Поместье потерянных грез

Я вернулась к Еве, но, оказавшись в ее комнате, никак не могла усидеть на месте. Кружась между стульями, я рассказывала ей, как тетушка учила меня шить. Тетушка моя вообще считала, что девушка должна не только уметь вести себя в обществе и владеть изящными манерами, но и заботиться о себе сама — в этом мире, созданном мужчинами и для мужчин. Я даже засмеялась, вспоминая, с какой суровостью тетушка Тибет обычно говорила об этом. Она была старой девой, и этим отчасти объяснялась некоторая горечь и враждебность по отношению к противоположному полу. Мне всегда казалось, что, если бы она научилась больше радоваться жизни, у нее были бы муж и семья. Но… ее жизнь — это ее жизнь, она прожила ее, как хотела… или могла.

Все это я пыталась поведать Еве — как обычно, не получая никакой реакции в ответ. Вдруг открылась дверь, и мисс Кемп вошла в комнату, чтобы забрать поднос. Она остановилась на пороге и долго разглядывала меня с нескрываемым удивлением.

— Можно подумать, что вы собрались на светский прием, мисс Вингейт.

— Да нет, — ответила я, — просто надоело носить одно и то же платье, а багаж с вещами что-то никак не приедет.

— Приедет через пару дней, — сухо сказала она. — Ну, если все ваши туалеты такие, думаю, вы обскачете даже миссис ван Дорн. Это платье, должно быть, стоило много денег.

— О нет, если есть умение и хорошая швейная машинка, совсем не обязательно тратить много денег.

— Ну тогда, наверное, вы уйму времени проводите за швейной машинкой, — фыркнув, сказала она и вышла с подносом.

Я закрыла за ней дверь и улыбнулась Еве.

— Боюсь, мисс Кемп меня недолюбливает. Не могу только понять, за что.

Я раскрыла журнал, выбрала рассказ, который казался достаточно жизнерадостным, и начала читать вслух. Для Евы я старалась выбирать только веселые сюжеты.

В половине восьмого мисс Кемп постучала в дверь.

— Там внизу какой-то молодой джентльмен спрашивает вас, мисс Вингейт. Его имя — мистер Николас Рисби. Вообще-то он назвался просто Николасом Рисби, но я всегда говорю «мистер» — это мое правило. Я, знаете ли, не признаю фамильярности.

Она снова фыркнула. Очевидно, мистер Рисби также не заслужил ее одобрения. Я всплеснула руками.

— Какой сюрприз! Вот уж действительно приятная неожиданность! Проведите его, пожалуйста, наверх, мисс Кемп. Я ведь должна оставаться с Евой, так что придется принять его здесь. И потом, мы можем побеспокоить других, я ведь не получила разрешения принимать гостей внизу.

— Пожалуй, вы правы. Пойду приведу его.

Когда дверь за ней закрылась, я обернулась к Еве.

— Знаешь, это мой старый друг. Он очень хороший врач и, может быть, сможет помочь тебе. Я уверена, он тебе понравится.

Я услышала шаги в коридоре и открыла дверь. Доктор Рисби приближался в сопровождении мисс Кемп. Увидев меня, он буквально кинулся навстречу.

— Анджела! — воскликнул он. — Господи, как давно мы не виделись! Ты прекрасно выглядишь.

В следующий момент, к моему величайшему смущению, он схватил меня в объятия и поцеловал — отнюдь не братским поцелуем. Потом, все еще не выпуская меня из объятий, немного отступил, чтобы получше разглядеть.

— Ты стала еще красивее. Теперь я понимаю, почему так безумно скучал по тебе.

Он снова впился в мои губы. От изумления у меня дыхание перехватило. Лицо мисс Кемп выражало явное неодобрение таким открытым проявлением чувств. Дверь она, однако, за собой закрыла. В ту же минуту доктор Рисби отпустил меня.

— Ну как? — спросил он, смеясь. — По-моему, мы ее убедили.

Я все еще не могла перевести дыхание.

— Да, вы можете убедить кого угодно. На мой взгляд, это было даже слишком убедительно.

— Но мы ведь договорились, что наши встречи должны быть теплыми, — напомнил он.

— Да, договорились, — сказала я, снова краснея при этом воспоминании. — Ну, а теперь займемся пациенткой?

Он подошел к Еве и некоторое время стоял, глядя на нее. Потом с легкостью поднял тяжелый деревянный стул, как будто это была спичка, так же легко поставил его перед Евой и сел. Легонько погладил ей щеку, легонько нажал на нее.

— У вас найдется булавка? — спросил он. — Можно любую, только чтобы была острая.

Меня поразило то, как быстро Николас изменился. Теперь это был только врач, все остальное ушло. Я поспешила в свою комнату за булавкой. Когда я вернулась, он внимательно изучал Евины глаза. Не оборачиваясь, он протянул руку за булавкой.

— Встаньте сзади нее, — приказал он. Я быстро повиновалась.

— Теперь положите руки ей на глаза и держите так.

Я сделала то, о чем он попросил, и с ужасом увидела, как он воткнул булавку Еве в ногу. Она даже не вздрогнула.

— Так, хорошо, — сказал он. — Достаточно.

Я отошла от Евы. Выражение ее лица нисколько не изменилось, глаза были все так же пусты. Доктор Рисби поднес лампу к ее лицу. Долго, внимательно изучал глаза, нащупал пульс. Кивнул.

— Послушайте меня, Ева, — строго сказал он, — я доктор и специализируюсь именно в таких заболеваниях, как ваше. Я знаю, что вы слышите и понимаете, что вам говорят. Постарайтесь хорошенько понять то, что я сейчас скажу. Знаю, вы не в состоянии ответить или каким-либо другим способом показать, что вы понимаете, поэтому придется принять это на веру. Постараюсь объяснить, самыми простыми словами, что с вами произошло. Представьте себе, что когда-то, некоторое время тому назад, вы обожгли руку. Ожог был тяжелый, но со временем рана зажила. И, тем не менее, если когда-либо вам случится опять оказаться вблизи от огня, вы моментально и практически незаметно для себя самой отдернете эту руку. Дело в том, что рука не хочет больше испытывать боль. И это естественно. А теперь давайте представим себе следующее. Какое-то время назад на ваших глазах произошло нечто ужасное, отвратительное, что заставило вас оцепенеть от ужаса. Не так уж важно, что именно произошло. Важно, что ваш мозг пытается отключить самую память об этом; так же, как рука после ожога, он не хочет вновь испытать боль. Однако мозг не может просто отдернуться физически, как рука. Поэтому он избирает другой способ предотвратить возможную боль в будущем. Ваш мозг отказывается вспоминать о том, что произошло. Единственный же способ не вспоминать — это не думать вообще, не воспринимать ничего. Ваш мозг отключился настолько — в поисках защиты от воспоминаний, — что вы теперь даже не можете передвигаться самостоятельно.

Я смотрела на нее не отрываясь. В глазах ее не отражалось ничего. Ни малейшего намека на понимание. И тем не менее… Ведь считала же я, что она понимает то, что я ей говорю. Почему бы тогда не допустить, что она сейчас понимает и его? Я молила Бога, чтобы это было так.

— Время излечивает раны от ожогов, — продолжал доктор. — Точно так же оно излечит и повреждения, причиненные вашему рассудку. Вот это вы должны понять. В это вы должны верить. Чем сильнее вы будете в это верить, тем скорее все у вас пройдет. Я буду навещать вас — часто. Нам придется делать вид, что я прихожу к Анджеле. Должен вам признаться, в этом есть доля правды. Я хорошо ее знаю. Она — воплощение всего хорошего, что только может быть в человеке. Доверьтесь ей. И подумайте о том, что я вам сказал… старайтесь думать об этом. Я буду повторять это каждый раз. Ну, а сегодня, я думаю, достаточно.

Он отодвинул стул.

— Встаньте, Ева, — неожиданно приказал он. — Если вы сейчас встанете самостоятельно, это будет означать, что вы мне доверяете. Если же вы не сделаете этого, значит, вы не доверяете мне, и, по-видимому, я больше не приду. Встаньте же, Ева. Вы можете встать. Сколько раз в своей жизни вы делали это. Ну же, напрягите волю!

Я была просто ошарашена. Как странно, что мне такое не пришло в голову… А может быть, и к лучшему, что не пришло: Ева никак не реагировала.

— Ева, вы в состоянии сделать такую простую вещь, — не сдавался он. — Мне необходимо знать, слышите ли вы, понимаете ли меня. Если вы не воспринимаете слова, тогда надежды нет. Никакой надежды, вы понимаете? Тогда ваше место в клинике. Но если все же вы слышите и понимаете, тогда вы должны как-то это показать.