Если повезет

Сальваторе, конечно же, попытается уговорить ее выпить вина, хотя вряд ли надеется, что это ему удастся.

Вот на что он надеется, так это на то, что сегодня затащит Лили к себе в постель. Однако и тут его, увы, ждет разочарование. Лили истово ненавидела Сальваторе и лишь скрепя сердце позволяла целовать себя, при каждом его прикосновении прилагая нечеловеческие усилия, чтобы случайно не выдать своего отвращения. Однако на большее пусть не рассчитывает. К тому же ей вовсе не хотелось наблюдать за тем, как яд начнет действовать, — а это должно произойти через четыре — восемь часов после приема его внутрь, если, конечно, доктор Спир не ошибся в расчетах. За это время Лили постарается убраться из страны.

Когда Сальваторе почует неладное, будет уже поздно. Яд сделает свое дело — выведет из строя почки и печень, поразит сердце. У Сальваторе наступит тяжелейшее общее состояние. Возможно, он протянет еще несколько часов, может, даже целый день, но в итоге все жизненно важные органы перестанут функционировать. Родриго в поисках Дениз Морель землю носом будет рыть, поднимет на ноги всю Францию, но она бесследно исчезнет, по крайней мере на время. Исчезать навсегда в ее планы не входило.

С ядами Лили, как правило, не работала. Лишь одержимость, с какой Сальваторе заботился о собственной безопасности, вынудила ее прибегнуть к этому средству. Она предпочитала пистолет, и применила бы его, даже зная, что сама после этого будет расстреляна на месте, однако придумать способ пронести с собой на встречу с Сальваторе оружие ей не удалось. Вот если бы у нее был напарник, тогда, может… а может, и нет. На Сальваторе покушались однажды, и каждый раз после этого он делал соответствующие выводы. Даже выстрелу снайпера его недостать. Сальваторе Нерви можно только отравить или использовать против него оружие массового поражения, которое уничтожит заодно и всех, кто находится поблизости. Лили была бы не прочь прикончить Родриго или еще кого-то из окружения Сальваторе, но он был умен и заботился о том, чтобы его всегда окружали люди. Допустить гибель невинных Лили не могла, в этом заключалось ее главное отличие от Сальваторе. Возможно, это была единственная разница между ними, но Лили для собственного успокоения во что бы то ни стало хотелось ее сохранить.

Ей тридцать семь. А занималась она этим с восемнадцати, то есть больше половины своей жизни оставалась киллером и справлялась со своей работой чертовски хорошо. В этом и крылась причина ее профессионального долголетия. Поначалу ее преимуществом была молодость: Лили была так свежа и юна, что никому и в голову не пришло бы опасаться ее. Теперь она лишилась этого ценного качества, но приобрела опыт, который давал ей иные преимущества. И этот же самый опыт высасывал из нее жизненные силы, так что порой она ощущала себя хрупкой, словно яичная скорлупа. Казалось, еще один тяжелый удар — и она не выдержит, разобьется вдребезги.

А может, она уже давно разбилась, просто еще этого не осознала. Ничего другого у нее не осталось в этой жизни, которая казалась ей заброшенным пустырем. Лили видела перед собой только одну цель: убрать Сальваторе Нерви и остальных членов его организации. Он главарь, и он отдал приказ убить тех, кого она любила больше всего на свете, а потому он должен умереть первым. И это все. Ничего другого для Лили не существовало: ни надежды, ни радости, ни солнца. Даже то, что она, может статься, сама идет на смерть, не имело для нее значения.

Но при этом она вовсе не собиралась сдаваться. У нее не было склонности к суициду. Не только выполнить задачу, но и сделать все чисто, выйти сухой из воды, для нее как для профессионала было очень важно. Да и где-то в глубине сердца Лили все еще теплилась надежда на то, что после пережитых испытаний в один прекрасный день саднящая боль утихнет и радость жизни вернется к ней. Огонек надежды горел слабо, но светил ярко. Лили была уверена, что именно надежда удерживает людей на плаву, не давая опустить руки даже в безысходном отчаянии.

Лили трезво оценивала сложность задуманного и свои шансы на спасение. Когда дело будет сделано, ей придется скрываться — если она останется жива, конечно. Начальство в Вашингтоне за убийство Нерви по головке ее не погладит. Стало быть, охоту за ней откроет не только Родриго, но и свои, и Лили понимала: кому она ни попадись — исход один. Лили, так сказать, вышла за границы дозволенного, а это означало, что она не просто становилась отработанным материалом — в случае чего с ней и раньше не стали бы церемониться, — но именно сейчас встанет вопрос о ее устранении. Одним словом, положение — хуже не бывает.

Вернуться домой она не могла, да и дома-то у нее, по сути, не было. Она не имела права подвергать мать и сестру, а тем более семью сестры, опасности. Притом вот уже года два, как Лили даже не разговаривала с ними… Хотя нет, с тех пор как она в последний раз звонила матери, пожалуй, минули уже все четыре. Или даже пять. Лили знала, что с матерью и сестрой все в порядке: она не выпускала их из виду. Но, как ни горько было это признать, она стала им совсем чужой. Лили не виделась с родными уже лет десять. Они остались в ее прошлом, тогда как она ушла далеко вперед, в будущее, из которого нет возврата. Ее семьей стали товарищи по работе, но их убили.

С тех пор как до Лили дошли сведения, что за убийством ее друзей стоит Сальваторе Нерви, она думала лишь об одном — как бы подобраться поближе и расплавиться с ним. Он даже не пытался скрывать, что это убийство — его рук дело. Напротив, Сальваторе использовал свое деяние как наглядный пример, как способ показать, что переходить ему дорогу никому не позволено. Полиции он не боялся. Его связи делали его неприкасаемым. У него все везде было схвачено, причем не только во Франции, но и по всей Европе, и поэтому никто не мог встать у него на пути.

Лили очнулась от задумчивости, осознав, что Сальваторе обращается к ней. Ее столь очевидное невнимание, по-видимому, вызывало в нем раздражение.

— Простите, — извинилась она. — Я беспокоюсь о матери. Она сегодня звонила мне и сказала, что упала дома с лестницы. Хоть, по ее словам, она не пострадала, думаю, мне стоит поехать проведать ее и убедиться в этом самой. Ведь ей как-никак за семьдесят, а у пожилых людей переломы — дело обычное, ведь так?

Эта выдумка была первым, что ей пришло в голову, и подсказали ее Лили не только мысли о собственной матери. Сальваторе был итальянцем до кончиков ногтей и боготворил свою мать. Родственные связи для него имели большое значение. На его лице тотчас отразилось сочувствие.

— Разумеется, вам нужно ее навестить. Где она живет?

— В Тулузе, — ответила Лили, назвав самый дальний от Парижа город у границы Франции. Если информация о Тулузе дойдет до Родриго, она выиграет несколько часов, пока тот будет искать ее на юге. Хотя, конечно, с таким же успехом Родриго может заподозрить, будто она назвала этот город нарочно, желая сбить его со следа. Так что сработает ее хитрость или нет — одному Богу известно. Гадать на кофейной гуще не время. Нужно следовать плану и надеяться на удачу.

— Когда вы вернетесь?

— Если все будет в порядке, то послезавтра. А если нет… — Лили пожала плечами.

— В таком случае нужно извлечь максимум пользы из сегодняшнего вечера. — Огонь в черных глазах Сальваторе недвусмысленно намекал на то, что он имеет в виду.

Лили не пришлось притворяться. Она слегка отпрянула назад, вскинув брови.

— Возможно, да, — холодно отозвалась она. — А возможно, и нет. — Ее тон говорил о том, что она вовсе не горит желанием переспать с ним.

Однако ее сдержанность лишь распаляла Сальваторе, и огонь в его глазах вспыхнул с новой силой. Лили пришло в голову, что ее отказ мог напомнить Сальваторе дни его юности, когда он ухаживал за своей покойной женой, матерью своих детей. Молодые итальянки его поколения очень строго блюли свою честь, а может, это и сейчас так, Лили просто не знала. Ей мало довелось общаться с иностранками.

К столику подошли два официанта, один из которых, словно бесценное сокровище, нес бутылку вина, а другой — чашку кофе для Лили. Она улыбкой поблагодарила и, когда чашка оказалась перед ней, принялась щедро сдабривать напиток сливками, как бы не обращая ни малейшего внимания на Сальваторе, которому эффектным жестом откупоривший бутылку официант подал пробку. На самом же деле внимание Лили было всецело приковано к бутылке и спектаклю, который разыгрывался вокруг нее: ведь ценители вин так щепетильны в соблюдении ритуала. Сама Лили этого не понимала. По ее мнению, единственным необходимым действием здесь было только одно — налить вино в бокал и выпить. Желания нюхать пробку у нее никогда не возникало.