Святые грехи

— Неплохо, — пробормотал Бен, — ваше имя упомянуто три раза.

Тэсс подошла к телевизору и с раздражением выключила его. Бен даже не пошевелился.

— Еще раз спрашиваю, что вам от меня нужно? Голос ее звучал ровно. Не желая уступать, Бен вытащил сигарету.

— Завтра в восемь утра в мэрии пресс-конференция.

— Мне сообщили.

— Вам следует ограничиться общими замечаниями. По возможности избегайте подробностей. Орудие убийства прессе известно, но, что касается записок и их содержания, нам удалось сохранить в тайне.

— Бен, разве я похожа на идиотку? Уж как-нибудь справлюсь с вопросами.

— Не сомневаюсь. Ведь речь идет о деле, а не личной популярности.

Тэсс открыла было рот, но лишь шумно вздохнула, не стала давать волю чувствам, считая это бессмысленным: дурацкое, хотя и горькое замечание не заслуживает внимания. Она считала, что этого типа, разыгрывающего из себя судью, нужно корректно, хладнокровно выпроводить отсюда.

— Ты, мерзкий, безмозглый, бесчувственный осел, — снова зазвонил телефон, но никто на него не обратил внимания, — что ты себе позволяешь?! Врываешься в дом и начинаешь нести всякую чепуху!

Он огляделся по сторонам в поисках пепельницы и, не обнаружив ее, воспользовался небольшим, ручной работы блюдом. Рядом с ним стояла ваза со свежими хризантемами.

— Да? И что же это за чепуха?

Она стояла навытяжку, словно солдат, а он небрежно облокотился о стол, стряхивая время от времени пепел в блюдо.

— Давайте все расставим по своим местам. Лично я журналистам не говорила ничего.

— Никто этого и не утверждает.

— Ах вот как? — Она сунула руки в карманы юбки, которую не снимала в течение четырнадцати часов. Спина у нее ныла, сосало под ложечкой, но больше всего ей сейчас не хватало рассудительности, которую она с таким трудом внушает своим пациентам. — Я несколько иначе оцениваю ситуацию. К вашему сведению, мне обещали не упоминать моего имени в связи с этим расследованием.

— Не хотите, чтобы стало известно о ваших связях с полицией?

— А вы умник, не так ли?

— Да еще какой! — Бен наслаждался тем, что удалось вывести ее из себя. С пылающим лицом она крупными шагами расхаживала по комнате. Внутри все клокотало, но то был холодный гнев, ничего похожего на злобные выкрики, битье посуды и прочее, к чему он давно привык. Что ж, так даже интереснее…

— Что бы я ни сказала, у вас на все есть ответ. А не приходило ли вам в голову, детектив, что мне вовсе не хочется, чтобы пациенты, коллеги, друзья расспрашивали меня об этом деле? Вы знаете, что я вообще не хотела за него браться?

— Так почему же взялись? Гонорар ведь ничтожный!

— Потому, что меня убедили, что я могу быть полезной. И если бы я в этом усомнилась, я просто послала бы вас с вашим расследованием ко всем чертям. Неужели вы думаете, что я получаю удовольствие от споров о нравственности моей профессии с узколобым типом, который возомнил себя судьей? А то у меня без того не хватает проблем!

— Проблем, доктор? — Он медленно обвел взглядом комнату: цветы, хрусталь на полках, отметил преобладание пастельных тонов убранства. — На мой взгляд, у вас тут довольно уютно.

— Да что вы знаете обо мне, о моей жизни, о моей работе? — Она подошла к столу и оперлась о него обеими руками, пытаясь успокоиться. — Вот эти папки, эти бумаги, эти пленки, видите? В них жизнь четырнадцатилетнего мальчика. Мальчика, который уже пристрастился к спиртному и которому нужен хоть кто-нибудь, кто смог бы открыть ему глаза на самого себя и помочь стать на ноги. — Она резко откинулась назад. В темных глазах застыла пустота. — А вы знаете, детектив, каково это — пытаться спасти чью-то жизнь? Знаете, как это больно, как страшно?! И этой работой я занимаюсь без оружия: винтовку в руки не беру. В течение десяти лет я учусь своему делу. И может быть, со временем, если достанет умения и удачи, я смогу помочь ему. Проклятие! — Тэсс замолчала. С чего это вдруг из-за каких-то двух слов ее так разобрало? — А впрочем, мне не в чем перед вами оправдываться.

— Это верно. — Бен ткнул докуренную сигарету в фарфоровое блюдо. — Извините, что-то меня занесло.

Она шумно выдохнула, все еще пытаясь взять себя в руки.

— Но что я вам такого сделала, что вы так разозлились?

Он не был готов к откровенности, не мог обнажить перед ней свою старую, еще не зажившую, рану — он просто устало прикрыл глаза.

— Вы здесь ни при чем. Просто работа такая. Чувствуешь себя, словно на тонкой проволоке, натянутой над очень глубоким рвом.

— Ладно, будем считать, что это так. — Хотя она не такого ответа ждала, какой хотелось получить: она услышала только полуправду. — Сейчас трудно быть объективным.

— Давайте на время заключим перемирие. Я не слишком высокого мнения о вашей работе, а вы — о моей.

Она немного помолчала и согласно кивнула:

— Договорились.

— Вот и хорошо. — Он подошел к ее столу и взял наполовину пустую чашку с кофе. — Горячего не найдется?

— Нет. Но могу заварить.

— Не беспокойтесь. — Он прижал руку ко лбу, неожиданно почувствовав разламывающую над бровями боль. — Еще раз извините. Работаешь как вол, а получается, что топчешься на месте, единственный полученный результат — так это то, что пресса что-то пронюхала.

— Я понимаю. Возможно, вы не поверите, но я в не меньшей степени окунулась в это дело и чувствую такую же ответственность. — Она опять замолчала, но на сей раз между ними словно протянулась невидимая ниточка, какое-то общее чувство объединило их. — В этом-то вся трудность, верно? В том, что чувствуешь ответственность.

«Она хорошо знает свое дело», — подумал Бен, по-прежнему не отходя от стола.

— Никак не могу отделаться от ощущения, что он готовит новый удар. А мы все так же бродим впотьмах, доктор. Прессу мы завтра убедим, но от этого ничего не изменится. Мы-то знаем, что не продвинулись вперед ни на йоту. И даже если вы выясните причину убийств, очередной жертве от этого легче не станет.

— Бен, все, что я могу, — это рассказать о внутренней сути этого человека.

— Признаться, мне на это наплевать. — Он повернулся и поглядел на нее. Теперь она уже вполне овладела собой. Об этом говорили ее глаза. — Когда мы поймаем его, а поймаем его обязательно, тогда пригодится ваш психологический портрет. Другие добавят к нему что-нибудь свое. Потом вас или кого-то из ваших коллег призовут на освидетельствование и его… отпустят.

— Его поместят в психиатрическую лечебницу. А это не курорт, Бен.

— А по прошествии времени врачебный консилиум объявит его здоровым.

— Все не так просто. Вы знаете законы лучше, нежели я. — Она покрутила спускающуюся с виска прядь волос. И он был прав, и она тоже. Но от этого все становилось только сложнее.

— Вы ведь не сажаете за решетку человека, больного раком, так как он бессилен предотвратить распад своего тела. Разве можно наказывать, не принимая во внимание распад мозга? Только одна шизофрения, Бен, давно уже убивает больше людей, чем рак. Сотни тысяч прикованы к больничным койкам. Не можем же мы повернуться к ним спиной или сжечь их, как ведьм, на костре потому, что в мозгу у них образовался химический дисбаланс.

Но его не интересовали ни статистика, ни аргументация — ему нужен был только результат.

— Док, вы как-то сказали: безумие — это юридический термин. Безумен он, нет ли, но у него тоже есть гражданские права, он имеет право на адвоката. Его адвокат тоже будет использовать этот юридический термин. Хотелось бы мне услышать, что вы скажете трем обездоленным семьям о химическом дисбалансе, когда все кончится. Интересно, удастся ли вам убедить их, что восторжествовала справедливость?

Ей приходилось бывать в семьях убитых, и ей ведомо царящее в них чувство бессилия, ощущение предательства. Такую беспомощность врач понимает инстинктивно, никакие анализы тут не нужны.

— В ваших руках, Бен, — меч, мое оружие — слова.

— Это верно. — Впрочем, слова были и у него, и он тоже прибегал к ним, но гордиться этим ему не приходилось. — Сейчас я мечтаю о глотке коньяка да о женщине… Завтра у меня встреча с монсеньором Логаном. Вам хотелось бы принять участие?