Убийство по Фрейду

— И какова же их цель, по-твоему? Помогать людям?

— Как ни странно, нет! Я так не думаю… во всяком случае, для Эмануэля это не так. Он интересуется в первую голову тем, как работает человеческий мозг. Если ты его спросишь, то он, скорее всего, ответит, что анализ более важен для исследователя, а лечение — это, так сказать, побочный результат. Может, попробовать растолковать все это в прокуратуре?

— Кейт, прости меня, но вы были любовниками. Это выяснилось из допроса его жены, хотя она не говорила об этом прямо. Я думаю, сейчас детективы копают повсюду в поисках мотивов.

— Тогда бы Никола следовало убить меня или мне следовало убить Никола. И кроме того, мы все трое понимаем, что наша с Эмануэлем связь — дело столь далекого прошлого, что даже угли того любовного костра остыли так, что холоднее и быть не может.

— Где же вы с Эмануэлем встречались, пока угли еще пылали?

— В те времена у меня была своя квартира. Ты что, стараешься вогнать меня в краску? Рид, ну почему я все время забываю, что ты полицейский?

— Потому что я не полицейский. В данный момент я юрист, представляющий обвинение. Был ли у Эмануэля в те дни свой кабинет?

— Маленький, который он делил с другим психоаналитиком.

— А там ты встречалась с ним когда-нибудь?

— Да, кажется, раз, от силы два.

— Вы были вместе на кушетке?

— Рид, я тебя явно недооценила. Ты станешь превосходным прокурором, сущим дьяволом, способным не только высасывать из пальца сомнительные факты, но и искажать подлинные до неузнаваемости. На свидетельской трибуне я, конечно, не сумела бы объяснить истинное положение вещей. Но правда тем не менее заключается в том, что Эмануэль в те дни только-только начинал. Он занимался терапией, и кушетка ему была совершенно ни к чему — она стояла так, для мебели… ну, возможно, для использования в дальнейшем. И я никогда не появлялась там в рабочие часы.

— Кейт, дорогая моя, я пытаюсь показать тебе, что ты ополчилась на вещи, о которых не имеешь ни малейшего представления. Знаю, «заставь дурака Богу молиться…» — но мне никогда не доводилось слышать, чтобы кто-то из них хотя бы что-то при этом вымолил! Нет, я вовсе не называю тебя дурой! Боже избавь! Я хочу сказать, что ты, подобно рыцарю — или назови это как хочешь, — бросаешься в бой за Эмануэля с открытым забралом, а закончится все тем, что ты либо навредишь себе, либо в лучшем случае замутишь воду. И если между вами больше нет никакого интима, как пишут в самых пошлых журналах, так зачем же ты этим занимаешься? Из бескорыстной любви к правде?

— Послушать тебя, так этот мотив едва ли не самый худший в мире. Но я не согласна. Я уже слишком стара, чтобы терзаться тем, что купить можно любого и что коррупция — единственный способ существования, как явствует из многих речей по поводу и без повода и крокодиловых слез, проливаемых в связи со столь прискорбным обстоятельством. Однако я хорошо знаю и другое: то здесь, то там находится кто-то искренне заинтересованный в правде и справедливости, да будет тебе известно, ради них самих, как требует от нас Господь. Сколько ты знаешь в Нью-Йорке полисменов, которые живут только на зарплату и не берут в качестве мзды хотя бы один доллар? Ладно, может, я говорю не то? Давай взглянем с позиции холодной логики, которую ты предпочитаешь. За плечами Эмануэля четыре года колледжа, четыре года медицинского института, год общей практики, два года стажировки в психиатрии, три года обучения в ординатуре и много-много лет плодотворной самостоятельной работы. И что же, все это теперь должно пойти прахом только из-за того, что какой-то изобретательный убийца убил девушку в его кабинете?

— Мне всегда казалось, что ты ни в грош не ставишь психиатрию.

— Как метод лечения она, я думаю, весьма сомнительна, да и довольно топорна, если не сказать больше. У меня есть еще и масса других претензий. Но какое это имеет отношение к тому, что психиатр будет осужден за то, чего не делал? Есть многое, что не приводит меня в восторг в Эмануэле, но мое отношение к нему можно выразить словами, сказанными Эмерсоном [12] о Карлейле: «Если бы гении были в избытке, мы могли бы обойтись и без Карлейля, но, увы! Раз этого нет, то нашему поколению он просто необходим!»

— Могу я спросить, с какого конца ты собираешься приняться за дело?

— Пожалуй, нет, если не хочешь поставить меня в затруднительное положение! Лучше ответь — выяснил ли ты что-нибудь о других пациентах?

— Тот, кому было назначено на десять, носит имя Ричард Горан. Двадцать восемь лет, не женат, работает на какую-то рекламную фирму. Старался закончить свой часовой сеанс как можно быстрее, так как это занятие не вызывало особой радости ни у него, ни у Эмануэля, хотя, как мне удалось выяснить, рекламные фирмы, как правило, заставляют свой персонал проходить тестирование у психиатров. Да, нельзя не признать, что мы живем в восхитительное время! Двенадцатичасовой пациент преподает английский в одном из городских колледжей. Я уверен, что ты придешь в восторг, услышав об этом. Не могу припомнить, в каком именно, помню только, что если добираться туда на подземке, то путь неближний. Также неженатый и едва ли женится когда-нибудь вообще, если только мнение об этом типе, сложившееся у детектива, можно принимать в расчет. Твой Эмануэль, как обычно, ни о ком из них ни гугу, хотя сейчас я, пожалуй, начинаю уважать его точку зрения. Очевидно, он не может откровенничать о пациентах, которых пока еще не убили. Имя этого пациента, как тебе уже известно, Фредерик Спаркс, и я пошлю тебе копию своих заметок на тот случай, если ты захочешь меня шантажировать. Ну, как я отчитался, надеюсь, просто и понятно?

— Могу ли я получить их домашние адреса?

— Ты можешь получить все, что в моих силах тебе дать. Только поставь меня в известность о том, что ты собираешься делать, хотя бы в общих чертах. И если вдруг получишь записку от некоего таинственного незнакомца с заманчивым предложением встретиться на темной улице для передачи тебе интересной информации, то не вздумай идти.

— Волков бояться, — возразила Кейт, — в лес не ходить. Еще кофе?

Глава 7

Утром в понедельник жизнь если и не вошла в нормальную колею, с виду ничем не отличалась от обычной. Эмануэль возобновил — за вычетом одиннадцатичасовых сеансов — свою психиатрическую практику. Никола занималась повседневными делами. Кейт, усилием воли заставив себя таки заняться во время уик-энда приготовлениями к предстоящим занятиям, вернулась к своей работе. Субботний вечер она провела с художником, который читал только французские газеты и хотя и интересовался убийствами, но, кроме искусства, ни в чем больше не разбирался. Беседа с ним помогла ей немного отвлечься.

Правда, главным событием, отвлекшим пристальное внимание публики от Бауэров, стало ужасное преступление: некий сумасшедший похитил, изнасиловал и убил четырехлетнюю девочку в Челси. Полиция и газеты, по крайней мере, на короткое время бросили свои силы в другом направлении. (Сумасшедшего схватили довольно легко, спустя неделю, что принесло Кейт некоторое облегчение. Поймать маньяка — к такому она пришла выводу — не составляет особого труда. Следовательно, Дженет Гаррисон не мог убить маньяк! Надо ли говорить, какой глубокомысленной сочла Кейт свою логику.)

В понедельник, в девять часов утра, она читала лекцию о «Мидлмарче» [13]. Неужели только из-за того, что чье-то воображение оказалось в состоянии создать мир, подобный описанному в «Мидлмарче», следовало заставлять остальных вникать в его суть и постигать те основы, на которых он зиждется, — этого Кейт и сама не знала. Просматривая роман прошлой ночью, она наткнулась на фразу, которая, как ни странно, перекликалась с ее собственными мыслями: «Невероятно, но факт — некоторые из нас, в силу особенностей внутреннего видения, даже в пылу безрассудной страсти, в пике безумия, способны лицезреть то широкое пространство, где спокойно поджидает нас наше истинное я!» По большому счету, конечно, это утверждение не имело ничего общего с данным случаем — убийство отнюдь не необузданная страсть. Однако после лекции Кейт поняла, что она, обсуждая «Мидлмарч», ни о чем другом думать не могла. «Истинное я», казалось ей, непременно обретается в работе, которой отдаешь все силы. Эмануэль, выслушивая откровения своих пациентов, достигал этого. Кейт была знакома с очень немногими, кто обладал таким внутренним стержнем, и это, по ее мнению, полностью освобождало Эмануэля от всех подозрений.