Прошлое

И вот, когда Римини с «Ложным отверстием» под мышкой выбегает на улицу, фильм о судьбе нашего героя вдруг прерывается — похоже, в буквальном смысле: пленка рвется, и на некоторое время весь экран заливает яркий слепящий свет. В зале слышатся первые недовольные возгласы, свист, кто-то оборачивается назад и смотрит в сторону киноаппаратной… Но вот вновь раздается стрекотание пленки, и на экране опять появляется картинка: скользнув по небу, камера показывает нам какие-то деревья, мощеную улицу, похожую на загородную аллею, и небольшую гостиницу с яркой неоновой вывеской, на которой, само собой; не горит едва ли не половина букв — почему-то только гласных. Римини уже здесь. Как именно он сюда попал — точно не ясно, но, судя по отъезжающему куда-то за рамку кадра такси, ничего сверхъестественного тут нет. Римини садится на край тротуара и ждет; сколько ему придется так просидеть — зрителям неизвестно; похоже, не знает этого и он сам. Он ждет женщину, которую видел, наверное, в течение секунды-другой там, в гостинице, и, по правде говоря, даже не представляет себе, что можно ей сказать, кроме тех слов, которые вертятся у него на языке: уходите, Ида, уходите отсюда, возвращайтесь домой. Роди не придет. Он не отправится с вами в райские кущи ни сегодня, ни завтра — никогда. Ясно вам? Он не придет никогда. Римини не был уверен в том, что дождется ее, но ему очень хотелось ее увидеть. С этим желанием он боролся с того самого момента, когда Роди стал диктовать ему номер ее телефона. Боролся — и перестал, почувствовав, что действительно должен встретиться с нею. Позвонить по телефону — нет, невозможно, этого ему было мало; Римини нужна была именно личная встреча. Роди, уже в агонии, посвятил свои последние спазмы, свой последний оргазм женщине своей жизни — а она жила себе спокойно под защитой могучей стены незнания. Только он, Римини, мог соединить эти два параллельных мира. Нет, не поручение ему дали, а послали в поход, чтобы исполнить великую миссию — ну а все великие миссии, как известно, исполняются лично. В общем, Римини вернулся в гостиницу примерно к тому времени, когда они были там — в тот раз — с Нэнси, и стал ждать. Ожидание затянулось; день клонился к вечеру, и в наступающих сумерках Римини даже задремал. В какой-то момент рука, которой он подпирал голову, соскочила с колена, отчего он очнулся и с ужасом подумал, что вполне мог проспать. Он огляделся: у гостиницы никого не было — вот только чуть в стороне, из-за отходившего от остановки автобуса, показалась женщина; не отдавая себе отчета в том, что делает, Римини встал и пошел в ее сторону, жадно пожирая глазами приближающийся силуэт. Женщина действительно направлялась в сторону гостиницы; она была достаточно тучной и грузной, хотя, вполне возможно, фигуру ей портил бесформенный плащ, наброшенный на плечи. Двигалась она мелкими частыми шажками, а к груди плотно прижимала объемистую черную кожаную сумку; Римини отметил про себя ее старомодную прическу и блеклую одежду. Немного не доходя до гостиницы, Ида остановилась и взволнованно огляделась; судя по всему, она пыталась высмотреть Роди. Его нигде не было, и этот факт, который, казалось бы, вполне мог обернуться всего лишь несколькими секундами ожидания, словно подкосил женщину; она шагнула к стене дома и, прислонившись к ней, приготовилась ждать. Ее можно было принять за вдову, за мать семейства, измученную домашними хлопотами, в конце концов, за медсестру, которая делает уколы на дому, — в общем, эта женщина могла быть кем угодно, только не той властной амазонкой, которую заметил Римини, когда та неосторожно высунулась в коридор, выслеживая свою добычу. Римини вдруг почувствовал слабость и желание уйти куда глаза глядят; тем не менее он собрал в кулак всю силу воли и, сделав еще несколько шагов вперед, громко назвал ее по имени. Ида недоверчиво посмотрела на него, вновь обвела взглядом окружающее пространство и вдруг — как будто в голосе Римини прозвучали угрозы или оскорбления, — прижав к груди сумку, стремительно пошла в противоположную от него сторону. Римини ускорил шаг и вновь позвал ее. «Ида!» — разнеслось по улице; в ответ женщина, уже не пытаясь сделать вид, что просто опаздывает куда-то и не желает связываться с незнакомцем, перешла с шага на бег. Впрочем, далеко убежать ей не удалось — мешали каблуки и мелкая семенящая походка. Буквально через несколько шагов она не то споткнулась, не то поскользнулась — и рухнула на тротуар, успев выставить перед собой руки. Ее сумка упала чуть поодаль и раскрылась — из кожаного зева вывалились хлыст, резиновая маска, кожаный бюстгальтер и ремни. Римини наклонился, чтобы помочь ей, но женщина не на шутку испугала его, завизжав на всю улицу. Римини заметил, что к ним решительным шагом приближаются двое крепких мужчин; дискуссии с добровольными защитниками не входили в его планы, и он предпочел ретироваться. Обернувшись, он в последний раз посмотрел на Иду: та пыталась собрать разлетевшиеся по тротуару элементы своего скромного арсенала чувственной роскоши; ей хотелось запихнуть в сумку все сразу, одним движением, но сумке это не нравилось; хлыст согнулся пополам, а затем, неожиданно соскользнув, полоснул Иду по лицу, заставив ее сменить интонацию крика — теперь ей было не страшно, но больно. А еще Римини увидел, что под задравшейся в падении юбкой Иды нет белья; он оглянулся, чтобы удостовериться в том, что все это ему не показалось, — и действительно, из-под юбки выглядывали голые ягодицы; здесь, на погружающейся в вечерние сумерки улице, они смотрелись так же неестественно и странно, как домашнее кресло или торшер в чистом поле. Вот, наверное, в чем причина этого тридцатилетнего счастья — в этой неуместности и несообразности. Как же повезло Роди с этой женщиной и как же мало нужно было ему, чтобы быть счастливым, думал Римини, убегая… Оказавшись на безопасном расстоянии от злосчастной гостиницы, он перешел на шаг и продолжил размышлять на ту же тему. Женщины часто носят красивые элегантные туфли на босу ногу — что в этом привлекательного? Наверное, именно несообразность и контраст — кожа живая и кожа мертвая. Вдруг в его памяти всплыл уже, казалось бы, давно забытый образ — такой отчетливостью обладают фрагменты произведения, напечатанные в альбомах на отдельной странице вслед за репродукцией всей картины. Еще один контраст — кольцо кружева, торчащее из-под платья, строгого и скромного платья молодой учительницы.

Память, похоже, взбунтовалась и стала жить по собственным законам. Ей не было дела до нынешних проблем и мучений Римини, и она по своему усмотрению выбрала один из самых потаенных и интимных сюжетов, в который он сейчас не решился бы углубляться. Он очень изменился и не думал, что сможет теперь отнестись к этим воспоминаниям с должной чуткостью и деликатностью. Тем не менее непокорная память упорно подсовывала ему одну и ту же картину — пожалуй, единственное эротическое видение, даже почти божественное явление, посетившее Римини в детстве. Воспоминание обрушилось на него как лавина и погребло под собой буквально в одну секунду, не дав возможности мысленно перебрать детали, постепенно всплывающие из подсознания. Нет, на этот раз все пришло сразу: имя главной героини — а звали учительницу сеньорита Санс, — ее голубые глаза, ее нежная, болезненно-бледная, словно кукольная, кожа, ее кроваво-красная губная помада, ее походка, ее манера сидеть на краю учительского стола вполоборота к классу, закинув ногу на ногу; одновременно Римини вспомнил, как ему не хотелось просыпаться по утрам, как он плелся в школу, как пахли опилки, которыми уборщицы посыпали пол перед тем, как подмести его, как неприятно было прикасаться к отсыревшим за ночь партам и как помещение класса постепенно наполнялось нездоровым, дурманящим теплом от горелки газового нагревателя. И вот в этом сонном, отсыревшем мире словно сверкнула молния: один заслуживающий полного доверия источник — никому и в голову не приходило усомниться в достоверности полученных через него сведений — поведал одноклассникам Римини более чем занятную историю о том, как сеньорита Санс, похоже, не по собственному желанию, а в силу необходимости едва ли не каждый день предается утреннему эксгибиционизму. Учительница жила далеко от школы, принимала успокоительные таблетки и снотворное, чтобы лучше спать, и ей было трудно просыпаться; а жила она на учительскую зарплату — если бы ее уволили, ей нечего было бы есть, — в общем, ей по утрам страшно не хватало времени на то, чтобы нормально собраться; стремясь сэкономить хотя бы минуту, похищенную у утра выпитым на ночь снотворным, она — совершенно точно, сомневаться не приходится — надевала платье или другую верхнюю одежду прямо поверх ночной сорочки.