Прошлое

Но вот Пусьер приехал, семинар начался, и Римини практически перестал бывать дома. Вера не выдержала такого режима и стала ложиться спать еще до его прихода — при этом она вполне убедительно объяснила Римини, что прекрасно понимает, как он устает, и просто не хочет мелькать у него перед глазами и еще больше утомлять разговорами. Приходя за полночь, Римини знал, что его непременно ждут маленькие приятные сюрпризы и знаки внимания, которые Вера оставляла по всей квартире перед тем, как лечь спать: так, в прихожей, в гостиной и на кухне всегда оставались гореть ночники — с тем, чтобы можно было пройти по дому, не наткнувшись на какой-нибудь угол; стол на кухне всегда был накрыт, а от приготовленной пустой тарелки к духовке с еще теплой кастрюлей тянулись стрелочки, которые еще и светились в темноте. На зеркале в ванной Римини каждый вечер находил новую записку, полную ласковых слов и признаний в любви, а на столике у телефона его ждал аккуратный список полученных звонков с кратким содержанием и достаточно деликатными комментариями Веры; в течение дня она делала эти записи на отдельных листочках, а перед тем, как лечь спать, переписывала набело все, что скопилось за день, в блокнот. Выглядело это примерно так: «Звонили из видеоклуба. Требуют срочно вернуть „Немецкое чудо“. Зачем ты все время берешь напрокат черно-белые фильмы, если я их не смотрю? Иван — половина четвертого. Что-то по поводу какого-то словаря. До шести будет дома. Переспросил, поняла ли я. Знаю, что была неправа, но ответила, что не глухая. Из администрации — что-то про какие-то счета. Изобразила парагвайский акцент, прикинулась служанкой, сказала, что знать ничего не знаю». Все это трогало Римини до слез; в спальню он входил осторожно, тщательно стараясь не наступать на уже знакомые ему скрипящие половицы, — и здесь его поджидали последние знаки внимания: включенный ночник, открытое окно, свежая бутылка с минеральной водой на столике… Его любимая подушка, которую в другие дни Вера частенько перетаскивала во сне на свою половину кровати, лежала, аккуратно расправленная, с той стороны, где обычно спал он; о заботливо откинутом уголке одеяла и свежих простынях и говорить не приходилось — в общем, «мужская» половина была словно алтарь, и служительнице культа позволялось лишь смахивать пылинки и разглаживать мельчайшие складочки. Вера, сумевшая даже научиться не похрапывать во сне, лежала, свернувшись калачиком, на дальней стороне кровати и при этом — спиной к Римини; в другой ситуации он воспринял бы это как проявление безразличия или даже обиды, но в эти дни чувствовал — Вера поворачивается к нему спиной для того, чтобы он не переживал, не испытывал чувства неловкости в том случае, если ненароком ее разбудит. Стараясь двигаться предельно осторожно, Римини снимал халат и забирался под одеяло — так, словно ложе, на котором он устраивался, было из бумаги. Перед тем как провалиться в сон, Римини успевал понаблюдать за спящей Верой; он и сам не понимал, как это получается, но даже во сне она продолжала излучать не только женскую любовь, но и супружескую преданность любимому мужчине. Порой ему даже казалось, что Веры рядом нет, что она исчезла, испарилась, быть может — даже умерла, оставив после себя множество знаков, следов и примет любви для того, чтобы у него было побольше поводов по-доброму вспоминать о ней.

Так продолжалось до дня, когда должна была состояться последняя лекция Пусьера. В шесть часов вечера, за десять минут до того времени, когда они с Кармен договорились встретиться в баре неподалеку от университетского театра, Римини все еще пытался урегулировать разногласия, возникшие между ремнем и петлями на брюках. Дело застопорилось, и он начал злиться. А понимая, что опаздывает, — даже вспотел. Вера сидела на кровати, завернувшись в банное полотенце, и медленно, но верно приближалась к завершению сложнейшей операции по нанесению лака на ногти на ногах; на экране телевизора бурно жестикулировал и увлеченно говорил мужчина с выпученными глазами — о чем, они не знали, потому что звук был выключен. Вера нанесла последний мазок, что-то подкорректировала палочкой с ватным тампоном на конце и убрала межпальцевые разделители. Римини кипел: петли были слишком узкими, а ремень слишком широким; что из этого было возможно изменить и, главное, каким образом — решение этого вопроса явно затягивалось. «Сколько времени?» — спросил он, осознавая, что это, в общем-то, уже не важно. «Оставь ты свой ремень. Не нужен он тебе», — сказала Вера, даже не обернувшись, поглощенная завинчиванием пробочки на флакончике с лаком. Римини немедленно внял ее совету, отложил ремень и продолжил одеваться. Закончив этот изматывающий процесс, он ринулся в гостиную за тезисами лекций. На журнальном столике его дожидались груды бумаг — тут явно только что закончилась оргия в честь божества беспорядка; Римини с ужасом посмотрел на все эти ксерокопии, листочки с комментариями, кипы страниц с вариантами перевода… Он опустился на колени и наугад, вслепую сунул руку в бумажное месиво — словно был способен определить нужную бумагу на ощупь. Его пальцы наткнулись на сброшюрованную пачку. Увы, она оказалась «Программой мероприятий, посвященных приезду профессора Марселя Пусьера в Буэнос-Айрес». Он снова пустился в поиски; его руки круг за кругом обшаривали стол, переворачивая и сбрасывая на пол лишние документы, а заодно пустой стакан, полную пепельницу и пару зажигалок. Наконец из спальни донесся негромкий, но уверенный голос Веры: «Зеленая папка, в столовой, на столе!» Пару минут спустя Римини заглянул в спальню, чтобы попрощаться; Вера листала какую-то книгу, лежа на кровати и вытянув ноги почти до телеэкрана — как будто бы под воздействием излучения лак сохнул быстрее. Римини оперся коленом на край кровати. Вера улыбнулась ему и царственным жестом подняла руку, чтобы убрать с его лба явно воображаемую прядь волос. Римини закрыл глаза. Это была даже не ласка — по крайней мере, пальцы Веры не прикоснулись к его коже; он лишь почувствовал какое-то движение воздуха и легкую смену температуры рядом со своим лицом; так едва заметно охлаждается поверхность, на которую падает тень в солнечную погоду. Открыв глаза, он вновь увидел Веру — все в той же позе, поглощенную своими мыслями; на миг он даже усомнился, не показалось ли ему все это: может быть, она не поднимала руку и не осеняла его на прощание ласковым жестом. Впрочем, Вера действительно не прощалась с ним — она, как истинная царица, даровала ему свободу. В очередной раз ей приходилось жертвовать собой ради него и его непонятной работы. После этого Римини оставалось лишь исчезнуть прямо у нее на глазах, как какому-нибудь персонажу волшебной сказки. Его сердце вдруг наполнилось грустью, и он, не рассчитывая на вразумительный ответ, спросил ее: «А ты, кстати, не хочешь на лекцию сходить?» — «Думаешь, стоит?» — «Это последняя лекция, — сказал Римини. — Мне было бы приятно, если бы ты пришла и послушала». — «А ты нервничать не будешь?» — заботливо спросила она. «Что ты! Мне там не до этого будет», — заверил ее Римини. «А я буду там скучать. Я же ничего в этом не понимаю», — возразила Вера. «Сделай это для меня», — настойчиво повторил он свою просьбу. Вера встала с кровати и выключила телевизор. «Мне еще одеваться, — заметила она. — Ты разве не опаздываешь?» — «Ерунда. Кармен никогда не приходит вовремя», — сказал он, бросаясь к шкафу, чтобы открыть дверцы. К изумлению Римини, Вере удалось опередить его, и шкаф распахнула она сама; ее взгляд лишь скользнул по ряду вешалок с одеждой, рука словно заранее рассчитанным движением раздвинула эту казавшуюся непроницаемой шеренгу и вырвала из нее словно заранее приготовленный комплект одежды — блузу, костюм, в общем, все, что нужно для того, чтобы мгновенно одеться подобающим образом. Подобрав себе обмундирование, она, как опытный боец, стала готовиться к предстоящей операции. «Так, в бар ты идешь один, — заявила она, сбрасывая с себя полотенце и протягивая руку за бельем. — Я тебя жду у входа в театр. Как думаешь, в этом костюме я ничего буду выглядеть?»