Судьбы изменчивые лики

Он так и не решился тогда подойти, несмотря на то, что они были компаньонами и должны были, по идее, вместе принимать поздравления по поводу завершения первого этапа проекта, выслушивать какие-то пожелания. Но в том своем состоянии он мог все испортить, выдать себя и свои чувства, а мужское самолюбие не позволяло, чтобы кто-то проник в его тайны.

Ник медленно брел по Мари-Роз, любуясь вечерним Парижем, разноцветьем огней. Прием подходил к концу, хотелось уйти незамеченным Доминик. Он и так, налюбовавшись ее прелестным образом и почувствовав, что вполне серьезно начинает ревновать каждого, кто приближался и прикасался к ней, а таких было изрядное количество, остаток мероприятия предпочел провести в нижнем баре. На душе было неуютно. Очень захотелось выпить водки, взять галоши, зонтик и покинуть это заведение. И он покинул его, тихо, не прощаясь. Аванс терпения был исчерпан. Его душа рвалась куда-то наружу. Он не мог больше выносить своих отношений с Видой, делая вид, что все нормально и в их жизни ничего не произошло. Он не мог больше мириться с такими отношениями с Доминик, делая вид, что между ними ничего не происходит. Он устал делать вид, что не замечает пересудов в компании о том, что оба шефа неровно дышат друг к другу. И вообще он устал, устал искать какие-то варианты отношений, устал уговаривать себя не любить, не думать, не переходить грань. Только сейчас Ник осознал, какое это счастье — быть самим собой, делать то, что подсказывает тебе твое сердце, твои чувства, и наслаждаться всем этим.

Он не помнил, как долго бродил по вечерним улочкам. Наверное, уже было поздно. Каким-то непонятным образом Ник оказался у дома, в котором во время наездов в Париж жила Доминик. В окне, видимо в спальне, горел неяркий свет. Его пропустили, так как в темноте сразу узнали, правда, немного удивившись такому визиту, хотя и привыкли к поздним вечерним посиделкам с обилием бумаг, схем, выпитого кофе. Доминик, наверное, предупредили по внутреннему. Она встречала его у входа, застигнутая врасплох, в наспех наброшенном мягком, струящемся разноцветьем шелка халате. Взволнованная, с легким румянцем на щеках от вдруг нахлынувшего возбуждения, Дана выглядела такой юной, будто и не было за плечами долгой жизни со всеми ее перипетиями, а казалось, что она только начинается. В ее взгляде читалось легкое удивление, а на полураскрытых губах застыл вопрос, ответ на который она уже знала наверняка. Ник чувствовал, что Доминик стремилась к нему душой, чувствовал ауру, легкую струящуюся энергетику, внутренние импульсы подсказали ему, что он должен был прийти сюда именно сейчас. Николос впервые видел Доминик такой открытой, свободной от созданного жизнью и обстоятельствами образа, незащищенной. Он подхватил Дану на руки, привлек к себе, и чувства, так долго жившие в нем, в каждом из них, вырвались наружу, слились воедино.

Ощущения, которые он испытал тогда, вызвали легкий трепет, волнение, защемило сердце. Откуда-то из глубин сознания наплывали воспоминания. Они вернулись к нему почему-то именно сейчас, как будто все это время хранили случившееся где-то в тайниках подсознания. Ник совершенно реально, совсем как тогда, ощутил теплую струящуюся энергетику Доминик, которая укутывала его, околдовывала, вовлекая в свой манящий мир. И чем больше он прикасался к ней своим сознанием, тем больше она притягивала его, делая чувства такими близкими, понятными, возбуждающими. Ник хотел прикоснуться к прошлому и боялся, боялся признаться себе в том, что это прошлое и есть его настоящее, его реальное состояние, в котором ему так комфортно, уютно. Любовь к Доминик была его естественным состоянием. Но он не мог позволить себе находиться в этом состоянии. Обстоятельства были сильнее его.

Наслаждаясь тишиной, одиночеством, первозданностью зимнего пейзажа, Ник все больше и больше попадал в мир чувств. Вот глаза Доминик, горящие, влекущие. Это они давали такую теплоту и сильный энергетический импульс. Ее божественное тело, бархатистое, по-девичьи упругое. Ее красивые нежные руки, ее страсть, подчиняющаяся его страсти, их страсть, безумная, всепоглощающая, уносящая в тот мир, где никто не задумывался о случившемся, об обстоятельствах. Их мир был не подвластен времени, сложившимся канонам, ему неведомы были преграды. Пожалуй, впервые за многие годы каждый из них был самим собой, был свободен и вкушал эту свободу, свободу чувств, свободу любви.

Этот голос… Ник слышал его отчетливее и отчетливее, эти пьянящие запахи, аромат парижской ночи. Все это становилось невыносимым. Он вдруг совершенно реально осознал, что если именно сейчас не предпримет что-то, то все эти чувства так и останутся воспоминаниями, превратятся в ушедшую мечту. На душе вдруг стало легко, наверное, от принятого решения.

Уже были отменены все встречи, систематизированы мысли и собраны любимые вещи. Он брал таймаут от привычного ритма жизни, от людей, обязательств, от всего, что окружало его все эти годы. А совсем скоро самолет, взмывая над облаками, уносил его навстречу новой судьбе, которая так неожиданно для Николоса, системного и упорядоченного человека, перепутала все его схемы, частоты. Не поддаваясь логике, она как бы еще и еще раз доказывала ему, что в этом мире любовь сильнее любых обстоятельств…

И на земле была весна

Ловкими движениями вынув из печи благоухающий какими-то особыми ароматами еще дышащий хлеб, Акулина вся светилась счастьем. Боже! Как это прекрасно что-то создавать. Особое, ни с чем не сравнимое чувство — в твоих руках начинают оживать, казалось бы, совсем бездушные предметы. Мука, закваска… Как приятно видеть, что все это вдруг приобретает форму, заданную твоим воображением, а совсем скоро и законченный вид. Ты вдыхаешь в них жизнь, и они уже начинают жить вместе с тобой, дополняя твой мир, принося удовлетворение.

И почему чернь так не любит выполнять работу, связанную с домом, стряпней, воспринимает ее как тяжкую повинность? Но ведь и она теперь чернь, такая же, как и они. Акулина присела на лавку возле печи и, разглядывая свои все еще холеные руки, стала прислушиваться к самой себе. Нет, ей не было обидно, ей не было страшно, на душе не скребли кошки, и она не впадала в отчаяние. Скорее, наоборот, за все эти долгие месяцы наконец-таки наступило успокоение. Ее девочка была в безопасности, она, дай Бог, скоро доберется до своих, и, кто знает, возможно, уже в самое ближайшее время все они окажутся вместе. Главное, чтобы только Яна не сплоховала. Она хоть и смышленая девочка, но такая еще маленькая. Да и зовут ее теперь не Янина, а Нина и дочка она вовсе не начальника железнодорожной станции, а простого крестьянина, у которого своих еще восемь ртов.

Где-то сейчас сестра Ванда? Смогла ли перебраться через границу? Возможно, она уже в Ревеле? Чувство тревоги, такое знакомое в последнее время, вновь стало обретать над ней власть. Как странно устроен мир. Ты приходишь в него для радости, природа дает тебе так много, наделяя разумом, эмоциями, способностями. У каждого они проявляются по-своему, по-особому. Кто-то шьет, кто-то строит, кто-то музицирует, а кто-то просит Всевышнего о заступничестве. И все живут надеждами на то, что в их жизни будет так много счастья! А потом вдруг приходят какие-то люди, присваивают себе право распоряжаться чужой судьбой, заставляют жить по своим варварским законам, разрушают не только твой мир, твой дом. Рушатся храмы, уничтожаются ценности, которые так долго были гордостью этой земли. А если твоя жизнь иная, ты просто не имеешь права жить.

С содроганием Акулина вспомнила вереницу идущих на верную гибель людей, многие из которых верой и правдой когда-то служили Отечеству, сражались за эту землю. А сегодня Георгиевский крест — это крест на твоей судьбе, жизни. Если ты умен, образован, то опасен для общества. Только теперь такими правдивыми казались рассказы о судьбе их родственников из далекой Украины. Автора известного учебника по математике оставили в живых только потому, что в артеле, организованной крестьянами, не нашлось грамотного человека. А так как он в уме лихо складывал цифры, его определили счетоводом и время от времени позволяли даже пасти коров. Грустно. Но Акулина верила, что судьба будет к ней благосклонна. Уже который раз она в мыслях повторяла Молитву Ангелу Хранителю, прося «… от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави и на путь спасения направи. Аминь». Она была уверенна, что это ей Ангел Хранитель помог вытолкнуть из обреченной толпы ее девочку, ее Яну, а потом каким-то чудом выбраться и самой. Господь хранил и оберегал ее.