человека столь же благородного, как отец мой был низок. Полно, Августа, будь благоразумна, — продолжал он, входя опять в свой обычный спокойный тон. — Прости мне, если я сейчас сказал какой-нибудь вздор и не будем больше говорить об этом. Мы в первый раз коснулись этого предмета и пусть это будет в последний.

— Как угодно, — холодно ответила мистрис Гаркрос. — Так как ничто не может уменьшить моего горя и стыда, то я не буду больше надоедать тебе расспросами. Что же касается того, что ты сейчас сказал обо мне, я могу это простить, но забыть не могу.

— Разве я сказал что-нибудь такое ужасное? — спросил мистер Гаркрос с тихим смехом. — Пожалуйста, не принимайте это за чистую монету, Августа. Взбешенный мужчина не помнит, что говорит. Честное слово, я уже забыл, что я сейчас говорил. Я очень любил мою бедную мать, ее милое лицо еще теперь живо в моей памяти, но не такое, каким оно изображено на портрете, а бледное и исхудалое, каким оно было перед смертью. И когда я вспомню, какова могла бы быть ее жизнь, если бы не мой отец, ненависть к нему заглушает во мне все другие чувства. Дай руку, Августа, и забудь все обидное, что я сказал тебе.

И мир был заключен, только наружный мир, но достаточный для сохранения приличной внешности семейной жизни. В обществе они были по-прежнему «милый Губерт» и «милая Августа», и лакеи, входя к ним неожиданно, когда они бывали вдвоем, никогда не заставали их ссорящимися. Но мистрис Гаркрос не забыла обидных слов мужа, и сомнение в любви его к ней часто становилось между ней и нарядам.

И не могла она заставить себя примириться с ужасным открытием, которое сделала с помощью услужливого Уэстона. Есть женщины, которым такое пятно на любимом человеке внушило бы безмерную к нему нежа ость и жалость, женщины, которые после такого открытия полюбили бы своего мужа еще более, но Августа Гаркрос была не из таких женщин. Она не могла вспомнить об ужасной тайне мужа, не представив себе как взглянул бы на это ее кружок. Она не могла смотреть далее узкого круга, который очертила вокруг себя. Вестборнская терраса замыкала ее мир с севера. Эклестон-Сквер с юга; Брайтон, Скарборо, Эмс и Спа были внешними владениями ее царства. Об обширной массе человечества, не входившего в ее сферу, о потомстве, до которого дошла бы слава мистера Гаркроса, если б он приобрел ее, она никогда не думала. Если бы муж ее был Эразм или Рафаэль, она тем не менее стала бы стыдиться его происхождения.

«Мне и прежде часто становилось неловко, когда знакомые спрашивали об его родстве, происходит ли он от Вальгревов Чешайрских или от Вальгревов Гадлейских. Что же буду я чувствовать теперь?» — спрашивала она себя.

Вальгрев Гаркрос между там продолжал жить своею прежнею жизнью. Все, за что он ни брался, удавалось ему, репутация его зрела как плод у южной стены. Он имел редкую способность извлекать наибольшую выгоду из своего успеха, не слишком выказывая сознание собственного достоинства. Репутация его была, может быть, не из самых высоких, но она делала его заметным человеком на обедах и приближала мистрис Гаркрос с каждым днем к ее земле обетованной, то есть к высокому обществу. Такое положение дел совершенно удовлетворило бы дочь мистера Валлори, если бы нэ ужасная тайна, тяготевшая на ее душе.

Как ни велика была всегда пропасть между мужем и женой, теперь она стала, по наружности по крайней мере, еще больше. В отношениях их между собою появилась какая-то неловкость. Обращение Губерта стало еще холоднее и высокомернее. Августа часто предавалась меланхолии у своего семейного очага, придумала хроническую головную боль и часто уединялась в своих утренних комнатах. Великолепная внутренность дома Гаркросов представляла непривлекательную картину, когда не было гостей, чтобы пробудить общежительные инстинкты супругов, но они никогда не ссорились, и Августа могла говорить себе с гордостью: «Я не поссорилась с мужем даже в тот страшный вечер, когда он сознательно оскорбил меня».

Не много, однако, было таких вечеров, которые мистер и мистрис Гаркрос проводили наедине. В продолжение сезона они редко оставались дома вдвоем, если не ждали гостей. Он иногда отказывался ехать в гости и проводил вечер в своем кабинете, запасаясь фактами и доводами для дела следующего дня, но Августа этим не стеснялась и выезжала одна, сияя красотой и нарядом и возбуждая зависть менее счастливых матрон.

Мистрис Гаркрос и Жоржи Давенант между тем стали друзьями. Жоржи была восторженною поклонницей красоты, и холодное, правильное лицо Августы сразу покорило ее сердце. Другие девушки жаловалась, что нет возможности сойтись с мистрис Гаркрос, но простодушная, живая Жоржи сумела оживить и эту статую. Если мистрис Гаркрос могла чем-нибудь горячо интересоваться, то это нарядами, а мисс Давенант в это время готовила себе приданое. Удостаивая Жоржину своею дружбой, мистрис Гаркрос видела в ней не столько молодую особу, выходящую замуж, как молодую особу, нуждающуюся в приданом. Она возила мисс Давенант по магазинам в своей собственной карете или коляске, смотря по погоде, и мистрис Чоудер, тетка Жоржины, чувствуя свою ограниченность в сравнении с мистрис Гаркрос, покорно отодвинулась на задний план и довольствовалась тем, что кормила изящными завтраками свою великосветскую гостью и беспрекословно соглашалась со всеми мнениями Августы.

У мистрис Гаркрос мисс Давенант была представлена великой Буффант, которая согласилась, несмотря на множество работы и единственно для того, чтоб услужить мистрис Гаркрос, взять на себя изготовление значительной части приданого мисс Давенант. Это было снисхождение, которое Жоржина должна была помнить до конца своей жизни, и когда это было решено, обе приятельницы, усевшись в карету, поздравили друг друга и поцеловались. Они провели у Буффант целое утро, роясь в шелку и бархате, совещаясь об отделках и прохлаждаясь чаем, поданным на большом серебряном подносе лакеем модистки.

— Буффант важничает невыносимо, — сказала мистрис Гаркрос, — но ее стиль неподражаем, и никто не смеет ссориться с ней.

— Как буду я носить все эти платья! — воскликнула Жоржи. — Выбирать-то их весело, но каково носить их? Мне придется отказаться от общества Педрои всех других животных. Я носила всегда пике или полотно и могла в них играть с собаками сколько мне угодно. Но вообразите меня в шелковом платье, отделанном бахромою, как на картинке, которую показывала нам мадам Буффант, и на коленях у меня полдюжины ньюфаундлендских щенят.

— Но, милое дитя мое, вы должны будете бросить собак и обезьян, когда выйдете замуж. Неужели вы намерены взять их с собой в Клеведон?

— Отчего же не взять? — воскликнула Жоржи с удивленным взглядом. — Есть, конечно, такие собаки, которых я не могу отнять у папа, он их слишком любит, но некоторых я, конечно, возьму с собой в Клеведон. Франк тоже обожает собак. Не сердитесь, Августа, но мне ваш великолепный дом всегда казался скучным, потому что в нем нет собак.

— Может быть, вам мой дом кажется скучным, потому что в нем нет детей, — отвечала Августа грустным тоном.

— О, нет, вовсе нет, — воскликнула Жоржи, вспыхнув при мысли, что неумышленно огорчила своего друга.

— Я никогда не замечала отсутствия детей. Я не привыкла к детям и не особенно люблю их. Это не хорошо, не правда ли? Я вижу милых голубоглазых малюток в коттеджах, в которые хожу, и они, по-видимому, любят меня, но их носы, руки и передники всегда так грязны, что поневоле скажешь, что ньюфаундленские щенки лучше.