На рассвете любви

Взгляд гостя упал на бутерброд, который она только что смастерила, и он спросил:

— А как насчет такого же?

Она почувствовала, что краснеет, и ответила:

— Это трехэтажный бутерброд. Мы с сестрой часто делали такие, когда оставались одни.

— Прекрасно, если можно, то я бы тоже попробовал.

Секунду она беспомощно стояла, не зная, что предпринять, затем пожала плечами и начала резать хлеб. В соответствии со своим воспитанием попыталась начать «светскую» беседу, однако он не особенно помогал ей в этом, а стоял молча, прислонившись к стене.

— Мы с сестрой почти не ели мяса. В основном мы поглощали тонны салата, всякие маринады и тому подобное, — опять постаралась она завязать разговор, поскольку его молчание раздражало ее. — Но здесь такое вкусное мясо, что я не могу отказаться. — Она указала на кусок холодной говядины.

— Да, это мясной край, — наконец соблаговолил он ответить.

Она оглядела свое произведение, не зная, что Скотт о нем подумает. Потом посмотрела на гостя и увидела, что и его взгляд устремлен на это гигантское сооружение. Положив его на поднос рядом со своим, Виктория повернулась, чтобы приготовить уже во второй раз чай. Неожиданно ей в голову пришла одна мысль.

— А Шад не с вами? Может быть, он где-нибудь поблизости? — спросила она, вспомнив, как кто-то однажды говорил, что Шад всегда там, где Скотт.

При этих словах его глаза удивленно раскрылись.

— А что? Вы беспокоитесь, что вам придется и его пригласить к столу?

Обескураженная его так резко изменившимся тоном, ставшим вдруг насмешливым, как тогда, на железнодорожной платформе, она начала было:

— Что вы, у нас полно еды. Я только… — И замолчала, а когда заговорила опять, в ее голосе послышались жесткие нотки, поскольку до нее дошел смысл его ехидного вопроса. — Да нет, я не беспокоюсь, что мне придется пригласить Шада поесть. Если бы я выбирала между им и вами, то с большим удовольствием предпочла бы его общество.

«О Боже, неужели он никогда не бывает одинаковым?» — подумала она. С его лица сошло неприятное выражение, столь неожиданно появившееся, и он улыбнулся ей вполне дружелюбно. Потом взял из ее рук чайник, налил в него кипятка.

Виктория поставила чайник на поднос и машинально, совершенно естественным жестом указала ему на него. И так же, не задумываясь, этот человек из Намангиллы поднял его и спросил:

— Вы разве не едите на кухне? Отнести его в столовую?

— Нет, когда на улице так хорошо и солнечно, лучше есть в тени деревьев, — ответила она и проскользнула мимо него, чтобы открыть дверь.

Они спустились с веранды, пересекли утоптанный двор и прошли к лужайке под большим тенистым деревом. Она опустилась на один из белых металлических стульев. Скотт поставил поднос на стоящий рядом столик.

Она передала ему покрытый салфеткой бутерброд и вопросительно посмотрела на него, держа над его чашкой молочник:

— Молока не надо. Два куска сахара, пожалуйста.

Наливая чай, Виктория вскользь заметила:

— Странно, сейчас все соблюдают диету, а у вас все наоборот.

— Когда живешь и работаешь в основном на воздухе, как мы с Шадом, то нельзя без сахара, — ответил он и добавил — Я полагаю, что вам нет необходимости соблюдать диету.

Он смотрел, как она наливает себе чай с молоком, но без сахара.

Чувствуя, что краснеет, Виктория разозлилась на себя. Ей приходилось слышать замечания и более личного характера, и она обычно за словом в карман не лезла. Но этот человек! Она ответила довольно прохладно:

— Я не говорила о вас лично! А вообще.

— Но я говорил лично о вас и всегда говорю то, что думаю.

Послышался ли ей в его словах какой-то скрытый смысл? Какая-то новая тональность окрашивала их? Она этого не поняла и не собиралась забивать себе этим голову. Откусывая от своего бутерброда, она не очень-то заботилась о том, как при этом выглядит. Ей необходимо научиться не обращать внимания на то, что говорит и делает этот человек.

Небо над ними было подобно раскаленному куполу бирюзового цвета, однако их окружала густая и прохладная тень. Было чудесно.

Она ела не торопясь и стараясь не смотреть на своего гостя. Ее взгляд был прикован к легкой изгороди, окружающей этот небольшой участок сада. Она не уставала восхищаться пурпуром крупных цветов, покрывающих изгородь, поэтому вздрогнула от неожиданности, когда Скотт произнес:

— В жизни не ел ничего вкуснее. Как вы их называете?

Она с удивлением повернулась к нему. Он улыбнулся:

— Почему такой недоверчивый вид? Вы, наверное, считаете, что я в основном питаюсь шашлыком и походными лепешками.

— Ничего подобного, — отрезала Виктория. — Даже если я знаю, что такое шашлык, — а я знаю, что это такое и не имею ни малейшего представления о походных лепешках — меня совершенно не касается, что вы обычно едите. Но далеко не все любят подобные бутерброды. Мой отец пришел бы в ужас, если бы я угостила его таким.

— Вы говорили об отце и сестре. Это вся ваша семья? — спросил он.

— Нет, что вы! — лицо Виктории просияло. — У меня еще есть мама и брат. Но мы редко видимся с отцом. Он хирург, вечно занят, и нам не разрешается беспокоить его. А у вас? — говоря о семье, она забыла свои прежние стычки с этим человеком и повернулась к нему со словами:

— Как я поняла, ваши родители умерли, и у вас нет ни братьев, ни сестер. А кроме Бобби, у вас есть?..

«О, Боже, опять начинается», — подумала она с раздражением, увидев, чтона его лице появляется знакомое ей высокомерное выражение.

— Только не говорите, что не слышали историю моей жизни! С начала и до конца, включая всевозможные пикантные подробности! — сказал он.

— Я не слышала истории вашей жизни, — сердито возразила Виктория. — Кто-то говорил, что у вас в семье были какие-то сложности, и это все. И еще Дженнифер предупреждала меня, чтобы я не проявляла к вам интереса, поскольку женского общества вам и без этого более чем достаточно. Но ее совет абсолютно излишний, можете мне поверить… А когда мы возвращались домой, после того как смотрели на этих несчастных животных, дядя Пит сказал, что ваши владения оцениваются в миллионы. Может быть, именно поэтому вы считаете, что можете разговаривать с обычными людьми таким вызывающим тоном! — Она опять злилась на него, а он снова трясся в приступе своего беззвучного смеха.

— Намангилла, — сказал он, успокоившись, — стоит очень дорого. Да, и в семье были сложности, я уехал из дома, когда был совсем мальчишкой. Но теперь…

Он сделал движение, будто намереваясь встать и уйти. Виктория быстро сказала:

— Но у вас есть Бобби. Я знаю о нем только то, что он сам мне рассказал.

— Да, конечно. — На его лице появилась мягкая улыбка, которую ей еще не приходилось видеть. — Да, конечно, — повторил он, — разумеется, у меня есть Бобби. Хотя он вообще-то приходится мне троюродным или даже четвероюродным братом, но, все же, он мой брат!

«Во всяком случае, он признает Бобби», — отметила про себя Виктория.

— Неужели он действительно такой дальний родственник? Ведь у вас совершенно одинаковые глаза и поэтому… — она осеклась. О Боже, что за глупость она сморозила, слова просто выскочили у нее. Она в смятении ожидала очередной насмешки.

Однако в его лице ничего не изменилось, даже в глазах не играли смешинки. Они оставались полуприкрыты веками. Когда он заговорил, она осторожно выдохнула задержанный воздух.

— Да, глаза у нас одинаковые. Это семейная черта. — Он пошевелился, взглянул, сощурившись на солнце, и сказал — У меня еще много работы, так что я лучше поеду. Спасибо за угощение. Было очень вкусно.

Виктория тоже поднялась и жестом прервала его благодарность.

— Вам, наверно, нужно осмотреть тех несчастных животных, которые прибыли на днях?

— Да нет. Они уже приходят в себя. — Затем он с какой-то непонятной ей интонацией произнес — Есть еще одно дело. — И Виктория неожиданно увидела в его глазах знакомый уже нехороший насмешливый огонек.