Цена счастья

А злоумышленник, возможно, скрывался там, наслаждаясь поднявшейся суматохой.

Но в этом случае коварный Том-соглядатай, если таковой вообще существовал, явился бы откуда-то извне, поскольку все трое мужчин были дома.

Хотя можно ли быть уверенной, что кто-то из братьев незаметно не отлучился? Для того чтобы сыграть с Луизой злую шутку, не требовалось много времени. Теперь уже трудно припомнить, кто и где находился в тот поздний вечер. Несомненно одно: Барнаби появился последним; ему понадобились минуты, чтобы разуться… Нет, нет, нет! Все это ревнивые домыслы. Как ей в голову могла прийти такая крамольная мысль? Луиза просто истеричка с больным воображением. Разве можно хоть в чем-нибудь верить недалекой, трусливой и мнительной особе?

— Эмма! Солнышко! Где ты?

Барнаби звал жену из комнаты.

— Я здесь. — Эмма медленно пошла по коридору.

— Дорогая! — Он лежал в постели с растрепанными волосами, в его глазах играли веселые искорки. — Ты сердишься на меня?

— За что? — отрешенно спросила жена.

— За то, что я оставил тебя на всю ночь с невыносимой ханжой. Но я вынужден был так поступить. Мне на редкость легко работалось, Писатель не может пренебрегать такой желанной гостьей, как вдохновение. Слава богу, истерика Луизы прекратилась.

— Кажется, ты не обеспокоен истинной примой ее истерики?

Барнаби приподнялся на локте.

— Нет. Совсем не обеспокоен. Это кажется тебе странным?

— Честно говоря, да. Я не привыкла, чтобы женщины кричали по ночам оттого, что к ним в окна заглядывают клоунские лица.

— Одно лицо, дорогая. В единственном числе. Видишь, ты склонна все преувеличивать. Мне пришлось привыкнуть к этим женским причудам, когда здесь жила Сильвия. Она постоянно затевала разговоры о привидениях и прочей дьявольщине, дети наслушались бредовых историй и теперь делятся ими с тобой и Луизой. Вы обе поддались влиянию маленьких хичкоков. Не зря же гувернантке привиделось невесть что. Но от тебя я ожидал большего здравого смысла.

Барнаби хотел заключить жену в объятия. Но Эмма, уклонившись от ласк мужа, спросила ледяным тоном:

— Когда ты в последний раз надевал свои ботинки?

— Мои ботинки? Полагаю, что вчера. Сегодня утром я никуда не выходил.

— Тогда почему они мокрые? Вчера не было дождя.

Барнаби сердито нахмурился. Веселые искорки в его глазах погасли.

— Твои изыскания не кажутся мне особенно забавными. Если это шутка, то не смешная.

— Какие изыскания?

— Полагаю, ты намекаешь на то, что я совершил ночную прогулку и спел серенаду для отразимой мисс Пиннер, взобравшись к ее окну по вьющемуся плющу. — Барнаби был встревожен. — Эмма, ради всего святого, скажи, что ты пошутила. Если ты думаешь, что я способен на такое… но, уверен, ты говорила не всерьез!

— Почему твои ботинки мокрые, ответь!

— А бог их знает. Может быть, я вчера прошел по сырой траве и они еще не высохли.

Эмма изменила тактику.

— Тогда объясни, чем были вызваны мистические россказни Сильвии о привидениях?

— У Сильвии ветер гулял в голове. И она впервые в жизни приехала в деревню. Ее могло напугать блеяние овцы ночью, а если бы сова ухнула в печную трубу, она умерла бы от страха. Кроме того, — суровый взгляд Барнаби невольно смягчился, — она любила, когда ей оказывали внимание. Ей нравился свет рампы.

— Звучит не слишком убедительно, поскольку она сбежала от этого света, — съязвила Эмма и снова задумалась: о чем же хотела сообщить ей Сильвия в соборе. Или все это чья-то провокация?

— Может быть, она сбежала, потому что не добилась успеха? Эта мысль не посетила тебя? Послушай, дорогая, мы устроили много шума из-за сущей ерунды. Иди ко мне, и я тебя поцелую.

Эмма направилась к двери. Ей не хотелось покидать спальню. Ее ноги словно налились свинцом. Она вела себя глупо, противясь желанию проситься в объятия Барнаби и обрести покой.

Вместо этого она задала вопрос:

— Может быть, в этом доме слишком много целуются?

— Ты имеешь в виду поцелуй, которым я одарил мисс Пиннер? — Барнаби закатился смехом. — Но это было лекарственное средство, вроде валерьянки. После него Луиза опомнилась. Мои поцелуи производили такое же воздействие и на Сильвию. Девушки понимают, что психотерапевтические поцелуйчики ничего не значат. Они не вчера родились.

— Мисс Пиннер родилась вчера. По крайней мере, для неизвестного этому феномену проявления нежности.

— Эмма, любимая, неужели ты не доверяешь мне?

Эмма не отвела взгляда от его недоумевающих глаз.

— Сказать по правде, я не уверена, что доверяю тебе.

Это была их первая ссора… Невыносимо! Снизу раздался требовательный голос Мегги:

— Эмма, спускайся к нам. Дядя Дадли согласился поиграть на фисгармонии, и мы будем петь. Спускайся скорее.

Как же это чудесно, что девочки выглядят сегодня счастливыми; как хорошо, что Дадли вылез из своего психологического панциря, проявив чуткость к маленьким детям. Но самое прекрасное — Барнаби, кажется, не придал серьезного значения их ссоре, поскольку тоже спустился вниз и запел от всего сердца вместе со всеми домочадцами, собравшимися вокруг фисгармонии.

— Послушай, Дадли, сегодня не суббота. Никаких гимнов. Споем что-нибудь веселое. Как насчет «Фермера в долине»? В долине фермер задремал, хей-хо, хей-хо, хей-хо…

Они пели эту задорную песенку, когда Вилли яростно заколотил в дверь.

Его обычно румяное лицо поражало мертвенное бледностью, он почти лишился дара речи.

— Скелет, — шептал он заплетающимся языком. — На том поле, которое мы не перепахивали с войны. С вашего позволения, сэр, мой плуг вывернул из земли череп. На нижнем поле, возле рощицы; там не только череп, но и человеческие кости. О боже, сэр, это не к добру.

* * *

Пришлось вызвать полицию. Минула вечность, прежде чем прибыли стражи закона. Спустя еще одну вечность вернулись мужчины, ходившие на нижнее поле, чтобы взглянуть на чудовищный «клад» Вилли.

В столь тревожное время глупо таить обиду на кого бы то ни было, будь то Луиза или Барнаби. Эмма понимала, что среди обитателей Кортландса должен быть человек, сохранивший ясность мысли — это прежде всего она сама. Какую весомую помощь могли оказать трусливая Луиза, оглашенная Ангелина или полубезумная миссис Фейтфул?

Первая ее мысль была о детях. Когда Вилли, запинаясь и тяжело дыша, выложил свою зловещую новость, Эмма возмутилась: опять обсуждают страшные события в присутствии детей. Никто не подумал о том, чтобы уберечь девочек от потрясений.

Близнецы стали похожи на маленьких истуканов: белолицые и молчаливые. Эмма обняла Мэгги и Дину и прижала к груди. Они простояли обнявшись, пока в холле не появились Барнаби и Руперт. Мужчины надевали пальто, а Дадли в полном смятении увязался за братьями.

Когда они ушли, Мегги, запинаясь, прошептала:

— Я думаю, Дину тошнит.

Эмма взглянула на бескровное страдальческое личико Дины.

— Нам лучше подняться наверх.

— Но ее не вытошнит, — предрекла Мегги, еле передвигая ноги, словно последние силы покинули ее маленькое худенькое тельце.

Тем не менее, Дину вырвало, а на пороге ванной появилась фигура Луизы Пиннер.

— Я думаю, со мной случится то же самое, — сочла необходимым предупредить Эмму мнительная плакальщица.

— Ну что ж, валяйте. — Мегги испытывала отвращение к гувернантке и не скрывала этого.

Луизу пошатывало.

— Это так мучительно, — стонала она.

— Когда человека тошнит? — спросила безжалостная Мегги.

— Я имела в виду совсем другое: когда находят останки человека, кому бы они ни принадлежали.

В глазах Эммы зажегся зеленый огонек.

— Мисс Пиннер, пожалуйста, не будем говорить об этом… Я попрошу миссис Фейтфул, чтобы сегодня нам подали чай сюда, наверх. Дети попьют его в постели.

Озорница Мегги подскочила от радости.

Дина, придя в себя, прошептала:

— Я с удовольствием попью чай в постели.