Мой брат Михаэль

— Понял. Теперь ты пришел, знаешь об Ангелосе и своем брате, а что ты скажешь, если узнаешь кое-что еще? Что если Ангелос жив?

— Ты говоришь мне это, Нико?

— Его недавно видели рядом с Дельфами на горе. Но, может, это призрак, — мальчик улыбнулся, — на Парнасе есть призраки, огоньки двигаются и голоса разносятся над скалами. Некоторые видели разные вещи, я — нет. Это старые боги, нет?

— Возможно. Это правда, Нико, что Ангелоса видели?

Нико пожал плечами.

— Откуда я знаю. Его видел Янис, а Янис… — он со значением повертел рукой у головы. — Ангелос убил его мать, сжег дом отца, и с тех пор Янис тронулся, он видел Ангелоса много раз. Но вот Димитриос Драгумис задавал много вопросов о твоем приезде. Все мужчины в Арахове про тебя знали и разговаривали, но Димитриос специально расспрашивал — и здесь, и в Дельфах, очень суетился.

— Какой он?

— Немного похож на брата, не лицом, а фигурой. Ну и не духом. Ты, может, и встретишь его, — сказал Нико с невинным видом, — но не бойся. И не беспокойся об Ангелосе, кирие Саймон.

Саймон фыркнул:

— А что, похоже, что я беспокоюсь?

— Да нет, но он умер. А если не умер… Ты всего лишь англичанин, нет?

— И что?

Нико очаровательно хихикнул и скатился с кровати.

Стефанос вдруг сказал очень строго:

— Веди себя прилично. Что он говорит, кирие Саймон?

— Он думает, что я не могу справиться с Ангелосом, — сказал Саймон лениво. — На, Нико, лови.

Он бросил мальчику сигарету, тот поймал ее крайне грациозно и продолжал смеяться. Саймон повернулся к старику.

— Вы думаете, правда, что его здесь видели?

Пастух бросил пламенный взгляд на внука из-под белых бровей.

— Рассказал, значит, сказочку? Слухи пустил идиот, который видел его не меньше двенадцати раз с конца войны. И немцев несколько раз. Не обращай внимания.

— И на огни и голоса на Парнасе?

— Если человек идет на Парнас после захода солнца, почему бы ему не увидеть странные вещи? Боги еще ходят там, и человек, неосторожный в стране богов, — дурак. — Еще один взгляд на мальчика. — Ужасных глупостей ты набрался в Афинах. И это — отвратительная рубашка.

Нико выпрямился.

— Нет! Она американская!

Старик зарычал, а Саймон спросил:

— Помощь?

Старик коротко засмеялся.

— Знаешь, он неплохой мальчик, хоть Афины его и испортили. Но я сделаю из него мужчину. Дай кирие Саймону еще вина, — это жене, которая уже спешила с кувшином.

— Спасибо. А правда, что Драгумис задавал обо мне вопросы?

— Да — когда, на сколько, зачем и много еще всего. Но он не имеет отношения к смерти Михаэля — с этим мы разобрались. Иначе он бы побоялся вернуться. И он ничего не знает. Однажды — год, нет, одиннадцать месяцев назад — он подошел ко мне и спросил, что случилось, и где Михаэль убит. Он стыдился и хорошо говорил о нем, но я не обсуждаю своих сыновей с первым встречным и отказался разговаривать. А больше никто не знал всей правды, кроме священника в Дельфах, который уже умер, и моего брата Алкиса, убитого во время войны.

— И теперь меня.

— И теперь тебя. Я отведу тебя туда завтра и покажу это место. Твое право.

Он посмотрел на Саймона исподлобья, потом сказал медленно.

— Я думаю, кирие Саймон, ты очень похож на Михаэля. А Нико — еще больше дурак, чем я думал.

7

По дороге в Дельфы Саймон молчал, а я тихо сидела рядом и размышляла, что, интересно, могли рассказать этот гомерического вида старик и юноша, похожий на античную черно-красную вазу, несмотря на дешевую американскую упаковку. Когда мы подъехали к Дельфам, и деревья сгрудились над дорогой, закрывая звездный свет, Саймон свернул, остановился у воды, и выключил двигатель. Звук бегущей воды заполнил воздух. Он выключил свет, и деревья подступили ближе. Пахло соснами и прохладой. Горы больше не светились, стояли дворцами и башнями непроглядного мрака. Саймон вытащил сигареты и предложил мне.

— Ну и что вы поняли?

— Почти ничего. Теперь ясно, почему вы не побоялись взять меня с собой и впутать в свои личные дела.

— Они приняли неожиданный оборот. Я бы хотел рассказать, если можно.

— Конечно.

Мы сидели в машине и курили, и он подробно рассказывал мне все, что происходило в доме пастуха. Он говорил так живо, что все увязывалось с тем, что я видела, и стало понятно, какие жесты к чему относились. Когда он закончил, я не знала, как реагировать. Эти воды для меня слишком глубоки. Если я волновалась из-за машины, куда я гожусь теперь, когда речь пошла об убийстве брата. Неважно, что оно произошло четырнадцать лет назад, узнал-то он об этом только сейчас. Я недостаточно изучила Саймона, поэтому молчала. Он и сам не делал никаких комментариев, просто продекламировал все безразличным голосом, к которому я уже начала привыкать. Я подумала, скажет ли он еще что-нибудь про письмо брата или его находку, о которой он догадался… Но он не сказал ничего. Он бросил сигарету в пыль, а вместе с ней, казалось, и всю эту историю, поскольку резко поменял тему и интонацию.

— Пойдем через руины? Вы их еще не видели, а при свете звезд неплохо для начала.

Мы пошли по узкой тропинке между сосен по мягкому ковру иголок, перешагнули через узкий поток и выбрались на открытое пространство, где в тусклом свете темнели разрушенные стены.

— Тут торговали римляне, — сказал Саймон, — по местным стандартам совсем недавно, поэтому пойдем дальше… Вход на территорию храма. Ступеньки крутые, но дальше будет ровный проход между зданиями к самому храму. Видите?

Изумительное зрелище. Мощеная дорога зигзагами идет между разрушенными стенами сокровищниц и алтарей, колоннами, ступенями, пьедесталами. Бывшая Афинская сокровищница, камень, на котором сидела сивилла, предсказывая гражданскую войну… Обнаженный разрушенный пол храма удерживают на склоне остатки мощных стен и шесть великолепных колонн, возносящихся в заполненное звездами небо. Три тысячи лет войн, убийств, землетрясений, рабства, забвения не разрушили святого места, боги до сих пор ходят там, а люди с разумом и воображением могут узнать их и услышать шум колесниц. Это первое место в Греции, где мне это удалось. В Микенах есть призраки, но людей, не богов. Наверное, когда место две тысячи лет подряд является центром поклонения, камни что-то впитывают, меняется воздух. Ну еще и пейзаж идеален для святого места.

Мы осторожно прошли по огромным разбитым каменным блокам и встали около колонн. Далекую долину скрывала тьма, наполненная мелкими движениями ночного ветра, шумом сосен и олив. Сигарета моего спутника погасла. Он прислонился спиной к колонне и смотрел на гору за храмом, на густые тени деревьев и бледные образы камней.

— Что там?

— Там нашли Возничего.

Слово вернуло меня в настоящее, как электрический шок. Открывая для себя Дельфы, я совершенно забыла, что Саймону есть чем занять голову.

— Вы думаете, Стефанос правильно понял? И это имеет для вас какой-то смысл?

— Никакого, — сказал он жизнерадостно. — Почему бы вам не подняться в студию, не познакомиться с Нигелем и не попить кофе?

— С удовольствием, но, по-моему, ужасно поздно?

— Не для этой страны. Здесь если и ложатся в кровать, то только в полдень. В Греции… Вот вы устали?

— Ни капельки. Должна, наверное, но почему-то нет.

Он засмеялся.

— Это воздух, свет или просто опьянение Элладой. И это надолго. Значит, пойдете?

— С огромным удовольствием.

Мы пошли, и он вел меня под руку, будто имел какие-то права… Точно так же я дрейфовала за Филипом. Но все же не так. В чем разница, я не желала анализировать.

Я спросила:

— Мы не идем по дороге? Почему в эту сторону?

— Незачем идти вниз. Студия наверху.

— А машина?

— Вернусь за ней потом, когда отведу вас в отель. По дороге это совсем недалеко.

Ступени ведут к маленькому театру мимо штуки, которую соорудил Александр Великий после удачной охоты на львов. Театр меньше Афинского, но в темноте разбитая сцена кажется гладкой, ряды сидений поднимаются вверх и переходят в заросли остролиста и кипариса. Маленькая разбитая мраморная чаша. Неожиданно для себя я сказала: