Дорога домой

Он стиснул зубы, чтобы удержаться от немедленной кульминации. Его ребенок! Оказалось, что знание это отнюдь не то же, что осознание. И он только сейчас полностью осмыслил и поразился тому, что ребенок, получив его гены, является частью его. Кровь от крови его, плоть от плоти его, неразрывно смешанные с полученными от Анны. Ребенок, существующий как часть их обоих. Его накрыло волной физического единения, подобного которому он прежде не знал, и о котором даже не мечтал. Его ребенок!

И его женщина. Медвяная Анна, гладкая теплая кожа и спокойные нежные темные глаза.

Пик наслаждения откладывался слишком долго, чтобы можно было и далее его оттягивать. Он пронзил их, сначала поглотив ее, потом его, спазмы внутри нее были последней каплей, сломившей его выдержку. Их обоих вознесло в пароксизме удовольствия, стонов и «маленькой смерти». А потом они выплывали в реальность, ощущая слабые отголоски полученного удовольствия.

Они лежали, сплетясь, и никто из них не желал первым сдвинуться и разорвать узы плоти. Она скользнула пальцами в его влажные волосы, ей нравилось чувствовать под пальцами его голову.

Почему ты вернулся? — прошептала она. — Мне было так тяжело видеть, как ты уходишь от меня. Ты хочешь снова провести меня через это?

Она почувствовала, как напряглось его тело. Прежде она никогда не позволила бы ему узнать о своих чувствах. Она бы улыбнулась и вошла в роль безупречной любовницы, никогда и ничего не требующей. Но, раскрыв себя объяснением в любви, она отбросила этот щит, и возврата назад уже быть не могло. И она не собиралась отрицать свою любовь.

Он перекатился на свою сторону и потянул ее за собой, обхватив рукой ее бедра, чтобы по-прежнему оставаться в ней. Она машинально подвинулась, для большего удобства положив ногу на его талию. Он придвинулся ближе, чтобы углубить уменьшившееся проникновение, и они оба тихо вздохнули в облегчении.

Ты все-таки соберешься съехать? — наконец спросил он. — Почему бы тебе не остаться здесь?

Она потерлась лицом о его плечо, ее темные глаза были полны печали:

Без тебя? Я этого не перенесу.

Она почувствовала усилие, которое потребовалось ему, чтобы произнести:

Что, если… что, если я тоже останусь. Что, если у нас все будет по-прежнему?

Она подняла голову и посмотрела на него, изучая любимые черты в тусклом свете дождливого дня. Он не ведала, что заставило его сделать такое предложение. Он всегда так старательно избегал всяких проявлений привязанности, а сейчас, по сути дела, ни с того, ни с сего, стал добивался ее, предлагая эмоциональную связь. Она знала, что он больше чем кто-либо нуждается в любви, но не знала, сможет ли впустить ее в свою жизнь. Любовь не предполагает свободы, она налагает ответственность и обязательства и требует высокую плату в виде компромисса.

Но сможешь ли ты? — ее голос был так же печален, как и глаза. — Не сомневаюсь, что ты попытаешься, но сможешь ли остаться? Ничего не повернуть назад. Все изменилось и уже никогда не будет таким, как прежде.

Знаю, — ответил он, и ей стало больно от его пустого взгляда, потому что видела, он действительно не верил в то, что сможет преуспеть.

Прежде она никогда не совала нос в его прошлое, так же, как никогда не говорила, что любит его, но их маленький замкнутый мирок рушился с устрашающей скоростью, все перевернулось вверх дном. Иногда, чтобы выиграть, нужно рисковать.

Почему ты спросил меня, не выброшу ли я нашего ребенка?

Вопрос повис в воздухе подобно обнаженному мечу. Она почувствовала, как Саксон вздрогнул, видела, как от шока сузились его зрачки. Он бы отстранился от нее, но она обхватила его ногой, а рукой придержала за плечо. Он замер, хотя, если бы хотел, мог бы легко высвободиться, применив лишь небольшое усилие. Он остался только потому, что не смог заставить себя лишиться ее прикосновений. Она сковала его лаской, тогда когда сила, скорее всего, его бы не удержала.

Он закрыл глаза, инстинктивно пытаясь отгородиться от воспоминаний, но они не уходили. Они не могли уйти, оставив Анну без ответа. Он никогда прежде не говорил о них и не хотел говорить. Это была рана, слишком глубокая и слишком кровоточащая, чтобы избавиться от нее простым «не хочешь об этом поговорить?». Он жил с этим знанием всю свою жизнь, и сделал то, что должен был сделать, чтобы выжить. Он оставил эту часть жизни далеко позади. Отвечать на этот вопрос было все равно, что тянуть из себя жилы, но Анна, по крайней мере, заслуживала правды.

Моя мать выбросила меня, — наконец прохрипел он. Потом у него перехватило горло, и он не смог ничего больше сказать, только беспомощно покачал головой. Глаза у него были закрыты, поэтому он не видел, как выражение ужаса на лице Анны стремительно сменилось нестерпимым страданием. Она смотрела на него через пелену слез, но не смела сломаться и заплакать, или сделать что-нибудь еще, что прервало бы его рассказ. Вместо этого она нежно погладила его по груди, предпочтя словам утешение лаской. Она чувствовала, что слова не справились бы с задачей, да и, в любом случае, если бы она попыталась говорить, то проиграла бы сражение своим слезам.

Но, поскольку тишина длилась уже несколько минут, она поняла, что он не собирается продолжать, а, возможно, просто не может сделать это, если она его не подтолкнет. Она сглотнула и попыталась взять себя в руки. Это потребовало усилий, но, в конце концов, она смогла заговорить голосом, который, если и не стал обычным, то по-прежнему был мягок и полон любви, переполнявшей ее.

Что значит она выбросила тебя? Тебя что … оставили, усыновили?

Ни то, ни другое.

Он отодвинулся от нее, лег на спину и прикрыл глаза рукой. Без его объятий ей стало тяжело, но ему нужно было дистанцироваться от нее, и она позволила это. С некоторыми проблемами нужно встречаться один на один, и, возможно, здесь был как раз такой случай.

Когда я родился, она выбросила меня в мусор. Не подкинула меня на ступеньки церкви, не оставила в приюте, а выбросила в мусор, вот так-то вот.

Я бы мог понапридумывать разные истории о том, что моя мать любила меня, но она была больна, или что-то в этом роде, и поэтому была вынуждена отдать меня, чтобы кто-нибудь позаботился обо мне. Все другие дети запросто могли выдумать подобные истории и уверовать в них, но моя мать, черт возьми, позаботилась, чтобы я не верил в подобные глупости. Она выкинула меня в мусорный бак, когда мне было несколько часов от роду. Не так-то просто посчитать это выражением материнской любви.

Анна свернулась в клубочек, прикусив кулак, чтобы задушить переполнявшие ее рыдания, и полными слез глазами уставилась в его лицо. Он говорил, и хотя она хотела знать все, ей приходилось бороться с желанием зажать ему рот рукой. Никто не должен расти, зная о таком ужасе.

Она не только пыталась избавиться от меня, — бесстрастно продолжал он. — Она пыталась меня убить. Когда она выбросила меня, была зима, и она не потрудилась даже завернуть меня во что-нибудь. Я точно не знаю дня своего рождения — третьего или четвертого января, потому что меня нашли в три тридцать утра, так что я мог родиться либо поздно вечером третьего, либо ранним утром четвертого. Я едва не умер от переохлаждения, и больше года провел в благотворительной больнице, выкарабкиваясь из одной проблемы за другой. К тому времени, когда меня поместили в приют, я уже начинал ходить, и видел множество незнакомых людей, которые приходили и уходили, потому что я не шел с ними на контакт. Полагаю, что именно поэтому меня и не усыновили. Люди хотят младенцев, крошек, все еще завернутых в пеленки, а не худого, болезненного ходунка, который пронзительно вопит, едва к нему пытаются приблизиться.

Он сглотнул и, отведя руку с глаз, незряче уставился вверх.

Я не имею представления, кто были мои родители. Никаких следов моей матери так и не было найдено. Мне дали имя по названию города и округа, где меня нашли. Город Саксон, округ Мэлоун. Слишком уж оскорбительная традиция, чтобы ее продолжать.