Туфельки от «Ле Монти»

Прибыла милиция, опросили соседей, которые, как выяснилось, ничего не видели и не слышали. В это трудно было поверить, потому что компьютер, телевизор и магнитофон были разбиты, а сделать это тихо вряд ли возможно.

— Да запросто, — пояснил сосед из квартиры напротив. Он был в одной майке и казался синим от бесчисленных наколок на груди и руках. — Подушку к кувалде привяжи — и хорош, и ни боже мой, ни хрена не услышишь, уж поверьте мне, гражданин начальник...

Участковый задумался над этим предположением, но Никита засомневался в доводах сведущего в подобных делах соседа и покосился на его синие руки. Однако подозревать соседа было бессмысленно, так как из квартиры ничего не пропало, ни одной ложки, ни одной видеокассеты. Ничего не пропало, но даже стены и потолок были исполосованы потеками черной краски, и квартира стала напоминать сарай или подвал для хранения ненужной рухляди.

Конечно же, Никита знал почти наверняка, что это дело рук Аллы, вернее, ее дебильных «мальчиков» в кожанках, но он с ужасом понимал, что ничего не докажешь, не нашлось даже ни одного свидетеля, который бы видел возле квартиры ее или этих подонков.

Через общих знакомых Никита разузнал ее телефон и позвонил, трясясь от возмущения и негодования.

Никита понимал, что звонить ей бесполезно и глупо, что разговор этот ничем, кроме оскорблений, закончиться не может, но остановить себя не мог, словно какой-то бес толкал его под руку и науськивал не сдерживать своей злобы, а излить ее хотя бы по телефону.

Алла, конечно, была удивлена, заявила, что знать ничего не знает, что две недели провела в пансионате на Клязьме и только вчера приехала. Потом она плакала, обидевшись, что он мог о ней так подумать, клялась, что она тут ни при чем.

— Теперь, значит, во всем я буду виновата? — говорила она сквозь рыдания. — А если бы у тебя деньги украли? Тоже я?

— В общем, так, — проговорил Никита, задыхаясь от бессильной ярости, — не надрывайся, твои актерские способности мне известны. Не считай меня за идиота, я уверен, что это твои штучки. И вот тебе мое последнее слово: если я еще раз увижу тебя или твоих дегенератов возле своей квартиры или квартиры Петра... я... убью тебя, клянусь, я не шучу, и передай это своим дебилам.

Никита решил не говорить родителям о погроме в квартире, зная отлично, каким ударом это будет для них и как отзовется на здоровье матери. Он нанял бригаду маляров, договорившись с ними на ближайшей стройке, и через неделю квартира приобрела божеский вид и сверкала как новенькая. Пришлось купить тарелки, рюмки и чашки с блюдцами, так как все, что можно было разбить, было педантично уничтожено. Больше всего горевал он, конечно, оттого, что попортили много книг и расколошматили компьютер.

Никита съехал с квартиры Петра и стал жить у себя, поставив стальную дверь с кодовыми замками. Он купил новый телевизор и, рыская по книжным магазинам, мечтал постепенно восстановить библиотеку. В общем, жизнь входила в колею, напряжение спадало, и понемногу он начал забывать, что где-то на Проспекте Мира проживает его бывшая жена, женщина мстительная и коварная, которая не прощает нанесенных ей обид и оскорблений.

В один из выходных дней февраля из командировки вернулся Петр, и Никита, взяв с собой Макса, чтобы тот не скучал в одиночестве, отправился навестить друга, которого не видел так давно. Когда Петруха выставил на стол бутылку их любимой «Лимонной», Никита растерялся: он совсем забыл о том, что друзей не встречают «на сухую», и приехал по привычке на машине.

— Оно и к лучшему, — обрадовался Петр, — заночуешь у меня. Ну что, блохастик, — обратился он к Максу, — остаешься?

Тот весело запрыгал, решив, что ему предложили гулять.

— Да понимаешь... — замялся Никита, — сигнализация что-то барахлит, Федя обещал только через неделю посмотреть.

Федя был их одноклассником, они вместе играли когда-то в футбол в сборной района. Теперь он работал главным механиком в «Автосервисе» и держал всех клиентов в черном теле, не разделяя на приятелей и незнакомых — это был Федин принцип, которым он гордился.

— Да ты под окна подгони, — предложил Петр, — смотри, сколько машин стоит, — и ничего. Уж одну-то ночь как-нибудь...

Никита так и сделал. Хотя квартира Петрухи была на шестом этаже и, если что, Никита, спустившись на лифте и обежав дом, не успел бы увидеть даже света от задних фар своей машины, все равно было как-то спокойнее от сознания, что вот она, под окнами, выгляни только — и увидишь.

Друзьям было что порассказать и послушать, сидели они долго, «Лимонную» сменил пятизвездочный армянский коньяк, потом выходили с Максом на прогулку, Никита проверил, хорошо ли закрыты дверцы машины. Вернувшись, они завалились спать.

Наутро слегка побаливала голова, и Петр предложил опохмелиться аспиринчиком. Запивая аспирин водой, Никита машинально посмотрел в окно, и его вдруг как током дернуло: машины не было.

Никита застыл со стаканом в руке, сердце забилось часто и неровно. Подскочил Петр, с громким криком потрясая кулаками, словно грозил кому-то в окно. Петра грызло чувство вины, что это он упросил друга оставить машину без сигнализации на волю случая, хотя разумнее всего было бы отвезти ее в гараж и приехать уже своим ходом. И вот, пожалуйста, расплата за их легкомыслие.

— Ты что, Петруха, ничего не понимаешь? — угрюмо спросил Никита.

— В каком смысле? — насторожился тот. — Чего не понимаю?

— Не понимаешь, чья это работа? — продолжал настаивать Никита.

— Ты думаешь, это... она? — дошло наконец до Петра.

— Не думаю, — ответил Никита, — а уверен на сто процентов. В нашем последнем разговоре она мне даже на что-то в этом роде намекала.

Накануне в ночной беседе Никита выложил Петру все, что случилось в его отсутствие, со всеми подробностями и в хронологическом порядке. И как это чудовище приходило с двумя гориллами и пыталось устроить тут театр одного актера, а он это чудовище ловко вышвырнул за дверь, и как эта мегера возвращалась за курткой и обрывала звонок у двери, и даже то, как он хотел убить ее, но, к сожалению, не убил.

— Не хватало еще, чтобы ты за этакую дрянь срок мотал, — волновался Петруха. — Дал бы ей раза, смазал бы по уху для острастки — и хорош.

— Да понимаешь, старик, — сказал Никита, — в том-то весь и кошмар, что, если б я смазал, то не смог бы уже остановиться, я бы обязательно прикончил ее. — И, как бы сам удивляясь своим словам, доверительно проговорил: — Не поверишь, в первый раз со мной такое... сам себя испугался.

Когда же Никита рассказал другу о разгроме квартиры, Петруха вскочил со стула, словно не в силах был переварить эту новость сидя, и нервно забегал по кухне, восклицая:

— Ни фига себе! Ну и ну! Вот сука!

— Помнишь наш разговор с тобой год назад? — остановил его Никита. — Ну, насчет развода? Я же тебе тогда еще сказал, что она сдвинутая и никакой развод не поможет.

Он пригорюнился и, подперев рукой подбородок, обреченно смотрел на Петра.

— Денег ей, что ли, дать? — задумчиво произнес он. — Может, ей жить не на что и оттого она так бесится? А? Как думаешь, Петруха?

— Ага. В валюте. Крупными купюрами. Ты что, сбрендил? — Петр постучал себя по лбу, затем по столу. — Ты только положи этой паскуде палец в рот, она всю руку оттяпает!

Никита встряхнулся, словно сбрасывая дрему, и бодро проговорил:

— Да, твоя правда, старик. Что это на меня нашло, не понимаю... дурь какая-то. — И, заглядывая другу в глаза, так же, как год назад, с отчаянием спросил: — Но что же мне делать, Петруха? Что?

Разрешить эту ситуацию оказалось настолько сложно, что Петруха сбегал в комнату и принес «заначку» — бутылку армянского коньяка. После нескольких рюмок друзьям пригрезилось, что они вот-вот найдут выход из положения, потому как безвыходных ситуаций не бывает, а разгром квартиры... что ж, это еще не самое страшное в жизни.

Петруха как-то притих, задумался, прикидывая так и этак, и наконец воскликнул: