Урод (СИ)

— Мы можем поговорить? Пожалуйста.

Элина не чувствовала сил сопротивляться, как одинокое дерево, застигнутое врасплох ураганом. Все равно ведь сила ветра повалит на землю, ну и зачем тогда бороться? Девушка кивнула, понимая, что их разговор просто формальность.

Они прошли к скамейкам на территории больницы и устроились на разных концах друг от друга. Мужчина вздохнул, но принял правила игры. Он ублюдок. Она имеет право сторониться его, как чумного.

— Говори, я тороплюсь, — соврала Элина, ведь торопиться ей было некуда.

— Я уже недели две хожу к больнице в ожидании тебя. Мне сказали, что ты уволилась, но должна прийти за документами… Точное число никто не знает.

— Неинтересно. Еще что-нибудь? — оборвала его девушка, но на деле была поражена тем, что он ходил к больнице каждый день, чтобы встретить ее.

Дмитрий внутренне подобрался. Ему было сложно не смотреть на ее лицо, по которому расползся уродец-синяк и гоготал шрам. Он догадывался, что у нее есть какие-то дефекты на лице, но чтобы настолько… Еще можно уйти и бросить эту женщину навсегда. Тем не менее он продолжал сидеть.

— Я хочу извиниться перед тобой за тот инцидент с письмом. Я не знал, что так будет. В цветах содержалась инструкция, и я, как идиот, начал ей следовать.

— Все верно.

— Что именно?

— Как идиот. Впервые ты сказал правду.

Он перевел взгляд на детей, играющих неподалеку. Все в его жизни было неправильно. Он упустил так много шансов стать человеком, задушил своими руками все хорошие чувства, причинил боль стольким женщинам и не только им… Черт! Он не хочет отпускать Элину! Ее внешнее несовершенство ерунда по сравнению с его душевным уродством.

— Прости меня, — еще раз повторил он, искренне прося у нее прощения.

Дмитрий точно знал, что делал это искренне. Ведь просить прощения ему приходилось первый раз в жизни.

— У тебя все? Я могу идти?

— Лина! — Не выдержав, он притянул ее к себе. — Почему ты так холодна со мной? Я могу встать на колени перед тобой.

Элина думала о том, что она совсем не холодна, а горит сатанинским огнем внутри, не зная, какую тропу выбрать. Прощение было канатом над рекой Стикс, равнодушие к его словам — раскрошившейся веревкой над Летой. Что ни выбери, сгинешь в смертоносных водах этих рек. Дмитрий же понимал, что красноречие может сыграть с ним злую шутку. Вдруг она захочет его публичного унижения?

— К чему тебе это? Не понимаю.

— Я просто хочу, чтобы ты вернулась в мою жизнь.

— Как у тебя все легко! — крикнула Элина и оттолкнула его от себя, поддаваясь эмоциям. — Лина и в полицию сбегает, и все желания исполнит! Еще и останется побитой за твои же прихоти!

— Это он сделал? — Сильная рука мужчины прижала ее к себе. — Это твой муж сделал?!

Расплакавшись, она все же осталась в своем уме. В его объятиях было тепло, но это объятия Иуды, а предатели всегда гладко стелят, да жестко спать.

— Тебя это не должно волновать. Найди себе другую Лину и разрушь и ее жизнь тоже. Не ищи меня никогда!

Элина вскочила со скамейки и побежала к выходу с территории больницы. С каждым шагом она теряла частичку себя. С каждой слезой из нее также выходила кровь. Она переживет все эти потери, пусть даже потеряет все, что у нее есть. Но обязательно приобретет что-то новое.

Дмитрий с горечью наблюдал за ней, убегающей от него, словно от чудовища. Таким он и был. Что ж, попытает счастья с отцом. Не везет в любви, повезет в чем-нибудь другом. А возможно, это и близко не любовь, вот и не везет?

— Слушаю.

— Алло, отец? — Он набрал номер отца, который с таким трудом (с помощью хитростей и уловок) достал.

Звонок прервался. И тут его знать не хотели. Набрав номер еще раз, он услышал лишь, что лишен доступа к вызываемому абоненту. Попал в черный список. Притом, у всех сразу.

Глава тринадцатая

То был новый мир, вещественный, но не реальный, и жалкие призраки, дышащие мечтами, бесцельно скитались в нём…

Фрэнсис Скотт Фицджеральд “Великий Гэтсби”

Картонный домик рухнул. Самообману нет больше места в его жизни. Такой большой особняк стал таким маленьким, сжался до крохотной точки, плевавшейся пустотой.

Алекс бродил прозрачной тенью по комнатам, которые никогда не были ему домом. Не защищали. Не дарили тепла. Просто давили стенами с коллекционными картинами от лучших мастеров планеты, с потолка свисали пыточными инструментами дорогущие люстры, привезенные на заказ из-за границы.

— Не дом, а каземат, — пробормотал он, ударяя кулаком по очередной картине.

Золотая рама не вынесла такого оскорбительного отношения и треснула. Прокофьев Алексей Матвеевич «Зимний пейзаж».

Он разрывал картину с такой ненавистью, словно это полотно было его жизнью. Порви лист — и начни все заново. Однако «начать все с чистого листа» не более, чем метафоричное выражение. Разорвать эти древние пыльные путы, связывающие нас с враждой и отвращением к людям не так-то просто.

— Не жизнь, а инквизиционная пытка, — крикнул Алекс, и его злость обрушилась сокрушительным ударом на следующую картину.

Гребаные признаки богатства и принадлежности к высшему обществу. Да что есть это общество?! Не нужны ему никакие картины. Слишком грубая душевная организация у него. Не смыслит он ни черта в этих художниках, направлениях, веяниях и течениях.

Богатство — лишь пыль в глаза. Можно завешать стены подлинниками картин величайших художников, заставить полки книжного шкафа коллекционными изданиями, завалить кухню посудой из чистого золота, но душа все равно может остаться бедняком в прохудившейся шубе и дырявых лаптях. Истинное богатство не купишь. Нет таких ценников и чеков, что могли бы покрыть слабоумие душевных качеств.

— Иди ко мне, моя милая. Самая искренняя моя любовь, — невнятно произнес он и начал мучить бутылку бургундского, смыкая на ее горле руки, жестоко извращаясь в попытках открыть вино без штопора или даже ножа.

Мужчина взревел от неповиновения этой сучки, за которую он отвалил не одну тысячу зеленых. Да за такие деньги она должна сама ему отдаваться! Как и все бабы делают: сами скидывают свои шелковые и кружевные одежки и занимают почетное место в его кровати. До сердца правда еще никто не добрался. Этот Эверест не покорится никому.

— Чертова поганая бутылка, — как маньяк, шептал он, доставая нож сомелье из множества столовых приборов, к которым его так тщательно приучал отец.

Матери-то никогда не было рядом! Он выжил ее из дома, из жизни сына. Саша Янг не помнил, чтобы мама читала ему сказки, гладила по головке, пока он собирал свою башню из кубиков, купала его перед сном… Но он помнил все эти уроки этикета, этого надутого перфекционизма в угоду надменным устоям богатеев.

Штопор отлетел в сторону, когда пробка была вытащена из злосчастной бутылки. Алекс накинулся на вино, словно обезумевший на свою порцию таблеток. Первый глоток оказался буруном, который ударил его горло, точно нос корабля и расплющил его всмятку.

— Хорошо пошла! — рявкнул мужчина и рывком выдвинул ящик со столовыми принадлежностями. — Ненавижу вас! — кричал он и выкидывал по одному прибору.

Стена застонала от боли, когда ей прямо в лоб прилетела вилка для гарнира, а следом за ней соусная ложка.

— Господи, зачем одному человеку столько долбаных ложек?! — зверствовал он, раскидывая в разные стороны сметанную ложку и нож для бифштекса. — Зачем столько вилок, если счастья они не приносят? — Дверца холодильника стеснительно пискнула, встречая вилку для рыбы. — Ага, холодильник!

Алекс распахнул его нечеловеческим движением, не забывая отпивать из бутылки. Сколько в этой электрической кладовке еды! Если ее всю продать, можно накормить какую-нибудь Ивановку!

— В Ивановке, наверное, у Саши есть мама и готовит ему блинчики, а не эту гадость, — он швырнул тарелку с розовой форелью в винном соусе в стену.