Плохая хорошая девочка

— Ну вот видите.

— Ничего я не вижу.

— От страха, наверное, и утонул. Так оно и бывает.

— Как?

— Чего боишься, то и случается.

— Он не утонул.

— Вы что — думаете иначе?

— Думаю.

— Вы чего это? — возмутился Юра. — Уж не меня ли подозреваете?

— Да нет же! Я и не думал, Юра, ничего такого.

— А смотрите на меня так, как будто подозреваете, что это я сыщика утопил.

— Ну, Юрочка… Вообще-то это напрашивается. Если честно: он ведь вам мешал? Сознайтесь?

— Вы что, следователь, чтобы мне сознаваться?!

— Нет, но…

— Ах, так! Ну тогда и я выдвину версию!

— Да?

— Ничего он не утонул! И ботинки эти — для того, чтобы мы на них «зациклились», заострили внимание. Он оставил их у воды, чтобы первым делом именно это нам и пришло в голову: утонул! А сам он где-то здесь. Верней, не он, а она.

— Она?!

— А вы что, не догадались? Одни усы чего стоят — точно приклеенные.

— Юра, о чем вы толкуете? Я просто не понимаю.

— Это Эмма.

— Эмма?

— Да. Ее сестра. Переоделась… Навешала Приходько лапши на уши. Прокралась коварно в наши ряды. Вы же видели ее, когда она была совсем маленькой девочкой — теперь вряд ли узнаете ее в лицо… Верно, профессор?

— Пожалуй, да — не узнаю. Хотя они ведь близнецы, должны быть похожи.

— Но вы не узнали?!

— Юра, но зачем Эмме все это?

— Может, сестру ищет?

— Но почему она мне ничего не…

— А я почем знаю?

— Хорошо. А одежда? — ехидно ввернул Горчицкий. — Почему, задумав инсценировать утопление, он — или она, как вам угодно! — не оставил рядом с ботинками одежду?

— Н-да… — Юра задумался. — Хотя! Могу и про одежду сказать! Все очень просто. Именно потому, что Эмма не утопла, ей и нужна одежда. Холодно ей без одежды, сечете? А другой нет! — горячо заметил Ростовский.

— А ботинки у нее, значит, есть запасные? — Профессор снова внимательно взглянул на Юру.

— Что это вы опять на меня так смотрите? — возмутился Ростовский.

— Как?

— Странно!

— Не понимаю…

— И понимать тут нечего!

— Ну, Юрочка… Просто эти ваши странные фантазии насчет Эммы, эти ваши объяснения насчет того, что случилось с нашим несчастным Королевичем, они как-то сами собой наводят все-таки на мысль…

— Не знаю, на что они вас там наводят, — грубо оборвал Ростовский профессора, — но я этого парня — или не парня, не знаю уж, кто он там на самом деле! — не мочил.

«Хотя и очень хотелось!» — чуть не сорвалось у Юры Ростовского с языка. Но он вовремя удержался и не произнес этой фразы.

А ведь чуть не брякнул! Чуть не спугнул профессора.

Самое удивительное, что на сей раз — по роду своей профессиональной деятельности и по складу характера постоянно лгущий — Юрочка не врал.

«Непонятная, однако, история…» — размышлял Ростовский.

Ему, действительно, надо было убрать Королевича. И Юра все последние дни думал усердно и целенаправленно, как это осуществить. Строил планы и козни. И наконец решился. И даже, взяв ружье, пошел Королевичу навстречу.

Но Юра его не убирал!

Сыщик убрался сам собой.

К своим палаткам Ростовский и профессор возвращались уже в темноте.

Неожиданно откуда-то издалека из этой темноты снова долетел знакомый уже вой…

«Странно, — подумал Юра. — Мы уйму времени тут «паримся», рыщем по всей долине, но еще так и не увидели никаких следов этого любителя повыть».

А что, если исчезновение сыщика — это и есть «следы»? Что, если все-таки это был настоящий сыщик? Никакая не переодетая Эмма Фишкис?

Да-да. Взаправдашний сыщик Королевич, который боялся ледяной воды, потому что ему нагадали, что от нее можно умереть.

Тогда почему он в нее все-таки полез, в эту ледяную воду?

«Кого я, вообще говоря, ищу?» — вдруг подумал Юра. И вздрогнул, потому что откуда-то с дальних склонов гор опять донесся леденящий кровь вой.

И стоит ли так уж стремиться «это» найти?

Что, если обнаружится вовсе не «товар», аналогичный тому, что находился в шестьдесят девятой квартире? А, скажем, что-то иное… Ведь что-то же напугало Королевича? Да так, что смертельно боящийся ледяной воды сыщик все-таки в нее попер?

А ведь он сыщик, «специалист по дикой местности», слонов не страшился. Бывалый мужик, а не дамочка слабонервная.

Значит, на берегу было что-то пострашнее холодной водички?

Юра вздрогнул от этого предположения.

А ведь такая версия имеет столько же прав на существование, сколько их имеет и версия с инсценировкой! Даже больше… Она, эта версия, по правде говоря, более складная.

Скажем… Королевич сидел на берегу: ботиночки снял, как в прошлый раз, и поставил рядом, чтобы ножки отдыхали… И тут…

Что-то его испугало… Или кто-то! Возможно, это нечто появилось оттуда, из зарослей… Сыщик стал пятиться, отступать. Зашел со страху в воду… Ну, может статься, это его и доконало. Спазм от ледяной воды — очевидно, у него действительно были плохие сосуды. Недаром во всех гаданиях есть что-то от правды — гадалки хорошие диагносты, учитывающие реальные особенности человека. Спазм… Плюс страх от увиденного. Сердце остановилось, Королевич захлебнулся.

Вот и объяснение загадки. Ботиночки остались, а сыщика нет.

Элла, кстати, пишет в дневнике, что Звездинского перед смертью тоже что-то очень испугало.

Кстати говоря!

— Профессор, а вы в снежного человека верите? — Юра присел у костра рядом с профессором.

— Это не религия, чтобы верить. Я допускаю.

— Интересно…

— Еще бы не интересно, Юрочка! Ведь, по сути дела, все, что создала природа, — игра случая.

— Как это?

— Понимаете… Не надо полагать, Юра, что эволюция — это упорядоченный процесс перехода от примитивных форм к более развитым. Надеюсь, вы так не думаете?

— Да что вы… — замахал руками Ростовский. — Ничего такого! То есть я хочу сказать: я как-то вообще об этом не слишком думал.

— Так вот, скорее всего, были некие хаотические изменения… Игра случая. Эксперименты эволюции, которые часто терпели неудачу.

— То есть?

— Например, появляется в эпоху кембрия какая-нибудь «опатиния длиннорылая» — существо с пятью вытаращенными глазами. Почему она появилась, почему исчезла и что было бы, если бы не вымерла?

— А что было бы?

— А кто это может знать?! Никто! Некоторые ученые вообще задают вопрос: а если бы пленку прокрутить повторно?

— Как это?

— Что бы случилось, если бы процесс эволюции мог быть запущен с самого начала еще раз?

— Ну? И что бы было?

— Вот вам и «ну», Юрочка… Результат мог быть другим!

— Как это?

— Так это… Сегодняшний мир животных был бы другим. И даже, возможно, радикально другим.

— Ни фига себе… А давно это было?

— Что?

— Ну кембрий этот?

— Давно.

— А-а… Это, как «парк юрского периода»?

— Юрский период — это сто-двести миллионов лет назад.

— А кембрий?

— Кембрий — пятьсот.

— Миллионов?

— Конечно. Представьте историю Земли, Юрочка, как трехчасовой фильм — так вот, мы как вид появились в этом фильме лишь в последнюю секунду.

— Кошмар!

— Вот именно! Представьте, например, что как раз в эпоху кембрия на Земле очень быстро увеличивается разнообразие форм жизни. Кроме этой «опатинии длиннорылой», еще огромное количество вариантов…

— А вы откуда знаете?

— Это можно проследить по окаменелостям, найденным в знаменитом карьере Берджесс-Шейл.

— Как вы сказали?

— Берджесс-Шейл еще называют каменной «летописью» кембрия. Понимаете, в Британской Колумбии, в одном-единственном карьере, в толще сланцев учеными были найдены десятки тысяч окаменелостей… Разнообразие очертаний и телесных форм поразительное! В то время на Земле произошло нечто вроде «взрыва»…

— Да ну?

— Однако при этом происходили и вымирания. Причем явно случайного характера… И уж что осталось, Юрочка, то осталось, понимаете?