Три любовных романа Лучшие из лучших — 1996 (из второго десятка).

— Джуд…

Клео шагнула к нему, но он отстранился.

— Мне не нужна твоя жалость. Я сам во всем виноват. Я получил то, о чем мечтал больше всего на свете, а потом сам же разрушил все своими руками. Я так любил тебя, что даже мысль о тебе рождала музыку в моем сердце; и вот, когда во мне затеплилась надежда, что ты готова меня полюбить, я вырвал эту надежду с корнем. Я застал тебя с Фентоном и решил, что это и есть вся правда. Я знал, что ты не по любви за меня вышла, и вот я вижу тебя, и Фентона, и деньги — или часть их, — ради которых ты вышла замуж. Приманка для любовника, за которого ты не могла выйти, так как опекуны никогда бы не согласились на этот брак. — Голос Джуда, казалось, шел из самых глубин его существа. — Если бы ты рассказала мне сразу, как только мы поженились, зачем тебе понадобились деньги, я бы и на милю не подпустил к тебе Фентона. Если бы ты только рассказала, — его губы дрогнули в усталой улыбке, — я бы никогда не позволил себе так обращаться с тобой, убив всякую надежду добиться твоей любви.

— Я должна была рассказать.

Она прильнула к нему, бледная, снедаемая сожалениями. Она могла спасти их от стольких невзгод. Ведь он все это время любил ее, и это было самое замечательное и непостижимое в мире.

Он, не колеблясь, обнял ее, взгляд заботливо потеплел, и она пробормотала:

— Да, я ошиблась. Я должна была все тебе рассказать, но я так боялась, что он выполнит угрозу, не за себя боялась — за дядю Джона. Мне было Так стыдно, что я попала в такую историю. Я не хотела, чтобы кто‑нибудь узнал о ней, и ты в первую очередь. Я сама должна была выпутаться!

— Я знаю. И прошу, Клео, не терзай себя так. — Его голос был полон бесконечной доброты и невыносимой грусти. — Как у него оказалась эта квитанция? Не говори, если не хочешь, это совсем не мое дело, и, если вы были любовниками, я не имею права вмешиваться.

— Мы никогда не были любовниками, — возразила она, счастливая, обретшая долгожданный покой в его объятиях. — Он просил меня тайно выйти за него замуж, но я ему отказала. К тому времени я уже разобралась в своих чувствах к нему — это было всего лишь увлечение. А когда и оно прошло, я поняла, что мне он даже не нравился. Как бы то ни было… — Клео пришлось напрячь память. Этот эпизод казался таким далеким, таким несущественным. Несущественным было все рядом с долгой и отчаянной любовью к ней любимого человека. Она прижалась щекой к его широкой груди, вбирая в себя его тепло, его силу, ласку… — Как бы то ни было, — торопливо продолжала она, стремясь поскорее избавиться от призрака ее мнимого романа с Фентоном, — казалось, он легко воспринял мой отказ, сказал, что хотел бы иногда встречаться, предложил съездить за город: иногда, если мне удавалось выкроить время от занятий, мы выезжали погулять, и отдых шел мне на пользу. И вот мы поехали. Он вел машину. Мы пообедали на траве, осмотрели разрушенный замок и не спеша отправились домой. Но он якобы сбился с пути, и в результате мы подъехали к какой‑то деревне — это был Голдингстен — уже к вечеру. Переезжая через мост (не понимаю, как это могло случиться), он потерял управление. Серьезной аварии не произошло: было поцарапано левое крыло и я немного ушиблась.

Ее передернуло от воспоминаний: теперь она знала, как тщательно все было продумано и подстроено.

— Пока мы добрались до деревни и нашли гараж, где согласились осмотреть машину, было уже слишком поздно, и ничего другого не оставалось, как заночевать на месте. Мне было слегка не по себе, и я осталась в вестибюле «Рыжего льва», пока он объяснял, что произошло, заказывая комнаты и ужин. И только когда он отвел меня наверх, я обнаружила, что он зарегистрировал нас как мужа и жену. Он сказал, что свободных комнат больше не было. Я не знала, верить ему или нет, но не собиралась искать хозяйку и поднимать шум. Но в постель я с ним не легла. Ночь я провела в кресле и, видимо, из‑за аварии проспала до одиннадцати утра. Он меня разбудил и сказал, что хозяйка уже стучала в дверь, потому что нам пора освобождать комнату. Вот и все.

Клео почувствовала, как он сильнее прижал ее к себе, и уловила проклятия, которые он послал в свой адрес. Он пробормотал:

— С этим покончено. Не тревожь себя больше, я все беру на себя. — Он осторожно отпустил ее. — Как ты себя чувствуешь?

Он заботливо взглянул ей в глаза, и сердце ее переполнилось счастьем и любовью так, что готово было разорваться.

— Хорошо. Помнишь, когда ты прочитал, что Фентон обручен, ты решил, что я больше его не увижу и что можно снова попробовать восстановить наш брак; но я сказала тебе о ребенке, и ты сразу подумал…

— Не надо! — хрипло взмолился он. — Я тогда обезумел от ревности. Теперь ты знаешь, почему я хочу дать тебе развод, о котором ты просишь. Я низко обошелся с тобой, и развод — единственное, что я могу для тебя сделать. — Он слегка поежился. — Пожалуй, нам пора ехать. Я и так слишком много сказал, вывернул душу наизнанку. А я не сторонник самокопания!

Сердце Клео сжалось при этой неловкой попытке пошутить, смягчить рвущиеся наружу страдания. Ее дрожащие губы улыбнулись, и она сказала ясно и громко, чтобы никаких ошибок больше не было:

— Я не хочу развода. И никогда не хотела. Я люблю тебя, я не могу без тебя, и если ты мне не поверишь, — ее голос взвился и зазвенел, от чего при любых других обстоятельствах она пришла бы в ужас, — если ты снова отвернешься от меня, я… я…

Слова не шли к ней, да и угрожать было нечем. Слезы счастья наполнили ей глаза и словно что‑то тяжелое упало с ее сердца, когда безжизненное лицо Джуда, выразив на миг недоверие, озарилось нескрываемой радостью.

— Ты говоришь правду?

Казалось, его ноги приросли к земле, он не мог сдвинуться с места — она сама подошла к нему, обняла, прижала к себе. По ее щекам струились слезы, слезы мешались со смехом, и невозможно было говорить. Но его руки накрыли ее, и их ласка сказала больше всяких слов. А потом, когда он шептал у ее губ сбивчивые слова любви, она, повинуясь внутреннему голосу всех влюбленных, рассказала ему, когда она осознала в себе любовь к нему и как с тех пор эта любовь жила в ней. Солнце поднялось высоко над их головами, и ленивый полуденный зной окутал их, а они все стояли, прижавшись друг к другу, словно расстаться хоть на миг было невыносимо для обоих.

В тот вечер у Торнвудов был выходной. Клео вспомнила об этом, когда они с Джудом рука об руку вернулись в пустой дом. Было уже поздно. Он повернул ее к себе и поймал в объятия, а она проворковала:

— Знаешь что, я хочу есть. Я только приму душ и что‑нибудь приготовлю.

— Иди. — Ей показалось, что он слегка улыбнулся. — Я кое‑что принесу в спальню, чтобы разжечь твой аппетит.

Так он и сделал: пришел сам, принес шампанское и два бокала; все было прекрасно, и Клео, раскинувшись на атласных подушках, посвежевшая, томная от любви к нему, воскликнула:

— Чудесно! Я просто умираю от голода!

В его потемневшем от желания взгляде светились нежность и, как показалось Клео, обожание. Этот взгляд блуждал по янтарному шелку ее пеньюара. С нескрываемым сожалением Джуд отвернулся и, срывая футболку, сказал:

— Я вернусь из душа через две минуты. Ты даже не успеешь налить шампанское.

Сквозь шум воды до Клео доносился его голос:

— Давай все‑таки купим Дин Плейс! У меня к нему особое отношение. Ведь там я нашел тебя.

Она не отвечала: он все равно не расслышал бы. Да и зачем отвечать? Они хотели одного и того же, и теперь так будет всегда, они оба знали это.

Когда он вернулся и тысячи капелек воды переливались на его бронзовой коже, она ощутила знакомый, но всегда необоримый всплеск желания и закрыла глаза. И вдруг совсем по‑глупому застыдилась, словно новобрачная, словно ей предстояла первая близость.

— Фиона сказала, — пробормотала она, чувствуя его радом и откидываясь назад, — что у нас с тобой недостало смелости, чтобы найти наш путь от А до Б в стране чувств. Наверное, она права.

— Да, наверное. — Его голос звучал совсем близко, она чувствовала на своей щеке его свежее дыхание, чувствовала, как его руки начали устранять шелковую преграду, творя свое не выразимое словами волшебство. Джуд прошептал: — Нам есть над чем подумать, не правда ли, любимая? И вместе мы отыщем наш путь от А до Б и гораздо, гораздо дальше. И ничто на свете, моя любовь, не способно разлучить нас.